Не все репрессированные и диссиденты порвали с Лениным...
Ещё диссида и репрессии в СССР здесь и здесь
«Люди почти кричали о своем восстановлении в партии»
В издательстве «РОССПЭН» вышла книга о большевиках, которые оставались верны партии даже в ГУЛАГе / Статья 2014 года
История сталинских репрессий, остающаяся предметом неутихающих споров в российском обществе, до сих пор полна белых пятен - многие ее эпизоды не предавались огласке никогда, другие стали обходиться молчанием по мере изменения политического климата в стране. ©По теме: Покаяние Маленкова | Рой Медведев
Сохранившаяся караульная вышка в одном из лагерей ГУЛАГа / Фото: Алексей Щукин
Именно к последним относится судьба большевиков, которые, даже оказавшись в ГУЛАГе, сохранили верность партии, а затем добивались реабилитации и пытались вернуть себе былое влияние. На их роль в постсталинском СССР проливает свет исследование американского историка Нэнси Адлер, основным материалом для которого послужили воспоминания самих репрессированных большевиков и их потомков.
«Русская Планета» с разрешения издательства «РОССПЭН» публикует фрагмент книги Нэнси Адлер «Сохраняя верность партии. Коммунисты возвращаются из ГУЛАГа», посвященный попыткам реабилитации репрессированных большевиков в эпоху Брежнева.
Институт марксизма-ленинизма (ИМЛ), бастион коммунизма, хранил в своих архивах десятки тысяч дел жертв репрессий. Он также был местом хранения партийных регистрационных карточек всех исключенных и умерших членов партии, их партийных билетов, рабочих записей и других документов, имеющих отношение к членству в партии. Кроме того, институт собрал сотни воспоминаний репрессированных старых большевиков, которые стали бесценными источниками для данной работы. Елена Павловна Карагаева, историк-архивист, работающая в институте с 1957 года, подробно рассказала о его роли при восстановлении человека в партии. В 1950-1970-х годах родственники репрессированных членов партии обращались в партийные органы за посмертной реабилитацией, а эти органы в свою очередь направляли запросы в ИМЛ, чтобы получить необходимые документы. В ходе нашего интервью, состоявшегося в 2008 году, Карагаева вспоминала, что люди почти кричали о своем восстановлении в партии и что они не согласятся ни на малейший перерыв в партийном стаже.
Елена не имела права работать с этими личными делами до 1984 года, но у других работников доступ был и раньше. По их словам, содержание этих дел с описанием измен и страданий было душераздирающим. Елена говорила: «Я думаю, они, видно, не очень себе и представляли, что это такое… и когда столкнулись с этими документами, с этими доносами друг на друга, то волосы у них, конечно, зашевелились…». Она рассказывала, как пожилая женщина, имени которой она уже не помнит, приехала в институт из Германской Демократической Республики в 1970-х годах для помощи в разборе архивов Коминтерна. Ее муж был жертвой репрессий. Карагаева вспоминала свое недоумение готовностью женщины помочь в этом деле. Она восклицала: «Вот она сидела здесь [в этой комнате], а муж у нее погиб, был репрессирован. И она помогала мне и перебирала [документы. Мы вместе делали этот архив]… Я подумала: “Почему вы пришли сюда? Почему не уходите?”». Карагаева не осмелилась спросить ее об этом, не такие были времена, но, возможно, она не считала этот вопрос заслуживающим внимания.
В 1970-е годы поднялась новая волна прошений о реабилитации и восстановлении в партии от троцкистов. На этот раз институт отправил из своих архивов тысячи партийных регистрационных карточек в областные комитеты партии по всей территории Советского Союза. В этот период поступила также просьба реабилитировать Бухарина, но в ней было отказано. Отказы на заявления о восстановлении в партии направлялись также по адресам сыновей и дочерей казненных троцкистов.
