Девочка-инопланетянка
А все началось с того, что анапест, а не ямб случился в моем стихотворении. Я признаться, так была огорошена этим фактом, что не стала дописывать свой анапестический стих, а решила отвлечься от поисков рифмы и порисовать.
Сначала я нарисовала свечку, горящую в штрихованной темноте и мотылька. Мне нравится рисовать этот "штриховальный" рисунок, скоро он, наверно, появится в каждой моей тетрадке. Потом я, вспомнив Экзюпери, решила, что тоже так могу. На листе, рядом с анапестическим стихом появился сначала слон в удаве, а чуть позже и барашек в коробочке. Признаться, это меня немало вдохновило, и я нарисовала нечто, обозначенное мною как "сердце в мешке". Потом страничка кончилась, и на другой странице я нарисовала девочку-инопланетянку...
Почему я не учусь рисовать... Я пробую, честно. Я иногда пробую что-то рисовать. И если я рисую что-то одушевленное, то оно тут же начинает жить. И мне стыдно перед ним за то, что я нарисовала его плохо. Все герои моих рисунков живут, и я не могу не чувствовать перед ними ответственности за то, какими они приходят в этот мир.
Как только я её нарисовала, она ожила, и мне ничего не оставалось, как написать о её жизни маленькую сказку.
Жила-была как-то девочка-инопланетянка. У неё было белое платье трапецией, каплевидные башмаки, сердечно-воздушный цветочек, разные глаза, инопланетный кусачий барашек и одна косичка.
Девочка, сколько себя помнит, жила на клеточках. На клеточках жить было удобно: они плотно прилегали друг к другу, как кирпичиками, между которыми были только светло-голубые тоненькие полоски.
Была и черта. Тоже бледная, но зато розовая и толще голубых линий. Девочка была воспитанной и за черту не заходила. Только трогала её иногда рукой, чтобы убедиться - здесь ли она?
Зато за чертой сидел кусачий барашек, и это было правильно: на большой лист пускать его было нельзя в силу его кусачести. Хотя, может он оттого и кусачий, что сидит за чертой?
Девочка в своей жизни любила мечтать, оттого и смотрела куда-то в сторону и улыбалась своим мечтам, не замечая, что одна косичка безнадежно расплелась. Иногда она представляла, что оставшаяся её косичка - это ещё одна рука, и пыталась потрогать ею воздушные сердцецветы.
Ещё в её жизни были стрелочки, но они её, признаться, совсем не тревожили, в отличие от барашка, которому безумно хотелось укусить одну такую стрелку, указывающую на него.
Девочка хорошо помнит, что родилась она с головы. Наверно, в этом всё и дело - если бы она родилась, например, с башмачков, то уж точно не запомнила бы свое рождение. Но вот сначала у неё появилась голова, потом шея, платье, плечи и руки, ноги с башмачками, левый и правый глаз, нос, улыбка... Последним был барашек (может, он ещё и потому кусачий, что появился последним?). А потом были стрелочки и чей-то корявый почерк... Но на это девочка уже не обращала внимание, глаза её обращены куда-то вдаль, вбок, туда, за черту, за край клеточного листа - а значит, и за край всей её бело-голубой жизни. Ведь где-то там, где-то там обязательно, пусть через много-много клеточек, есть инопланетный кто-нибудь. У него не будет кусачего барашка и сердцецветов, но он все-таки непременно будет такой же нелепый. Может быть, она отдаст ему эти свои цветы, ведь барашка отдать девочка не может: он живой, обидится и обязательно укусит этого кого-нибудь, а в гости идти без подарка нехорошо. А в том, что она когда-нибудь пойдет к нему в гости, девочка уверена. Ведь надо просто подождать...
Нарисуйте девочке инопланетного кого-нибудь, пожалуйста. Я не могу нарисовать ей кого-нибудь - он обязательно получится нелепый и живой, и мне придется писать ещё одну сказку, а вам - читать её, ведь сказки нельзя писать "в стол", это кто угодно знает. Стихи писать в стол неприятно, но можно. И рассказы можно. И что угодно можно, но не сказки. Сказки нужно обязательно рассказывать кому-нибудь, а если не получается рассказать, то давать прочитать их. Иначе сказки обижаются и не приходят в нашу жизнь ни под каким видом.
