Максим Чариков
* * *
Под утро, улизнув от всяких женщин,
сижу, как царь, которого сместили
под утро, досмотреть не дав того, что
не будет, и пишу о том, что будет,
и думаю о том, чего уж нету
нигде. В таком казнённом состояньи
все помыслы, поступки дешевеют,
приобретают новые заглавья
и кажутся чужими; я решаю:
О, как близка иная точка зренья!
Под утро (Есть такое время суток,
когда прекрасно первое движенье,
которое ты сделал не со зла, не
очнувшись (в неосознанном гнездится
величие), когда твои все чувства
с добычей возвращаются обратно,
когда, на солнце глядя, что случилось,
ещё не знаешь, но уже ликуешь,
зевая по инерции...) я плачу:
О, как я пережил бы прошлый вечер!
Под утро тишина не позволяет
(не сон соседей, близких мне по телу,
а тишина) ни крикнуть, ни запеть, ни
затанцевать, ни рассмеяться мысли,
что тишина сама себе причина
и цель. Итак, отсутствие всех звуков
(поэту- и поту-, и по-сторонних)
я дополняю (вот нелепость!), руша
молчанье лишь папирусов случайных.
О, как поёт расстроенная скрипка!
Под утро, избегая встречи с тёщей,
которая меня не понимает
(нет времени у ней) и, может, любит
и, может быть, взаимно, у которой
краду я спички, кофе, нервы, дочку,
я водружаю облик в тесной кухне,
а душу - в тесный облик, и пытаюсь
понять, зачем на свете я и тёща,
и почему не как-нибудь иначе?
О, как мы невлиятельны под утро!
Под утро нашей жизни... О, тщета!