ДК "РОДИНА"
Оригинал взят у haile_rastafari в ДК "РОДИНА"
"Записки международного террориста"
Доброго времени суток, друзья. Прошу прощения за задержку публикации. Здесь война, знаете ли. Время есть далеко не всегда. Цикл статей «Записки международного террориста» продолжается. И сегодняшняя тема не будет касаться ни обстрелов городов, ни боёв, ни военных действий вообще. Сегодняшняя тема значительно тяжелее всего этого, вместе взятого. На войне существуют вещи страшнее ракетных залпов. Гораздо страшнее.
ДК «РОДИНА»
Тёплое утро. Холода временно отступили, готовясь к генеральному наступлению. Говорят, что «бабье лето» наступает в результате того, что триллионы тонн опавшей листвы, распадаясь, высвобождают в атмосферу тепло. Что ж, поверю на слово, хоть это и ни разу не романтично. Как бывший учёный, я уважаю науку. И пусть это потепление не более, чем результат распада углеродных соединений, но как же хорошо на улице. Солнце слепит глаза. Кажется, даже поют птицы. Хотя, достоверно это очень тяжело расслышать. Даже голос самой горластой птицы мгновенно утонул бы в многотональном белом шуме человеческих голосов. Людей много. Очень много.
Мы пробиваемся через толпу. Я и Балу - военный комендант одного из районов Донецка.
- Шекспир, ты сегодня снова за корреспондента.
Балу растерян. Огромный мужчина, похожий на матёрого медведя, за эти несколько месяцев уже успевший пройти через Ад, не знает, что делать. Он тщательно это скрывает, и со стороны это практически не заметно. Автомат висит за спиной. Походка какая-то неуверенная. Его можно понять. Перед ним не враг. И задача не боевая.
Балу когда-то был майором таможенной службы. Из которой был уволен за то, что набил лицо зарвавшемуся начальнику. Революцию он встретил простым донецким водителем и вступил в ополчение одним из первых. Был под Карловкой. Был под Песками. Все, кто пробыл здесь хоть день, знают, что это означает. Теперь, в «Варяге», он дорос до коменданта Пролетарского района города. И ему, как и другим комендантам, поручили это.
Я оглядываюсь. Передо мной гудит толпа. Скорбная толпа. Старики, ветераны, инвалиды, одинокие матери. Их много. Очень много. С тех пор, как несколько месяцев назад киевские ублюдки перекрыли выплату всех социальных пособий, эти люди оказались даже не за чертой. Они оказались на дне. Народной Республике понадобилось несколько месяцев для того, чтобы хоть как-то наладить сбор денег. И первое, что она сделала - начала выплаты этим людям. А дожили не все. Далеко не все.
- Так что мы будем делать, Балу? Почему нас сняли с боевых? - я всё ещё пытаюсь осознать.
- А как иначе, Шекспир? В городе полно мародёров и просто бандитов. Для того, чтобы выплатить это пособие людям, надо, чтобы эту выдачу охраняла армия.
Я понимаю. Это действительно важнее боевых. Гораздо важнее. Народная Республика - это молодое непризнанное государство. А если государство не может защитить самых обездоленных своих граждан, то чего оно стоит? Люди должны увидеть, что жизнь начала налаживаться. Что чёрный мрак безысходности рассеивается. А ещё… Люди просто должны перестать умирать от голода. Старики больше не должны падать на улицах из-за того, что им не на что купить лекарства. Это задача номер один. Нет ничего важнее.
- Нас всех собирают. Пунктов выдачи много, весь «Варяг» задействован на охране. - Балу, наконец, добрался до стальной двери и теперь оглядывается. - Завтра ты тоже заступаешь на пост в соседнем районе.
Я киваю и машинально поправляю видавший виды АК-74, рождённый в 1982 году и теперь висящий у меня за плечом. Он не в боевом положении. Здесь не с кем воевать.
***
- Гоги. Сзади. - Кто назначил меня старшим оперативной двойки? Никто. Но я отдаю команды. И меня слушают. Почему? Не знаю. Здесь очень многое происходит именно так - просто происходит и всё.
Одна моя рука на рукоятке, другая на затворной раме. Автомат прижат к груди и переброшен через левый локтевой сгиб стволом вниз. Боевое положение.
Мы движемся в боевом порядке. Я впереди, мой друг с позывным «Гоги» замыкает. Вокруг гаражи и хрущёвские пятиэтажки Калининского района Донецка. И между нами две пожилые женщины. Почтальоны… Мы охраняем почтальонов. В боевом порядке. Патроны в стволах. Пальцы возле курков. Одна секунда, чтобы отщёлкнуть предохранительную скобу и прицелиться. Социальные пособия в Донецке разносятся нынче именно так. И никак иначе.
Я трясу головой. Свежий воздух - это хорошо. Пятый день мы охраняем временный пункт выдачи пособий в ДК «Родина». Доме культуры инвалидов. В основном, слепых. Единовременная выплата Народной Республики касается далеко не всех. Только самых обездоленных: инвалидов войны, тех, кто утратил, кормильца, тех, у кого в семье есть больные дети. Каждого получающего фотографируют на цифровую камеру. Военные власти ДНР установили такой порядок для того, чтобы точно знать: деньги выданы людям и их никто не украл. Вот только прийти могут не все. Много лежачих. Тех, кто не ходит сам. К таким мы приходим на дом.
- Это последний в списке на сегодня?
Мне кивают.
- Последняя. Это бабушка лежачая. Ей лет 80 уже. - Ирина Евгеньевна, старшая группы гражданских волонтёров, смотрит в ведомость. Она работает бесплатно. Она ничего не требует взамен. Пожилая женщина с добрыми глазами. Та самая, которая на днях сказала мне, что если укропские свиньи войдут в Донецк, то она взорвёт их вместе со своим домом. Миниатюрная дама, которая очень любит внуков. Но почему-то я ей верю сразу. Она совершенно точно это сделает.
- Паша, мы пришли.