А что за жизнь без сказок?
________
22.08.08
Сначала я нарисовала свечку, горящую в штрихованной темноте и мотылька. Мне нравится рисовать этот "штриховальный" рисунок, скоро он, наверно, появится в каждой моей тетрадке. Потом я, вспомнив Экзюпери, решила, что тоже так могу. На листе, рядом с анапестическим стихом появился сначала слон в удаве, а чуть позже и барашек в коробочке. Признаться, это меня немало вдохновило, и я нарисовала нечто, обозначенное мною как "сердце в мешке". Потом страничка кончилась, и на другой странице я нарисовала девочку-инопланетянку...
Почему я не учусь рисовать... Я пробую, честно. Я иногда пробую что-то рисовать. И если я рисую что-то одушевленное, то оно тут же начинает жить. И мне стыдно перед ним за то, что я нарисовала его плохо. Все герои моих рисунков живут, и я не могу не чувствовать перед ними ответственности за то, какими они приходят в этот мир.
Как только я её нарисовала, она ожила, и мне ничего не оставалось, как написать о её жизни маленькую сказку.
Жила-была как-то девочка-инопланетянка. У неё было белое платье трапецией, каплевидные башмаки, сердечно-воздушный цветочек, разные глаза, инопланетный кусачий барашек и одна косичка.
Девочка, сколько себя помнит, жила на клеточках. На клеточках жить было удобно: они плотно прилегали друг к другу, как кирпичиками, между которыми были только светло-голубые тоненькие полоски.
Была и черта. Тоже бледная, но зато розовая и толще голубых линий. Девочка была воспитанной и за черту не заходила. Только трогала её иногда рукой, чтобы убедиться - здесь ли она?
Зато за чертой сидел кусачий барашек, и это было правильно: на большой лист пускать его было нельзя в силу его кусачести. Хотя, может он оттого и кусачий, что сидит за чертой?
Девочка в своей жизни любила мечтать, оттого и смотрела куда-то в сторону и улыбалась своим мечтам, не замечая, что одна косичка безнадежно расплелась. Иногда она представляла, что оставшаяся её косичка - это ещё одна рука, и пыталась потрогать ею воздушные сердцецветы.
Ещё в её жизни были стрелочки, но они её, признаться, совсем не тревожили, в отличие от барашка, которому безумно хотелось укусить одну такую стрелку, указывающую на него.
Девочка хорошо помнит, что родилась она с головы. Наверно, в этом всё и дело - если бы она родилась, например, с башмачков, то уж точно не запомнила бы свое рождение. Но вот сначала у неё появилась голова, потом шея, платье, плечи и руки, ноги с башмачками, левый и правый глаз, нос, улыбка... Последним был барашек (может, он ещё и потому кусачий, что появился последним?). А потом были стрелочки и чей-то корявый почерк... Но на это девочка уже не обращала внимание, глаза её обращены куда-то вдаль, вбок, туда, за черту, за край клеточного листа - а значит, и за край всей её бело-голубой жизни. Ведь где-то там, где-то там обязательно, пусть через много-много клеточек, есть инопланетный кто-нибудь. У него не будет кусачего барашка и сердцецветов, но он все-таки непременно будет такой же нелепый. Может быть, она отдаст ему эти свои цветы, ведь барашка отдать девочка не может: он живой, обидится и обязательно укусит этого кого-нибудь, а в гости идти без подарка нехорошо. А в том, что она когда-нибудь пойдет к нему в гости, девочка уверена. Ведь надо просто подождать...
Нарисуйте девочке инопланетного кого-нибудь, пожалуйста. Я не могу нарисовать ей кого-нибудь - он обязательно получится нелепый и живой, и мне придется писать ещё одну сказку, а вам - читать её, ведь сказки нельзя писать "в стол", это кто угодно знает. Стихи писать в стол неприятно, но можно. И рассказы можно. И что угодно можно, но не сказки. Сказки нужно обязательно рассказывать кому-нибудь, а если не получается рассказать, то давать прочитать их. Иначе сказки обижаются и не приходят в нашу жизнь ни под каким видом.
А что за жизнь без сказок?
________
22.08.08