По мере того как шли годы этого десятилетия, обрабатывалось все меньше и меньше запросов, и в институте эта тема обсуждалась все меньше. Когда я спросила Карагаеву, был ли этот вопрос слишком деликатным, она ответила: «Нас подталкивали говорить меньше. После того как моя начальница рассказала мне о некоторых историях, от которых у нее волосы встали дыбом, она больше никогда не проронила об этом ни слова». Архив воспоминаний не был секретным в 1970-е годы, но неофициально получить к нему доступ становилось все труднее.
Если некоторым приверженцам не хватило опыта пребывания в ГУЛАГе, чтобы изменить свое восприятие мира, брежневская эпоха оказалась переломным моментом. Многие из тех, кто воспринимали репрессии, проводившиеся в ранние годы советской власти, как временную целесообразность, неожиданно столкнулись с брежневской ресталинизацией, включая негласный запрет на обсуждение вопросов о ГУЛАГе. События, связанные с ГУЛАГом, были объявлены «вышедшими из моды», бывшим заключенным как членам партии, так и беспартийным, было отказано в праве рассказывать свои истории и историю своей страны. Это в сочетании с другими признаками расцветающего неосталинизма подтолкнуло некоторых приверженцев дать выход своим несбывшимся ожиданиям в отношении партии. Историк Джулиана Фюрст объясняет их коммунистическую ортодоксальность следующим образом: «Истинная приверженность и глубокое знание социалистических первоисточников приводили как к более глубокому моральному и социальному сознанию, так и к способности лучше выразить жалобы и обиду в политических терминах». Поэтому в 1960-х, 1970-х и начале 1980-х годов усилия по демократизации Советского Союза прикладывались не только теми, кто противостоял системе, но и оппозицией, лояльной системе. По наблюдениям Фюрст, многие из числа «идеологически убежденных… становились наиболее искренними критиками системы».
Философски настроенные коммунисты, в том числе Писарев и Копелев, (недолгое время) оставались приверженцами партии; даже пройдя лагеря, они не хотели покидать партию, но у них была своя точка зрения на то, какой она должна быть. Однако возобновление репрессий, в том числе принудительного помещения в психиатрические больницы, ясно показало, что партия враждебно относится к их взглядам. Андрей Сахаров изменил свою точку зрения, став из социалиста демократом и диссидентом, но Рой Медведев, также диссидент, продолжил выражать свое уважение к Ленину и осуждать сталинизм как искажение ленинизма. Р. Медведев был убежден, что реформы должны проходить «сверху».
Но в то время как Р. Медведев и некоторые другие в послехрущевское время придерживались лояльно оппозиционного мнения, многие менее опытные люди испытали необратимое разочарование, поскольку их более ранние идеалистические надежды оказались разбитыми. Стихотворения бывшего заключенного Владимира Филина, написанные в это время, но опубликованные только при Горбачеве, отражают эти чувства: «Эпоха его [коммунизма] строительства осмысляется как очередная историческая иллюзия, с которой надо неизбежно распрощаться». Но не все разочарования были необратимыми.
Рой Медведев / Фото: Борис Бабанов
Лен (от Ленин) Карпинский, комсомольский секретарь и член редакционной коллегии «Правды», чьи родители являлись старыми большевиками, не был в ГУЛАГе. Лен вырос с верой в партию. Он видел, как несколько его родственников исчезли в 1930-е годы, но родители сказали ему, что они переехали. Позже Лену было непонятно, как его семье удалось избежать ужасов террора, не понимал этого и его отец. Секретный доклад, однако, помог получить ответ на некоторые его детские вопросы о терроре, и он был доволен тем, что партия признала ответственность Сталина за миллионы смертей. Однако у него оставалась обеспокоенность тем, что Хрущев поверхностно трактовал эти вопросы.