Стоим перед подъездом четырёхэтажного дома 60-х годов. Старого, но опрятного. Заходим внутрь. Мы остаёмся внизу на лестничной площадке первого этажа, а гражданские уходят вверх. Закуриваем.
- Шекспир! - Гоги перекидывает автомат за спину. - Как думаешь, когда они полезут?
Пожимаю плечами. Курим молча. Мы уже 10 дней ждём наступления свиней. Спим с оружием, не снимая формы. Некоторые даже не разуваются. А они всё не идут и не идут. Боятся, что ли? Их больше, чем нас. У них больше техники. У них за спиной всё «цивилизованное сообщество». Но всё равно они нас боятся. И не решаются дёрнуться. Хотя ещё пара недель и это станет бессмысленно. The Winter is coming.
Гоги трясёт головой. Глаза у него слипаются. У меня тоже. То, что мы теперь несём охрану социальных выплат, не сняло с отряда «Варяг» других обязанностей. До обеда мы охраняем пункты выдачи денег. После обеда дежурим по городу, охраняя его от расплодившегося вооружённого сброда - мародёров и бандитов, прикидывающихся ополчением. А ночью боевые. И постоянная боевая готовность. Парни уже несколько дней спят по два часа в сутки. Не успевают мыться и есть. У всех на лице многодневная щетина и чёрные круги под глазами. Но никто ничего не говорит. Никто не спорит.
Слышим шум на лестнице. Спускаются волонтёры.
- Ну, что, выдали? - я снова перекладываю автомат на левую руку.
Ирина Евгеньевна качает головой. Она смотрит сквозь меня.
- Нет. Она умерла. Соседи говорят, что ей не на что было купить лекарства.
- Когда?
- Позавчера.
Мы молчим. Почему мы не пришли к ней в первый же день? Мы же могли успеть…
Но мы не пришли…
И мы не успели…
Мы молчим. Нам нечего сказать друг другу.
***
- Паша, на сегодня мы заканчиваем?
Я вскидываю голову. И понимаю, что на секунду отключился. А может не на секунду. Нельзя. Сегодня я дежурю один. Десятый день дежурства.
Ирина Евгеньевна вопросительно на меня смотрит. На часах почти два. Это ограничение по времени было наложено военными для того, чтобы все льготники могли вернуться домой засветло. К каждому ведь не приставишь вооружённую охрану.
Я подхожу к окну и пытаюсь разогнать тяжёлый липкий туман в голове. За окном недостроенная "Кальмиус-Арена" - огромный спорткомплекс, возводившийся для чемпионата мира по баскетболу, который Донецк должен был принимать через несколько лет. Теперь уже это вряд ли произойдёт, и недостроенный колос навсегда останется всего лишь видом из окон... Окон Донецка... Заклеенных крест-накрест, как в блокадном Ленинграде.
- Да. Давайте закрываться. Скоро приедет Сфинкс и снимет кассу.
Несколько дней назад Сфинкса назначили военным комендантом Калининского района. Народная Республика не разбрасывается кадровыми офицерами. Он болен. Как и половина отряда. Только его простуда перешла в ангину и Сфинкс потерял голос. Кое-как общаться вживую он ещё может, а вот по мобильному телефону уже нет. Его просто не слышно. Но на больничный он не ушёл. Никто не уходит. Когда три недели назад у Балу открылся тяжелейший бронхит, почти перешедший в пневмонию, в больницу его клали практически насильно.
- Вы бы вышли подышать, Павел.
Я киваю. Выхожу на крыльцо покурить. Заодно и взбодрюсь. Потом вернусь и, наконец, пообедаю. Банка консервов «Килька в томате» ждёт со вчерашнего дня. Война - это место, где есть хочется всё время. Первое, что ты понимаешь, попав в этот слой сумрака: есть, спать и мыться здесь надо при первой возможности и столько раз, сколько такая возможность предоставляется. Не имеет значения, хочешь ты или нет. Есть такое слово "надо". Потому, что ты абсолютно не ведаешь, когда такая возможность предоставится снова и что будет происходить вокруг через пять минут. Война - это пространство глобальной неопределённости. Фундамент военной кухни: тушёнка, сгущёнка и чёрный чай. Они не надоедают. Потому, что они - жизнь. Но если тебе попадается такое роскошное яство, как «Килька в томате»… Ни в одном ресторане высокой кухни в мирной реальности ты не испытываешь такого восторга от вкусовых ощущений. Рыбные консервы - пища богов. Настоящий деликатес в нашей ситуации. Подгон от местного населения. К вопросу о том, поддерживает ли оно нас: с первого дня нам несут еду. Каждый день мы приносим в казарму парням мёд, сахар, соления, нехитрые фрукты, сало, яйца. Сумки еды от людей, которым самим нечего есть. Принимаем это, отводя глаза. Потому, что понимаем: нельзя отказываться. Люди приносят это от всей души, от чистого сердца и это заметно. Это очевидно. И если мы откажемся брать - мы их обидим. Незаслуженно. Жестоко. Мне врезалась в память немая женщина, буквально засунувшая мне в руки пакет яблок из своего сада и жестами просившая их взять. Я сам онемел, встав столбом. А она быстро ушла. А те, кто может говорить… Они приносят еду и просят, умоляют: «Ребята, не сдавайтесь! Не отдавайте нас им! Не пустите этих свиней в наш город!». Гражданские тоже ждут наступления укров. Ждут не меньше нас.
- Сынок!
Я оборачиваюсь. Передо мной стоит бабушка. Маленького роста. Практически слепая. Без зубов. Седая, как лунь. С палочкой.
- Сынок, подскажи… Мне ваша выплата не полагается. А когда дадут пенсию?
