О правилах и коррупции
Форма, содержание и обоснование законов и правил, регулирующих человеческие отношения, во многом зависят от той культурной эпохи, в которую эти законы фиксируются; дискурс определяется языком-интегратором данной культуры. Языческая культура апеллирует здесь к своим мифам; средневековое законодательство опирается на религиозные представления и авторитеты, а эпоха Просвещения пытается формировать и осмысливать законы как правила, которые должны быть приведены в соответствие с научно выявленной «природой человека», чтобы в результате получить «идеальное общество».
Преемственность поколений законодательной власти в современных стабильных государствах и связанные с ней традиционные механизмы законотворчества служат буфером, смягчающим влияние культуры на эту сферу деятельности, дают некую «законодательную инерцию». Государства же, переживающие политические кризисы и потому лишившиеся этой преемственности, и новообразованные государства, не имевшие её вовсе, демонстрируют нам законотворчество эпохи массовой культуры в чистом виде, с теми же особенностями, которые характерны для индивида этой эпохи.
Современная массовая культура сформировала общество как совокупность атомизированных индивидов, постоянно переживающих кризис идентичности и разрешающих этот кризис путём совершения ряда независимых актов волеизъявления в связи с предоставляемыми им медиа-сферой информационными поводами; фактически, медиа-сфера стала языком-интегратором современной культуры.
Соответственно, в законодательной сфере мы наблюдаем совершение актов чистого волеизъявления некоего коллективного субъекта, которым является орган законодательной власти, целью которых является самопозиционирование в информационном пространстве; не будет грубой ошибкою поименование этого процесса «рефлекторным законоиспусканием». Функция закона как механизма стабилизации общества в таком случае оказывается лишь вторичной, если не побочной; как правило, чтобы предотвратить деструктивное влияние новопринятого закона на общество, приходится немедленно навешивать на закон многочисленные поправки и разъяснения, которые делают закон окончательно лишённым возможности эффективной работы и, вследствие этого, безопасным для общества.
Эта модель процесса законотворчества в массовой культуре, далее, позволяет увидеть интересное следствие из описанного механизма. Преобладание декларативной функции закона над функцией регулирующей приводит к радикализации текста законов, так как именно радикальные формулировки позволяют максимально чётко позиционироваться в информационном пространстве. Очевидная чрезмерность вызывает в обществе осознание декларативной сути закона и невозможности его использования как механизма регуляции - то есть, невозможности его исполнения. Опытом выживания в государстве с подобным механизмом законотворчества и сформирована наша «народная мудрость» - что «строгость наших законов компенсируется необязательностью их исполнения».
Далее, наблюдая уже сформировавшееся в обществе отношение к закону и стремясь хотя бы частично вернуть закону управляющие функции, законодатель зачастую не находит ничего лучшего, чем учитывать в процессе законотворчества этой специфики общества и заложить в текст закона «процент потерь», по принципу «требуй десять, дадут два» - с очевидным плачевным результатом. Формируется некая положительная обратная связь, порочный круг между стремительно стервенеющим законодателем и всё более усердно саботирующим законы обществом, которое при этом стремительно деградирует, возвращаясь к «понятиям» и «традициям» как единственным доступным эффективным механизмам саморегуляции.
Ещё одним следствием инфантильности законодателя как коллективного субъекта и непринятия им регулирующей функции закона является игнорирование представлений о цельности и связности законодательства страны. Закон, принимаемый не как часть продуманного регуляторного механизма, а как удар по противнику в борьбе группировок или как средство аутентификации законодателя, чаще всего оказывается «взвешенным в воздухе» и противоречащим множеству других «официальных правил» - законов и подзаконных актов. Десятилетиями этот процесс формирует напластования противоречащих друг другу, но всё ещё никем не отменённых текстов.
В результате этих особенностей правовой среды - несистемности, противоречивости и нечёткости правил - субъект регулярно оказывается в ситуации «правового цугцванга», когда в любом его действии можно усмотреть признаки нарушения какой-нибудь замшелой грозной Бумаги, радикализм же, вытекающий из декларативной сути этих правил, грозит субъекту несоразмерным проступку наказанием; с другой стороны, эти же особенности «официальных правил» превращают их в мощное и эффективное оружие в руках того, чьё положение позволяет их применить. И, поскольку возможность применения этого оружия не даёт защиты от него же, субъект невротизируется и вытесняется в сферу эффективных правил - то есть, в сферу «понятий» и «традиций», создающих ощущение более-менее гарантированного соответствия поступка и реакции на него, а, следовательно, безопасности и защищённости. На «официальные правила», как на ядерное оружие в условиях «гарантированного взаимного уничтожения», оказывается наложен негласный мораторий.
Так развращаются и вытесняются в «теневую сферу» индивиды и общество в условиях массовой культуры; так формируется коррупция. Священная корова нашего времени - «люстрация» - является симптоматической терапией и способна дать временное облегчение на тот недолгий срок, за который новые, с иголочки, чиновники будут подвергнуты безжалостному кондиционированию описанными механизмами. Единственный эффективный путь решения этой проблемы лежит через осознание и принятие регулирующей функции закона, через отказ от декларативности, через тотальную чистку «правовых отложений прошлого» и формирование новой непротиворечивой системы «официальных правил».
Картинка: «Закон», художник Михаил Ларичев.