В 1966 году Карпинского уволили из «Правды» и направили работать специальным корреспондентом в «Известия». Через полтора года работы он посетовал, что на страницах газеты находится место просталинским статьям. Спустя считанные часы после этих слов Центральный Комитет распорядился: «Не разрешайте ему ничего писать… платите зарплату, но не давайте перо в руки». Его карьера или скорее его присутствие в «Известиях» закончилась, когда он сделал несколько критических замечаний по поводу советского вторжения в Чехословакию в 1968 году. В 1973 году Карпинский стал работать в отделе научного коммунизма издательства «Прогресс», но и здесь он продержался недолго. В 1975 году его вызвали в Комитет партийного контроля и исключили из партии за «антипартийную деятельность». Обвинения явно основывались на его рукописи 1969 года «Слово тоже дело», которую он дал почитать Рою Медведеву. (В 1989 году в беседе со Стивеном Коэном и Катриной Ванден Хейфель Карпинский объяснял, что политические изменения в сторону гласности и перестройки реализовали основные принципы, которые он представил в своей работе в 1969 года). Эта рукопись вместе с некоторыми другими бумагами была конфискована органами КГБ при обыске в квартире Роя Медведева в 1970 году, но органы выжидали пять лет, прежде чем предъявить Карпинскому обвинение. Те, кто исключал его из партии, приклеили ему ярлык диссидента, но сам Карпинский себя таковым не считал. Он вспоминал, что во время исключения был скорее «диссидентом наполовину». Он объяснил это так: «Формально я был исключен из партии, но в душе я оставался ее членом… Я не порвал с моей марксистско-ленинской точкой зрения и не стал антисоциалистом, как многие диссиденты. Я был скорее как Рой Медведев… который боролся с деформациями нашей системы, но оставался верным социалистическим идеалам, который верил, что мы должны начать строить социализм в Советском Союзе заново». В 1987 году Карпинский написал заявление о восстановлении в партии, но получил отказ. Но по мере того как развивалась перестройка, Карпинский нашел поддержку у единомышленников, таких как историк Юрий Афанасьев и драматург Михаил Шатров, которые становились в то время очень известными людьми. Наконец, в октябре 1988 году Карпинского признали членом партии. Это было как раз примерно в то время, когда организации, подобные «Мемориалу», начали действовать, используя подходящий момент.
Адлер Н. «Сохраняя верность партии. Коммунисты возвращаются из ГУЛАГа» - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2013.
Сергей Простаков
«Русская планета», 16 февраля 2014
«Люди почти кричали о своем восстановлении в партии»
В издательстве «РОССПЭН» вышла книга о большевиках, которые оставались верны партии даже в ГУЛАГе / Статья 2014 года
История сталинских репрессий, остающаяся предметом неутихающих споров в российском обществе, до сих пор полна белых пятен - многие ее эпизоды не предавались огласке никогда, другие стали обходиться молчанием по мере изменения политического климата в стране. ©По теме: Покаяние Маленкова | Рой Медведев
Сохранившаяся караульная вышка в одном из лагерей ГУЛАГа / Фото: Алексей Щукин
Именно к последним относится судьба большевиков, которые, даже оказавшись в ГУЛАГе, сохранили верность партии, а затем добивались реабилитации и пытались вернуть себе былое влияние. На их роль в постсталинском СССР проливает свет исследование американского историка Нэнси Адлер, основным материалом для которого послужили воспоминания самих репрессированных большевиков и их потомков.
«Русская Планета» с разрешения издательства «РОССПЭН» публикует фрагмент книги Нэнси Адлер «Сохраняя верность партии. Коммунисты возвращаются из ГУЛАГа», посвященный попыткам реабилитации репрессированных большевиков в эпоху Брежнева.
Институт марксизма-ленинизма (ИМЛ), бастион коммунизма, хранил в своих архивах десятки тысяч дел жертв репрессий. Он также был местом хранения партийных регистрационных карточек всех исключенных и умерших членов партии, их партийных билетов, рабочих записей и других документов, имеющих отношение к членству в партии. Кроме того, институт собрал сотни воспоминаний репрессированных старых большевиков, которые стали бесценными источниками для данной работы. Елена Павловна Карагаева, историк-архивист, работающая в институте с 1957 года, подробно рассказала о его роли при восстановлении человека в партии. В 1950-1970-х годах родственники репрессированных членов партии обращались в партийные органы за посмертной реабилитацией, а эти органы в свою очередь направляли запросы в ИМЛ, чтобы получить необходимые документы. В ходе нашего интервью, состоявшегося в 2008 году, Карагаева вспоминала, что люди почти кричали о своем восстановлении в партии и что они не согласятся ни на малейший перерыв в партийном стаже.
