Почему люди хотят в Совок
Click to view"Кто дурак, тот сам знает"
.
.
Вы знаете, однажды, пройдя свой путь земной до середины где-то в начале второго года службы, я честно себе признался, что мне нравится служить в армии. Вот, не поймал себя на мысли, а уже честно признался себе, что, да, мне это нравится. Мне тогда, в очередной раз, поставили задачу расчистить снег "вот отсюда и до обеда". и я это хорошо помню. Стоял, курил. Много думал о превратностях. Мне и потом нравилось убирать снег. И до сих пор нравится.
А первый раз я поймал себя на этой мысли еще на второй, наверное, неделе службы. Какие-то добрые военные люди забрали меня из ненавистного МГИМО и отвезли меня тогда бесплатно в Заполярье. И я смог там насладиться теми обалденными красотами зимой. Тогда, я помню, на меня одели что-то рваное и ужасно жирное, наверное форму погибшего от службы пограничника, и отправили выбрасывать, кажется, рыбьи головы. И я смотрел на закат. Может быть, я тогда тоже много думал, но, по-моему, это называется как-то по-другому
А потом другие военные привезли меня почти обратно, в Петербург, и сказали чистить там снег. А взамен они меня тепло одевали, очень вкусно, на мой взгляд, кормили, а главное, не заставляли ни о чем беспокоиться. У меня был завтрашний день, такой же, как сегодняшний и вчерашний. И он меня устраивал больше, чем завтрашний день в прошлой жизни. Где надо было вечно обо всем беспокоиться! Как обмануть родителей, как обмануть преподавателей, как обмануть любимую девушку, наконец. Не обманешь - не поедешь. На гражданке всегда так. Только в армии все честно. Поэтому, наверное, туда не берут совсем уж грязных душой уголовников.
Еще я очень любил читать всякие книжки. Так, те добрые военные мне не запрещали. Это была такая игра, как с папой в детстве, увильну я от них читать книжки, или они поймают меня снова что-то делать. В принципе, как и с папой, меня устраивало и то, и другое.Но только, если военные люди не каждый день побеждали. Потому что убирать для них снег мне тоже нравилось. А вот подметать улицы осенними петербуржскими этими их днями - не очень. Но в этом тоже можно было найти свои философские преимущества. Тогда я часто вспоминал о Дженни. Ну, вот, о той самой девушке, которую в прошлой жизни вечно приходилось обманывать. И мне ее не хватало. Чтобы, например, опять обманывать, а потом всем вместе радоваться, как это у нас все гнусно и классно получилось.
А потом однажды военные люди сказали, что срок всей этой халявы истек, и я могу опять ехать к Дженни. И что даже давай уже, убирайся. За это время Джени сильно изменилась, и больше не хотела, чтобы я ее обманывал. Хотела, чтобы теперь ее обманывал другой мальчик. Так я стал никому не нужен, и никто больше не приказывал мне расчищать снег, хотя я был лучшим в этом деле. А потом меня запихнули обратно в МГИМО, где не было светлого и спокойного, как на границе, завтрашнего дня. И опять меня заставили учить причудливый язык людей, к которым я совсем не хотел больше ехать. Я хотел вернуться в Заполярье, а это совсем в другой стороне.
А потом, уже на ненужной никому гражданке, какой-то, наверное, очень умный, дядька сказал по телевизору слово, которое мне сразу очень понравилось - патернализм. Я посмотрел в словаре всяких умных слов, и оказалось, что это очень хорошее, доброе и уютное слово. Это - когда о тебе заботятся. Это когда от тебя требуют чистить снег, и только иногда "очки" в гальюне, а от тебя ничего не требуют. За "так" все дают. Прям, как Бог! Ну, иногда, там, поорать еще что-то надо. Так, товарищ прапорщик сразу признался, что он бог и есть. И что все раздавать будет именно он, и кренделя, и еще какое-то слово, тоже похожее. И зря я тогда, канеш, сомневался. Все оказалось правдой. В армии было уютно, как больше нигде и никогда. Это все, что я могу рассказать про Вьетнам.