Я не знаю. На пенсии деньги ещё не собраны. Мы каждый день говорим об этом людям. Говорим, отводя глаза. Мы знаем, что пенсии выдавать начнут. Что мы всё сделаем, чтобы это произошло. Но дело не только в отсутствии денег. Деньги найти можно. Но есть ещё одно «но». Страшное «но». Уходя, укропская власть уничтожила все списки пенсионного фонда. Стёрла все компьютерные программы, где они содержались. Уничтожила и стёрла, сознательно обрекая старых и больных людей на голод. Просто для того, чтобы напакостить. И посеять недовольство. ДНР день и ночь пытается восстановить эти списки, но процесс это медленный. Слишком медленный. И не все дождутся его окончания. Мы знаем. Мы ничего не можем с этим поделать.
- Сынок, я же всё понимаю... Не полагается, значит не полагается. Порядок такой… Но мне нечего кушать… Что мне делать, сынок?...
Она плачет.
- Сынок, мне нечего кушать…
Я вдруг чувствую, боль в пальцах. Смотрю вниз и понимаю, что вцепился в автомат до такой степени, что они почти посинели. Пытаюсь разжать их. И вижу, что руки трясутся. Нервы сдали. Я молча поворачиваюсь и ухожу в комнату, откуда только что вышел. Беру банку консервов «Килька в томате», выношу и отдаю ей. Возьмите, бабушка… Мне больше не надо… И ухожу. Почти убегаю. Я не могу смотреть ей в глаза. Пусть даже она почти слепая. Я знаю, что она скажет, когда поймёт, что произошло. Она попытается целовать руки. Она будет благодарить... Я не хочу этого слышать. Не хочу и не могу. Господи, когда ж эти укропы нападут уже?! Трусливые свиньи. Лучше на фронт. Лучше куда угодно, только не сюда. Лучше всё, что угодно, только не это.
Остановился. Пробую отдышаться. Получается с трудом. Сердце гремит в ушах как разрыв «Града». Эти пособия - хотя бы что-то. Чтобы люди просто не умирали от голода. В начале 21-го века. В самом центре Европы…
А ведь всего пару недель назад было ещё хуже…
***
Пару недель назад… 20 октября. День последней большой бомбардировки Донецка. День, когда на город упали четыре ракеты «Точка-У». Вечер. Солнце уже садится. То там, то здесь раздаётся грохот разрывов. «Грады». Миномёты. Гаубицы.
Старый, раздолбанный до крайней степени микроавтобус «Фольксваген» (в отряде ласково именуемый «Фокером») несётся по дороге между Донецком и Макеевкой. Внутри тактическая группа нашего отряда. Я сижу у окна. Темнеет очень быстро.
- Где находится эта Ясиновка?
Старший группы Шах отвечает, не отводя взгляда от дороги:
- Это ничья земля. Её считаем своей и мы, и свиньи. Но реально там нет ничьих солдат. Напороться на укропов там можно в лёгкую. Ну, и они там в лёгкую могут напороться на нас.
- Что это за женщина, которой мы везём еду?
- Не знаю. Она голодает. Старая, из дома выходить не может, а помочь некому. Сын, вроде, есть, но Ленка говорит, что он чмошный. Не помогает ей. Ну, в деревни никакой власти нет, она никому не нужна.
Ещё одна старая женщина, которая просто умрёт от голода, если мы ей не поможем. И мы едем к ней. Боевой группой. Под обстрелом. На ничью землю.
Проезжаем последний блокпост. Шах командует снять оружие с предохранителя и дослать патрон в патронник. Салон «Фокера» оглашается клацанием затворов. Лена, наш секретарь, едет с нами. Она знает эту женщину и может точно показать, как к ней проехать. Она сидит посередине салона, между мной и Кузей, бородатым стрелком, начавшим воевать ещё в Приштине. Фактически, мы прикрываем её собой с двух сторон.
Машина подпрыгивает на ухабе. Или это воронка.
- Ты не убей нас раньше укропов, Гагик-джан!
Я нервно пошутил, все нервно хохотнули.
- Так мне ехать быстро или по правилам?
За рулём Гоги. По паспорту Гагик Мкртычевич. Армянин из Подмосковья, приехавший воевать за Русское Дело. «Армянин - сын Империи. Без Империи армянина нет». Кажется, это сказал Грант Матевосян. Классик армянской литературы 20-го века.
Въезжаем в Ясиновку.
Ясиновка - это не Спартак. Её не бомбили. Население, в основном, на месте. Но ощущение потусторонности здесь не менее отчётливо, чем в Спартаке. Потому, что в Ясиновке нет никакого государства. Ни нашего. Ни бандеровского. И это ощущение, отчего-то, до такой степени давит, что находиться здесь страшно даже нам, пятерым вооружённым мужчинам.
Внезапно машина останавливается. Гоги многоэтажно высказывается на русско-армянском суржике. Я, как коренной ростовчанин, понимаю все части его фразы. Остальные переглядываются, но смысл доходит до всех: машина сломалась.
Выходим из машины. Рассредоточиваемся. Хуже места для поломки представить себе практически невозможно. Всех, кто рассказывает про то, что ополчение отжимает у людей машины, я бы с огромным удовольствием заставил изучить наш автопарк: свалку металлолома на колёсах. Командир - и тот ездит на китайском дришпаке, причём, не на своём. Это машина его водителя Влада (позывной «Чел») - парня без ноги, который пришёл воевать на протезе. Таких историй здесь много - против свиней здесь воюет весь народ.
Гоги заводит машину. Мы едем. Проезжаем метров 50 и она снова останавливается. Она вставала раз 15 пока мы не вернулись на базу. Я отчётливо пожалел, что у меня нет гранаты. Среди нас это одно из самых желанных приобретений, нужное с одной целью: чтобы покончить с собой, если будет угроза попасть в плен. Есть случаи, когда смерть - не самый худший вариант. И уж точно, она лучше, чем попадание в руки бандеровским садистам из концлагеря в бывшем аэропорту Краматорска, где ямы и пыточные бараки оборудованы прямо на взлётной полосе.
Я до сих пор не знаю, как мы тогда на них не нарвались. Что тут скажешь? С нами Бог. За время, пока мы ломались, все укропские стукачи успели отзвониться свиньям по десять раз каждый. Но, видимо, у свиней в тот день были дела поважнее нас.
