Сигирия, Львиная скала
На излете января я начинаю тосковать. Метаться по серым, жестким, подобно сердцу мстительного графа, сугробами, заламывать руки в тоске, выговаривая пронзительной полной луне, что ее тропический клон похож на нежный розовый грейпфрут, отражение которого бьется на миллиарды бликов небрежной соленой вечно шевелящейся массой воды.
Чуть более года назад утро входило через открытую в джунгли дверь катастрофическим ливнем: вода стекала по железным цепям, тянущимся с низких настилов, переливалась через край черных чаш, в которых дрожали кремовые лепестки лотосов, собиралась в сердцевине широких листьев - кричаще-изумрудных на мясистых толстых стеблях.
Несколько отелей, деревушка из десятка лачуг и на сотни километров вокруг - деревья, зеленая масса, сросшаяся ветвями, сцепившаяся корнями, шевелящаяся, вдыхающая влагу, пьющая солнце, дающая кров миллионам жизней, колыбель и смертное ложе, разложение и рождение.
Нимал привез меня в отель почти ночью, мы пробирались через джунгли в тяжелых сумерках, дороги становились все хуже, деревья толпились, кричали обезьяны и трясли ветви, темнота стала окончательной, когда дверца минивэна распахнулась прямо перед стойкой ресепшн, золотом огней в чашах, не освещающих, но несущих свет, улыбками, запотевшими стаканами с чем-то густым-душистым-холодным.
Гекконы, десятки их, под крышами навесов: мелодичный звон их криков, а где-то за деревьями, невидимая, но присутствие ощутимо, - Сигирия, гора-крепость.
От лирики - к земному. Самый вкусный ресторан из посещенных на острове. Сто баллов из десяти. Мясо в воке с лапшой и свежими овощами. Хрустящий ланкийский хлеб. Кусачее карри. Дым и запах свежей готовящейся еды. Это было потрясающе. Абсолютно великолепно.
Как только я увидела эту фотографию на экране монитора, я поняла, что должна тут быть.
Проснуться утром, выйти под деревья, поздороваться с горой и плюхнуться в голубой плен бассейна - смотреть, как обезьяны суетятся на ветках и птицы трещат в листве.
В первый день - Дамбулла - монастырь из нескольких пещер в скале, в которых спят, медитируют, благословляют приходящих десятки каменных Будд. Солнце жарит раскаленной сковородкой, жертвы светила - деревья, обезьяны, кобры в круглых корзинах, босоногие монахи, паломники с охапками лиловых лилий, одиночные туристы, разморенные, томные, черепахами под рюкзаками карабкающиеся вверх - все подсознательно хочет дождя. Слишком сильно и неодолимо, чтобы этому желанию могли воспротивиться тучи - и они ползут в долину.
К середине дня становится очевидно, что дождь неизбежен, как вопли геккона, забредшего ночью в номер посереди леса, но откладывать встречу с горой нет никакого терпения.
Самое сложное дело - объяснить гидам с зонтами, дежурящим у подножья, что в интимном деле знакомства с горой их помощь мне не требуется.
Гора пустила к себе - через сотни ступеней, высеченных в ее теле монахами и слугами короля, через мох невозможного цвета, для описания которого нет прилагательного в русском языке - нежный, салатовый, нет, при чем тут вообще салат, скорее малахитовый, пористый, свежий, через лики прекрасных женщин, глядящих со стен сердца горы уже десятки столетий. Они прекрасны красотой возлюбленной из Песни Песней, они - звук и томление, грация и вечная женственность, их глаза - миндаль и глубокая бархатная мгла, их запястья - стебли речных ирисов, еще секунда - и будет слышно, как звенят на них браслеты, как женщины смеются, покрывая ладони хной и вплетая в волосы цветы.
Гора проросла в меня - травой, покрывающей ее плоскую вершину, корнями, уходящими в само основание Шри-Ланки, деревьями, цепляющимися за ее отвесные теплые бока где-то под облаками.
Гора обрушилась - ливнем, стеной воды, которую она притянула из долины, но гора же и укрыла под камнями: я пережидала грозу в пещере, где пару тысячелетий тому назад коротали жаркие ланкийские будни буддистские монахи.
Так возникла мечта. Подняться на Сигирию под вечер и встретить там закат. И, если разрешат (спрятаться в расщелине, если нет, и все равно остаться), заночевать на спине этого каменного льва, лежать и смотреть на звезды - близкие светящиеся дыры в черноте, пузыри тверди, на Млечный Путь, а потом на то, как над долиной восходит солнце, золотит туман, чтобы развеять его без следа.