Елена не имела права работать с этими личными делами до 1984 года, но у других работников доступ был и раньше. По их словам, содержание этих дел с описанием измен и страданий было душераздирающим. Елена говорила: «Я думаю, они, видно, не очень себе и представляли, что это такое… и когда столкнулись с этими документами, с этими доносами друг на друга, то волосы у них, конечно, зашевелились…». Она рассказывала, как пожилая женщина, имени которой она уже не помнит, приехала в институт из Германской Демократической Республики в 1970-х годах для помощи в разборе архивов Коминтерна. Ее муж был жертвой репрессий. Карагаева вспоминала свое недоумение готовностью женщины помочь в этом деле. Она восклицала: «Вот она сидела здесь [в этой комнате], а муж у нее погиб, был репрессирован. И она помогала мне и перебирала [документы. Мы вместе делали этот архив]… Я подумала: “Почему вы пришли сюда? Почему не уходите?”». Карагаева не осмелилась спросить ее об этом, не такие были времена, но, возможно, она не считала этот вопрос заслуживающим внимания.
В 1970-е годы поднялась новая волна прошений о реабилитации и восстановлении в партии от троцкистов. На этот раз институт отправил из своих архивов тысячи партийных регистрационных карточек в областные комитеты партии по всей территории Советского Союза. В этот период поступила также просьба реабилитировать Бухарина, но в ней было отказано. Отказы на заявления о восстановлении в партии направлялись также по адресам сыновей и дочерей казненных троцкистов.
По мере того как шли годы этого десятилетия, обрабатывалось все меньше и меньше запросов, и в институте эта тема обсуждалась все меньше. Когда я спросила Карагаеву, был ли этот вопрос слишком деликатным, она ответила: «Нас подталкивали говорить меньше. После того как моя начальница рассказала мне о некоторых историях, от которых у нее волосы встали дыбом, она больше никогда не проронила об этом ни слова». Архив воспоминаний не был секретным в 1970-е годы, но неофициально получить к нему доступ становилось все труднее.
Если некоторым приверженцам не хватило опыта пребывания в ГУЛАГе, чтобы изменить свое восприятие мира, брежневская эпоха оказалась переломным моментом. Многие из тех, кто воспринимали репрессии, проводившиеся в ранние годы советской власти, как временную целесообразность, неожиданно столкнулись с брежневской ресталинизацией, включая негласный запрет на обсуждение вопросов о ГУЛАГе. События, связанные с ГУЛАГом, были объявлены «вышедшими из моды», бывшим заключенным как членам партии, так и беспартийным, было отказано в праве рассказывать свои истории и историю своей страны. Это в сочетании с другими признаками расцветающего неосталинизма подтолкнуло некоторых приверженцев дать выход своим несбывшимся ожиданиям в отношении партии. Историк Джулиана Фюрст объясняет их коммунистическую ортодоксальность следующим образом: «Истинная приверженность и глубокое знание социалистических первоисточников приводили как к более глубокому моральному и социальному сознанию, так и к способности лучше выразить жалобы и обиду в политических терминах». Поэтому в 1960-х, 1970-х и начале 1980-х годов усилия по демократизации Советского Союза прикладывались не только теми, кто противостоял системе, но и оппозицией, лояльной системе. По наблюдениям Фюрст, многие из числа «идеологически убежденных… становились наиболее искренними критиками системы».
Философски настроенные коммунисты, в том числе Писарев и Копелев, (недолгое время) оставались приверженцами партии; даже пройдя лагеря, они не хотели покидать партию, но у них была своя точка зрения на то, какой она должна быть. Однако возобновление репрессий, в том числе принудительного помещения в психиатрические больницы, ясно показало, что партия враждебно относится к их взглядам. Андрей Сахаров изменил свою точку зрения, став из социалиста демократом и диссидентом, но Рой Медведев, также диссидент, продолжил выражать свое уважение к Ленину и осуждать сталинизм как искажение ленинизма. Р. Медведев был убежден, что реформы должны проходить «сверху».