Подъехали к дому. Бабушка-кореянка с измождённым лицом встретила нас у дверей. Когда мы вошли в дом, она разрыдалась. Она уже приготовилась к смерти от голода.
Мы привезли ей большой пакет чая, упаковку тушёнки, крупы, макароны. Всё, чем «богаты» сами.
Дом бедный, но чистый. На стене икона.
А она всё плакала. Плакала не останавливаясь…
Нам надо было уезжать. Нам надо было торопиться. Все уже вышли из дома. И тут у меня снова сдали нервы. Так же, как пару недель спустя они сдали в ДК «Родина». Я обнял её, прижал к себе и держал, пока она не начала успокаиваться. Сколько прошло времени - не знаю. Может несколько секунд. А может вечность.
В машину сели молча. У всех стиснуты зубы.
- Так где её сын?
Смотрим на Лену.
- Да здесь он. Спрятался.
- Почему?
- Он её бьёт.
Шах бледнеет. Потом чернеет.
- Сука, попадётся, голову ему оторву на хрен!
Мы молчим. Мы все этого хотим.
***
ДК «Родина». Середина дня. Она сидит и смотрит на меня честными глазами. Очень честными. И полными праведного возмущения.
- Как вы смеете меня обвинять!
- Вас пока никто ни в чём не обвиняет. Эта справка подложна. Откуда она у вас?
- Выдали в пенсионном фонде!
- Кто выдал?
Мнётся. На лице наглость, а на дне глаз плещется страх. Она не невинная жертва и эту справку ей выдали не по ошибке. Это видно невооружённым глазом. Она с кем-то договорилась и теперь не хочет его выдавать. Не из верности принципам. Просто она боится, что тот, кого она выдаст, мгновенно сдаст её саму.
- Как вы смеете не выдать мне деньги, которые мне полагаются?
- Вам полагается вдвое меньше. Эта справка - мошенничество.
- Как вы смеете?!! - кажется, других фраз «праведного возмущения оскорблённой невинности» она заготовить не успела. - Как вы смеете?!! Я голодаю, а вы хотите сами украсть мои деньги…
- Голодаете? ВЫ ГОЛОДАЕТЕ???
Она осеклась. И мгновенно съёжилась под моим взглядом. Не только она. Волонтёры, перехватив его, тоже как-то дёрнулись. И отшатнулись. Как от удара током.
ОНА ГОЛОДАЕТ?!!
Я смотрю на её круглое, розовое лицо. На маленькие, круглые свинячьи глазки. Которые честно хлопают. Вернее, хлопали. Теперь они нервно моргают. Она хочет получить лишние 900 гривен. Фактически, украсть их. 900 гривен… Две с половиной тысячи рублей. Смешные деньги, не правда ли?
Деньги, на которые прямо сегодня может не умереть от голода пять человек.
ПЯТЬ ЧЕЛОВЕК!
Прямо сегодня…
Внезапно звуки становятся глухими и гулкими, а мир вокруг вдруг начинает быстро затягивать какая-то странная багровая пелена. Реальность покрывается рябью и дрожит. Я вдруг чувствую, что нестерпимо хочу ударить её прикладом. В лицо. С медленного, широкого замаха. Холодно. Молча. Ломая кости и вышибая наружу алый фонтан. Правый локоть сам собой уходит в сторону, скидывая с плеча автоматный ремень…
Делаю судорожный вдох. Сознание резко проясняется. Я этого никогда не сделаю. Потому, что она гражданская. А я не укр.
Живи, сука.
Если сможешь.
Потому, что Бог справедлив.
И Он всё видит.
P.S.: Дверь в казарме распахивается внезапно. Кто-то буквально выбивает её ногой из дверного проёма.
Мы подскакиваем и машинально хватаемся за оружие. В комнату вбегают люди, в которых мы с трудом узнаём своих.
- Командир ранен!
Минута, и мы все оказываемся в коридоре. Варяг поднимается по лестнице. Форменные штаны «горки» залиты кровью.
Взгляд отсутствующий. Он всё ещё в шоке.
- Братиш, мы в Грабарях прочёсывали лесопосадку. Там диверов заметили.
Это Фикса. Парень из Славянска, из которого эти несколько месяцев сделали настоящего «пса войны».
- Что случилось, Колян? - обращаюсь к нему не по позывному.
- Растяжка, братиш. Эти укропы наставили их там и сбежали. Случайно напоролись. Лысый командира собой закрыл.
- Как он?
- Тоже жив. Но посекло его конкретно. Повезло, что это сраная РГД-шка. Была бы «эфка» - мы б там все легли.
«Двухсотых» не было. Ранены были все.
Саня уже побывал в больнице. Его перевязали, но осколки не вынули. Не захотел. Их достанут через несколько дней. А ещё через день начнётся сепсис и он окажется в госпитале на операционном столе. Здесь никто не хочет лечиться. Пока не становится либо поздно, либо почти поздно. Здесь человеческий склад меняется в корне.
Грабари. Посёлок рядом с Песками. Передовая. Жителей там практически нет. Кому охота жить в домах, над крышами которых каждый день происходит «утренний обмен эсэмэсками». Так местный чёрный юмор именует обмен ракетными ударами между нами и свиньями. Грабари наши. Но укровские ДРГ появляются там чаще, чем где-либо. Появляются исключительно для того, чтоб нагадить и сбежать.
Это их тактика. И их идеология. Пакости. Всё, что они могут, когда им противостоит боеспособная армия, а не безоружное мирное население. Таково «украинство». То, что мы должны стереть с лица земли любым способом.
И мы это сделаем.
Видит Бог.
Искренне ваш, Павел Раста (позывной «Шекспир»).