Чуть более года назад утро входило через открытую в джунгли дверь катастрофическим ливнем: вода стекала по железным цепям, тянущимся с низких настилов, переливалась через край черных чаш, в которых дрожали кремовые лепестки лотосов, собиралась в сердцевине широких листьев - кричаще-изумрудных на мясистых толстых стеблях.
Несколько отелей, деревушка из десятка лачуг и на сотни километров вокруг - деревья, зеленая масса, сросшаяся ветвями, сцепившаяся корнями, шевелящаяся, вдыхающая влагу, пьющая солнце, дающая кров миллионам жизней, колыбель и смертное ложе, разложение и рождение.
Нимал привез меня в отель почти ночью, мы пробирались через джунгли в тяжелых сумерках, дороги становились все хуже, деревья толпились, кричали обезьяны и трясли ветви, темнота стала окончательной, когда дверца минивэна распахнулась прямо перед стойкой ресепшн, золотом огней в чашах, не освещающих, но несущих свет, улыбками, запотевшими стаканами с чем-то густым-душистым-холодным.
Гекконы, десятки их, под крышами навесов: мелодичный звон их криков, а где-то за деревьями, невидимая, но присутствие ощутимо, - Сигирия, гора-крепость.
От лирики - к земному. Самый вкусный ресторан из посещенных на острове. Сто баллов из десяти. Мясо в воке с лапшой и свежими овощами. Хрустящий ланкийский хлеб. Кусачее карри. Дым и запах свежей готовящейся еды. Это было потрясающе. Абсолютно великолепно.
Как только я увидела эту фотографию на экране монитора, я поняла, что должна тут быть.
Проснуться утром, выйти под деревья, поздороваться с горой и плюхнуться в голубой плен бассейна - смотреть, как обезьяны суетятся на ветках и птицы трещат в листве.
В первый день - Дамбулла - монастырь из нескольких пещер в скале, в которых спят, медитируют, благословляют приходящих десятки каменных Будд. Солнце жарит раскаленной сковородкой, жертвы светила - деревья, обезьяны, кобры в круглых корзинах, босоногие монахи, паломники с охапками лиловых лилий, одиночные туристы, разморенные, томные, черепахами под рюкзаками карабкающиеся вверх - все подсознательно хочет дождя. Слишком сильно и неодолимо, чтобы этому желанию могли воспротивиться тучи - и они ползут в долину.
К середине дня становится очевидно, что дождь неизбежен, как вопли геккона, забредшего ночью в номер посереди леса, но откладывать встречу с горой нет никакого терпения.
Самое сложное дело - объяснить гидам с зонтами, дежурящим у подножья, что в интимном деле знакомства с горой их помощь мне не требуется.
Гора пустила к себе - через сотни ступеней, высеченных в ее теле монахами и слугами короля, через мох невозможного цвета, для описания которого нет прилагательного в русском языке - нежный, салатовый, нет, при чем тут вообще салат, скорее малахитовый, пористый, свежий, через лики прекрасных женщин, глядящих со стен сердца горы уже десятки столетий. Они прекрасны красотой возлюбленной из Песни Песней, они - звук и томление, грация и вечная женственность, их глаза - миндаль и глубокая бархатная мгла, их запястья - стебли речных ирисов, еще секунда - и будет слышно, как звенят на них браслеты, как женщины смеются, покрывая ладони хной и вплетая в волосы цветы.
Гора проросла в меня - травой, покрывающей ее плоскую вершину, корнями, уходящими в само основание Шри-Ланки, деревьями, цепляющимися за ее отвесные теплые бока где-то под облаками.
Гора обрушилась - ливнем, стеной воды, которую она притянула из долины, но гора же и укрыла под камнями: я пережидала грозу в пещере, где пару тысячелетий тому назад коротали жаркие ланкийские будни буддистские монахи.
Так возникла мечта. Подняться на Сигирию под вечер и встретить там закат. И, если разрешат (спрятаться в расщелине, если нет, и все равно остаться), заночевать на спине этого каменного льва, лежать и смотреть на звезды - близкие светящиеся дыры в черноте, пузыри тверди, на Млечный Путь, а потом на то, как над долиной восходит солнце, золотит туман, чтобы развеять его без следа.