Но в то время как Р. Медведев и некоторые другие в послехрущевское время придерживались лояльно оппозиционного мнения, многие менее опытные люди испытали необратимое разочарование, поскольку их более ранние идеалистические надежды оказались разбитыми. Стихотворения бывшего заключенного Владимира Филина, написанные в это время, но опубликованные только при Горбачеве, отражают эти чувства: «Эпоха его [коммунизма] строительства осмысляется как очередная историческая иллюзия, с которой надо неизбежно распрощаться». Но не все разочарования были необратимыми.
Рой Медведев / Фото: Борис Бабанов
Лен (от Ленин) Карпинский, комсомольский секретарь и член редакционной коллегии «Правды», чьи родители являлись старыми большевиками, не был в ГУЛАГе. Лен вырос с верой в партию. Он видел, как несколько его родственников исчезли в 1930-е годы, но родители сказали ему, что они переехали. Позже Лену было непонятно, как его семье удалось избежать ужасов террора, не понимал этого и его отец. Секретный доклад, однако, помог получить ответ на некоторые его детские вопросы о терроре, и он был доволен тем, что партия признала ответственность Сталина за миллионы смертей. Однако у него оставалась обеспокоенность тем, что Хрущев поверхностно трактовал эти вопросы.
В 1966 году Карпинского уволили из «Правды» и направили работать специальным корреспондентом в «Известия». Через полтора года работы он посетовал, что на страницах газеты находится место просталинским статьям. Спустя считанные часы после этих слов Центральный Комитет распорядился: «Не разрешайте ему ничего писать… платите зарплату, но не давайте перо в руки». Его карьера или скорее его присутствие в «Известиях» закончилась, когда он сделал несколько критических замечаний по поводу советского вторжения в Чехословакию в 1968 году. В 1973 году Карпинский стал работать в отделе научного коммунизма издательства «Прогресс», но и здесь он продержался недолго. В 1975 году его вызвали в Комитет партийного контроля и исключили из партии за «антипартийную деятельность». Обвинения явно основывались на его рукописи 1969 года «Слово тоже дело», которую он дал почитать Рою Медведеву. (В 1989 году в беседе со Стивеном Коэном и Катриной Ванден Хейфель Карпинский объяснял, что политические изменения в сторону гласности и перестройки реализовали основные принципы, которые он представил в своей работе в 1969 года). Эта рукопись вместе с некоторыми другими бумагами была конфискована органами КГБ при обыске в квартире Роя Медведева в 1970 году, но органы выжидали пять лет, прежде чем предъявить Карпинскому обвинение. Те, кто исключал его из партии, приклеили ему ярлык диссидента, но сам Карпинский себя таковым не считал. Он вспоминал, что во время исключения был скорее «диссидентом наполовину». Он объяснил это так: «Формально я был исключен из партии, но в душе я оставался ее членом… Я не порвал с моей марксистско-ленинской точкой зрения и не стал антисоциалистом, как многие диссиденты. Я был скорее как Рой Медведев… который боролся с деформациями нашей системы, но оставался верным социалистическим идеалам, который верил, что мы должны начать строить социализм в Советском Союзе заново». В 1987 году Карпинский написал заявление о восстановлении в партии, но получил отказ. Но по мере того как развивалась перестройка, Карпинский нашел поддержку у единомышленников, таких как историк Юрий Афанасьев и драматург Михаил Шатров, которые становились в то время очень известными людьми. Наконец, в октябре 1988 году Карпинского признали членом партии. Это было как раз примерно в то время, когда организации, подобные «Мемориалу», начали действовать, используя подходящий момент.
Адлер Н. «Сохраняя верность партии. Коммунисты возвращаются из ГУЛАГа» - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2013.
Сергей Простаков
«Русская планета», 16 февраля 2014