Предыдущие публикации цикла:
1. СПАРТАК. - http://haile-rastafari.livejournal.com/91909.html
2. ДОНЕЦК - http://haile-rastafari.livejournal.com/92203.html
Группа "В контакте" - http://vk.com/russkoe_gosudarstvo
Группа на "facebook" - http://www.facebook.com/groups/RussRevo/
"Записки международного террориста"
Доброго времени суток, друзья. Прошу прощения за задержку публикации. Здесь война, знаете ли. Время есть далеко не всегда. Цикл статей «Записки международного террориста» продолжается. И сегодняшняя тема не будет касаться ни обстрелов городов, ни боёв, ни военных действий вообще. Сегодняшняя тема значительно тяжелее всего этого, вместе взятого. На войне существуют вещи страшнее ракетных залпов. Гораздо страшнее.
ДК «РОДИНА»
Тёплое утро. Холода временно отступили, готовясь к генеральному наступлению. Говорят, что «бабье лето» наступает в результате того, что триллионы тонн опавшей листвы, распадаясь, высвобождают в атмосферу тепло. Что ж, поверю на слово, хоть это и ни разу не романтично. Как бывший учёный, я уважаю науку. И пусть это потепление не более, чем результат распада углеродных соединений, но как же хорошо на улице. Солнце слепит глаза. Кажется, даже поют птицы. Хотя, достоверно это очень тяжело расслышать. Даже голос самой горластой птицы мгновенно утонул бы в многотональном белом шуме человеческих голосов. Людей много. Очень много.
Мы пробиваемся через толпу. Я и Балу - военный комендант одного из районов Донецка.
- Шекспир, ты сегодня снова за корреспондента.
Балу растерян. Огромный мужчина, похожий на матёрого медведя, за эти несколько месяцев уже успевший пройти через Ад, не знает, что делать. Он тщательно это скрывает, и со стороны это практически не заметно. Автомат висит за спиной. Походка какая-то неуверенная. Его можно понять. Перед ним не враг. И задача не боевая.
Балу когда-то был майором таможенной службы. Из которой был уволен за то, что набил лицо зарвавшемуся начальнику. Революцию он встретил простым донецким водителем и вступил в ополчение одним из первых. Был под Карловкой. Был под Песками. Все, кто пробыл здесь хоть день, знают, что это означает. Теперь, в «Варяге», он дорос до коменданта Пролетарского района города. И ему, как и другим комендантам, поручили это.
Я оглядываюсь. Передо мной гудит толпа. Скорбная толпа. Старики, ветераны, инвалиды, одинокие матери. Их много. Очень много. С тех пор, как несколько месяцев назад киевские ублюдки перекрыли выплату всех социальных пособий, эти люди оказались даже не за чертой. Они оказались на дне. Народной Республике понадобилось несколько месяцев для того, чтобы хоть как-то наладить сбор денег. И первое, что она сделала - начала выплаты этим людям. А дожили не все. Далеко не все.
- Так что мы будем делать, Балу? Почему нас сняли с боевых? - я всё ещё пытаюсь осознать.
- А как иначе, Шекспир? В городе полно мародёров и просто бандитов. Для того, чтобы выплатить это пособие людям, надо, чтобы эту выдачу охраняла армия.
Я понимаю. Это действительно важнее боевых. Гораздо важнее. Народная Республика - это молодое непризнанное государство. А если государство не может защитить самых обездоленных своих граждан, то чего оно стоит? Люди должны увидеть, что жизнь начала налаживаться. Что чёрный мрак безысходности рассеивается. А ещё… Люди просто должны перестать умирать от голода. Старики больше не должны падать на улицах из-за того, что им не на что купить лекарства. Это задача номер один. Нет ничего важнее.
- Нас всех собирают. Пунктов выдачи много, весь «Варяг» задействован на охране. - Балу, наконец, добрался до стальной двери и теперь оглядывается. - Завтра ты тоже заступаешь на пост в соседнем районе.
Я киваю и машинально поправляю видавший виды АК-74, рождённый в 1982 году и теперь висящий у меня за плечом. Он не в боевом положении. Здесь не с кем воевать.
***
- Гоги. Сзади. - Кто назначил меня старшим оперативной двойки? Никто. Но я отдаю команды. И меня слушают. Почему? Не знаю. Здесь очень многое происходит именно так - просто происходит и всё.
Одна моя рука на рукоятке, другая на затворной раме. Автомат прижат к груди и переброшен через левый локтевой сгиб стволом вниз. Боевое положение.
Мы движемся в боевом порядке. Я впереди, мой друг с позывным «Гоги» замыкает. Вокруг гаражи и хрущёвские пятиэтажки Калининского района Донецка. И между нами две пожилые женщины. Почтальоны… Мы охраняем почтальонов. В боевом порядке. Патроны в стволах. Пальцы возле курков. Одна секунда, чтобы отщёлкнуть предохранительную скобу и прицелиться. Социальные пособия в Донецке разносятся нынче именно так. И никак иначе.
Я трясу головой. Свежий воздух - это хорошо. Пятый день мы охраняем временный пункт выдачи пособий в ДК «Родина». Доме культуры инвалидов. В основном, слепых. Единовременная выплата Народной Республики касается далеко не всех. Только самых обездоленных: инвалидов войны, тех, кто утратил, кормильца, тех, у кого в семье есть больные дети. Каждого получающего фотографируют на цифровую камеру. Военные власти ДНР установили такой порядок для того, чтобы точно знать: деньги выданы людям и их никто не украл. Вот только прийти могут не все. Много лежачих. Тех, кто не ходит сам. К таким мы приходим на дом.
- Это последний в списке на сегодня?
Мне кивают.
- Последняя. Это бабушка лежачая. Ей лет 80 уже. - Ирина Евгеньевна, старшая группы гражданских волонтёров, смотрит в ведомость. Она работает бесплатно. Она ничего не требует взамен. Пожилая женщина с добрыми глазами. Та самая, которая на днях сказала мне, что если укропские свиньи войдут в Донецк, то она взорвёт их вместе со своим домом. Миниатюрная дама, которая очень любит внуков. Но почему-то я ей верю сразу. Она совершенно точно это сделает.
- Паша, мы пришли.
Стоим перед подъездом четырёхэтажного дома 60-х годов. Старого, но опрятного. Заходим внутрь. Мы остаёмся внизу на лестничной площадке первого этажа, а гражданские уходят вверх. Закуриваем.
- Шекспир! - Гоги перекидывает автомат за спину. - Как думаешь, когда они полезут?
Пожимаю плечами. Курим молча. Мы уже 10 дней ждём наступления свиней. Спим с оружием, не снимая формы. Некоторые даже не разуваются. А они всё не идут и не идут. Боятся, что ли? Их больше, чем нас. У них больше техники. У них за спиной всё «цивилизованное сообщество». Но всё равно они нас боятся. И не решаются дёрнуться. Хотя ещё пара недель и это станет бессмысленно. The Winter is coming.
Гоги трясёт головой. Глаза у него слипаются. У меня тоже. То, что мы теперь несём охрану социальных выплат, не сняло с отряда «Варяг» других обязанностей. До обеда мы охраняем пункты выдачи денег. После обеда дежурим по городу, охраняя его от расплодившегося вооружённого сброда - мародёров и бандитов, прикидывающихся ополчением. А ночью боевые. И постоянная боевая готовность. Парни уже несколько дней спят по два часа в сутки. Не успевают мыться и есть. У всех на лице многодневная щетина и чёрные круги под глазами. Но никто ничего не говорит. Никто не спорит.
Слышим шум на лестнице. Спускаются волонтёры.
- Ну, что, выдали? - я снова перекладываю автомат на левую руку.
Ирина Евгеньевна качает головой. Она смотрит сквозь меня.
- Нет. Она умерла. Соседи говорят, что ей не на что было купить лекарства.
- Когда?
- Позавчера.
Мы молчим. Почему мы не пришли к ней в первый же день? Мы же могли успеть…
Но мы не пришли…
И мы не успели…
Мы молчим. Нам нечего сказать друг другу.
***
- Паша, на сегодня мы заканчиваем?
Я вскидываю голову. И понимаю, что на секунду отключился. А может не на секунду. Нельзя. Сегодня я дежурю один. Десятый день дежурства.
Ирина Евгеньевна вопросительно на меня смотрит. На часах почти два. Это ограничение по времени было наложено военными для того, чтобы все льготники могли вернуться домой засветло. К каждому ведь не приставишь вооружённую охрану.
Я подхожу к окну и пытаюсь разогнать тяжёлый липкий туман в голове. За окном недостроенная "Кальмиус-Арена" - огромный спорткомплекс, возводившийся для чемпионата мира по баскетболу, который Донецк должен был принимать через несколько лет. Теперь уже это вряд ли произойдёт, и недостроенный колос навсегда останется всего лишь видом из окон... Окон Донецка... Заклеенных крест-накрест, как в блокадном Ленинграде.
- Да. Давайте закрываться. Скоро приедет Сфинкс и снимет кассу.
Несколько дней назад Сфинкса назначили военным комендантом Калининского района. Народная Республика не разбрасывается кадровыми офицерами. Он болен. Как и половина отряда. Только его простуда перешла в ангину и Сфинкс потерял голос. Кое-как общаться вживую он ещё может, а вот по мобильному телефону уже нет. Его просто не слышно. Но на больничный он не ушёл. Никто не уходит. Когда три недели назад у Балу открылся тяжелейший бронхит, почти перешедший в пневмонию, в больницу его клали практически насильно.
- Вы бы вышли подышать, Павел.
Я киваю. Выхожу на крыльцо покурить. Заодно и взбодрюсь. Потом вернусь и, наконец, пообедаю. Банка консервов «Килька в томате» ждёт со вчерашнего дня. Война - это место, где есть хочется всё время. Первое, что ты понимаешь, попав в этот слой сумрака: есть, спать и мыться здесь надо при первой возможности и столько раз, сколько такая возможность предоставляется. Не имеет значения, хочешь ты или нет. Есть такое слово "надо". Потому, что ты абсолютно не ведаешь, когда такая возможность предоставится снова и что будет происходить вокруг через пять минут. Война - это пространство глобальной неопределённости. Фундамент военной кухни: тушёнка, сгущёнка и чёрный чай. Они не надоедают. Потому, что они - жизнь. Но если тебе попадается такое роскошное яство, как «Килька в томате»… Ни в одном ресторане высокой кухни в мирной реальности ты не испытываешь такого восторга от вкусовых ощущений. Рыбные консервы - пища богов. Настоящий деликатес в нашей ситуации. Подгон от местного населения. К вопросу о том, поддерживает ли оно нас: с первого дня нам несут еду. Каждый день мы приносим в казарму парням мёд, сахар, соления, нехитрые фрукты, сало, яйца. Сумки еды от людей, которым самим нечего есть. Принимаем это, отводя глаза. Потому, что понимаем: нельзя отказываться. Люди приносят это от всей души, от чистого сердца и это заметно. Это очевидно. И если мы откажемся брать - мы их обидим. Незаслуженно. Жестоко. Мне врезалась в память немая женщина, буквально засунувшая мне в руки пакет яблок из своего сада и жестами просившая их взять. Я сам онемел, встав столбом. А она быстро ушла. А те, кто может говорить… Они приносят еду и просят, умоляют: «Ребята, не сдавайтесь! Не отдавайте нас им! Не пустите этих свиней в наш город!». Гражданские тоже ждут наступления укров. Ждут не меньше нас.
- Сынок!
Я оборачиваюсь. Передо мной стоит бабушка. Маленького роста. Практически слепая. Без зубов. Седая, как лунь. С палочкой.
- Сынок, подскажи… Мне ваша выплата не полагается. А когда дадут пенсию?
Я не знаю. На пенсии деньги ещё не собраны. Мы каждый день говорим об этом людям. Говорим, отводя глаза. Мы знаем, что пенсии выдавать начнут. Что мы всё сделаем, чтобы это произошло. Но дело не только в отсутствии денег. Деньги найти можно. Но есть ещё одно «но». Страшное «но». Уходя, укропская власть уничтожила все списки пенсионного фонда. Стёрла все компьютерные программы, где они содержались. Уничтожила и стёрла, сознательно обрекая старых и больных людей на голод. Просто для того, чтобы напакостить. И посеять недовольство. ДНР день и ночь пытается восстановить эти списки, но процесс это медленный. Слишком медленный. И не все дождутся его окончания. Мы знаем. Мы ничего не можем с этим поделать.
- Сынок, я же всё понимаю... Не полагается, значит не полагается. Порядок такой… Но мне нечего кушать… Что мне делать, сынок?...
Она плачет.
- Сынок, мне нечего кушать…
Я вдруг чувствую, боль в пальцах. Смотрю вниз и понимаю, что вцепился в автомат до такой степени, что они почти посинели. Пытаюсь разжать их. И вижу, что руки трясутся. Нервы сдали. Я молча поворачиваюсь и ухожу в комнату, откуда только что вышел. Беру банку консервов «Килька в томате», выношу и отдаю ей. Возьмите, бабушка… Мне больше не надо… И ухожу. Почти убегаю. Я не могу смотреть ей в глаза. Пусть даже она почти слепая. Я знаю, что она скажет, когда поймёт, что произошло. Она попытается целовать руки. Она будет благодарить... Я не хочу этого слышать. Не хочу и не могу. Господи, когда ж эти укропы нападут уже?! Трусливые свиньи. Лучше на фронт. Лучше куда угодно, только не сюда. Лучше всё, что угодно, только не это.
Остановился. Пробую отдышаться. Получается с трудом. Сердце гремит в ушах как разрыв «Града». Эти пособия - хотя бы что-то. Чтобы люди просто не умирали от голода. В начале 21-го века. В самом центре Европы…
А ведь всего пару недель назад было ещё хуже…
***
Пару недель назад… 20 октября. День последней большой бомбардировки Донецка. День, когда на город упали четыре ракеты «Точка-У». Вечер. Солнце уже садится. То там, то здесь раздаётся грохот разрывов. «Грады». Миномёты. Гаубицы.
Старый, раздолбанный до крайней степени микроавтобус «Фольксваген» (в отряде ласково именуемый «Фокером») несётся по дороге между Донецком и Макеевкой. Внутри тактическая группа нашего отряда. Я сижу у окна. Темнеет очень быстро.
- Где находится эта Ясиновка?
Старший группы Шах отвечает, не отводя взгляда от дороги:
- Это ничья земля. Её считаем своей и мы, и свиньи. Но реально там нет ничьих солдат. Напороться на укропов там можно в лёгкую. Ну, и они там в лёгкую могут напороться на нас.
- Что это за женщина, которой мы везём еду?
- Не знаю. Она голодает. Старая, из дома выходить не может, а помочь некому. Сын, вроде, есть, но Ленка говорит, что он чмошный. Не помогает ей. Ну, в деревни никакой власти нет, она никому не нужна.
Ещё одна старая женщина, которая просто умрёт от голода, если мы ей не поможем. И мы едем к ней. Боевой группой. Под обстрелом. На ничью землю.
Проезжаем последний блокпост. Шах командует снять оружие с предохранителя и дослать патрон в патронник. Салон «Фокера» оглашается клацанием затворов. Лена, наш секретарь, едет с нами. Она знает эту женщину и может точно показать, как к ней проехать. Она сидит посередине салона, между мной и Кузей, бородатым стрелком, начавшим воевать ещё в Приштине. Фактически, мы прикрываем её собой с двух сторон.
Машина подпрыгивает на ухабе. Или это воронка.
- Ты не убей нас раньше укропов, Гагик-джан!
Я нервно пошутил, все нервно хохотнули.
- Так мне ехать быстро или по правилам?
За рулём Гоги. По паспорту Гагик Мкртычевич. Армянин из Подмосковья, приехавший воевать за Русское Дело. «Армянин - сын Империи. Без Империи армянина нет». Кажется, это сказал Грант Матевосян. Классик армянской литературы 20-го века.
Въезжаем в Ясиновку.
Ясиновка - это не Спартак. Её не бомбили. Население, в основном, на месте. Но ощущение потусторонности здесь не менее отчётливо, чем в Спартаке. Потому, что в Ясиновке нет никакого государства. Ни нашего. Ни бандеровского. И это ощущение, отчего-то, до такой степени давит, что находиться здесь страшно даже нам, пятерым вооружённым мужчинам.
Внезапно машина останавливается. Гоги многоэтажно высказывается на русско-армянском суржике. Я, как коренной ростовчанин, понимаю все части его фразы. Остальные переглядываются, но смысл доходит до всех: машина сломалась.
Выходим из машины. Рассредоточиваемся. Хуже места для поломки представить себе практически невозможно. Всех, кто рассказывает про то, что ополчение отжимает у людей машины, я бы с огромным удовольствием заставил изучить наш автопарк: свалку металлолома на колёсах. Командир - и тот ездит на китайском дришпаке, причём, не на своём. Это машина его водителя Влада (позывной «Чел») - парня без ноги, который пришёл воевать на протезе. Таких историй здесь много - против свиней здесь воюет весь народ.
Гоги заводит машину. Мы едем. Проезжаем метров 50 и она снова останавливается. Она вставала раз 15 пока мы не вернулись на базу. Я отчётливо пожалел, что у меня нет гранаты. Среди нас это одно из самых желанных приобретений, нужное с одной целью: чтобы покончить с собой, если будет угроза попасть в плен. Есть случаи, когда смерть - не самый худший вариант. И уж точно, она лучше, чем попадание в руки бандеровским садистам из концлагеря в бывшем аэропорту Краматорска, где ямы и пыточные бараки оборудованы прямо на взлётной полосе.
Я до сих пор не знаю, как мы тогда на них не нарвались. Что тут скажешь? С нами Бог. За время, пока мы ломались, все укропские стукачи успели отзвониться свиньям по десять раз каждый. Но, видимо, у свиней в тот день были дела поважнее нас.
Подъехали к дому. Бабушка-кореянка с измождённым лицом встретила нас у дверей. Когда мы вошли в дом, она разрыдалась. Она уже приготовилась к смерти от голода.
Мы привезли ей большой пакет чая, упаковку тушёнки, крупы, макароны. Всё, чем «богаты» сами.
Дом бедный, но чистый. На стене икона.
А она всё плакала. Плакала не останавливаясь…
Нам надо было уезжать. Нам надо было торопиться. Все уже вышли из дома. И тут у меня снова сдали нервы. Так же, как пару недель спустя они сдали в ДК «Родина». Я обнял её, прижал к себе и держал, пока она не начала успокаиваться. Сколько прошло времени - не знаю. Может несколько секунд. А может вечность.
В машину сели молча. У всех стиснуты зубы.
- Так где её сын?
Смотрим на Лену.
- Да здесь он. Спрятался.
- Почему?
- Он её бьёт.
Шах бледнеет. Потом чернеет.
- Сука, попадётся, голову ему оторву на хрен!
Мы молчим. Мы все этого хотим.
***
ДК «Родина». Середина дня. Она сидит и смотрит на меня честными глазами. Очень честными. И полными праведного возмущения.
- Как вы смеете меня обвинять!
- Вас пока никто ни в чём не обвиняет. Эта справка подложна. Откуда она у вас?
- Выдали в пенсионном фонде!
- Кто выдал?
Мнётся. На лице наглость, а на дне глаз плещется страх. Она не невинная жертва и эту справку ей выдали не по ошибке. Это видно невооружённым глазом. Она с кем-то договорилась и теперь не хочет его выдавать. Не из верности принципам. Просто она боится, что тот, кого она выдаст, мгновенно сдаст её саму.
- Как вы смеете не выдать мне деньги, которые мне полагаются?
- Вам полагается вдвое меньше. Эта справка - мошенничество.
- Как вы смеете?!! - кажется, других фраз «праведного возмущения оскорблённой невинности» она заготовить не успела. - Как вы смеете?!! Я голодаю, а вы хотите сами украсть мои деньги…
- Голодаете? ВЫ ГОЛОДАЕТЕ???
Она осеклась. И мгновенно съёжилась под моим взглядом. Не только она. Волонтёры, перехватив его, тоже как-то дёрнулись. И отшатнулись. Как от удара током.
ОНА ГОЛОДАЕТ?!!
Я смотрю на её круглое, розовое лицо. На маленькие, круглые свинячьи глазки. Которые честно хлопают. Вернее, хлопали. Теперь они нервно моргают. Она хочет получить лишние 900 гривен. Фактически, украсть их. 900 гривен… Две с половиной тысячи рублей. Смешные деньги, не правда ли?
Деньги, на которые прямо сегодня может не умереть от голода пять человек.
ПЯТЬ ЧЕЛОВЕК!
Прямо сегодня…
Внезапно звуки становятся глухими и гулкими, а мир вокруг вдруг начинает быстро затягивать какая-то странная багровая пелена. Реальность покрывается рябью и дрожит. Я вдруг чувствую, что нестерпимо хочу ударить её прикладом. В лицо. С медленного, широкого замаха. Холодно. Молча. Ломая кости и вышибая наружу алый фонтан. Правый локоть сам собой уходит в сторону, скидывая с плеча автоматный ремень…
Делаю судорожный вдох. Сознание резко проясняется. Я этого никогда не сделаю. Потому, что она гражданская. А я не укр.
Живи, сука.
Если сможешь.
Потому, что Бог справедлив.
И Он всё видит.
P.S.: Дверь в казарме распахивается внезапно. Кто-то буквально выбивает её ногой из дверного проёма.
Мы подскакиваем и машинально хватаемся за оружие. В комнату вбегают люди, в которых мы с трудом узнаём своих.
- Командир ранен!
Минута, и мы все оказываемся в коридоре. Варяг поднимается по лестнице. Форменные штаны «горки» залиты кровью.
Взгляд отсутствующий. Он всё ещё в шоке.
- Братиш, мы в Грабарях прочёсывали лесопосадку. Там диверов заметили.
Это Фикса. Парень из Славянска, из которого эти несколько месяцев сделали настоящего «пса войны».
- Что случилось, Колян? - обращаюсь к нему не по позывному.
- Растяжка, братиш. Эти укропы наставили их там и сбежали. Случайно напоролись. Лысый командира собой закрыл.
- Как он?
- Тоже жив. Но посекло его конкретно. Повезло, что это сраная РГД-шка. Была бы «эфка» - мы б там все легли.
«Двухсотых» не было. Ранены были все.
Саня уже побывал в больнице. Его перевязали, но осколки не вынули. Не захотел. Их достанут через несколько дней. А ещё через день начнётся сепсис и он окажется в госпитале на операционном столе. Здесь никто не хочет лечиться. Пока не становится либо поздно, либо почти поздно. Здесь человеческий склад меняется в корне.
Грабари. Посёлок рядом с Песками. Передовая. Жителей там практически нет. Кому охота жить в домах, над крышами которых каждый день происходит «утренний обмен эсэмэсками». Так местный чёрный юмор именует обмен ракетными ударами между нами и свиньями. Грабари наши. Но укровские ДРГ появляются там чаще, чем где-либо. Появляются исключительно для того, чтоб нагадить и сбежать.
Это их тактика. И их идеология. Пакости. Всё, что они могут, когда им противостоит боеспособная армия, а не безоружное мирное население. Таково «украинство». То, что мы должны стереть с лица земли любым способом.
И мы это сделаем.
Видит Бог.
Искренне ваш, Павел Раста (позывной «Шекспир»).
Предыдущие публикации цикла:
1. СПАРТАК. - http://haile-rastafari.livejournal.com/91909.html
2. ДОНЕЦК - http://haile-rastafari.livejournal.com/92203.html
Группа "В контакте" - http://vk.com/russkoe_gosudarstvo
Группа на "facebook" - http://www.facebook.com/groups/RussRevo/