Второй после Монтеня
"Жить - не тужить. Никого не осуждать, никому не досаждать. И наше вам почтение"
Амвросий Оптинский
Когда я, наконец, впервые увидел фотографию этого великого человека, я был чрезвычайно поражен: до чего ж обычный, даже заурядный джентельмен! Нет у него ни орлиного взора, ни кудлатой бороды пророка, ни даже чего-либо необычного в одежде. Ничего, что могло бы указывать на его гениальность. И привычки у него были самого простого, самого заурядного, чуть ли ни серенького, человека, ничем не выделявшегося из толпы.
И это - автор всех тех великих произведений?! Вплоть до того из них, центрального, которое давно и совершенно справедливо именуют аж "энциклопедией жизни". К тому моменту я уже и ту "энциклопедию" со всеми ее продолжениями и ответвлениями прочитал, и великие в своей простоте рассказы его, и думал, что он должен быть, ну, очень кудлат! А он оказался так невыразителен и так поразительно скромен. Типичный лондонец. почтенный доктор Ватсон на пенсии. Какие еще там могут бушевать страсти? Откуда там взяться каким-то невероятным высотам и глубинам?
.
Вот, его старший современник Лев Толстой, например, носил "народную" рубаху, ту самую бороду пророка, брови мудрого филина, сверкал из-под них очами, как тот филин, пахал землю для воссоединения с народом, соединения с Матерью-Землей, ну, и немного для фитнеса. И изрекал всякие назидательные штуки. Регулярно принимал у себя духовно страждущих-ищущих, мятущуюся интеллигенцию со всех концов страны, и смело направлял всех по пути хорошо ему, видимо, ведомой Истины. Представителем коей на Земле он, вероятно, и являлся. Благословлял или отказывал в своем благословении. "Глыба. Матёрый человечище".
И именно поэтому я, при всем моем почтении к этому, действительно, великому писателю, действительно, великому мыслителю, безусловно, подлинному либералу и гуманисту-человеколюбцу, страстному людоведу и душелюбу, вынужден отказать в праве именоваться учеником, а тем более, продолжателем дела равноапостольного, на мой взгляд, Мишеля де Монтеня.
Монтень не учил и не назидал. Он вел с нами дружеские беседы и просто делился своим жизненным опытом и своими наблюдениями. Монтень предлагал, но не навязывал. И ни на кого не сердился. Монтень излагал великое просто, никогда не погружая нас в неведомые человеческому разуму бездны-глубины. И потому сам, как порой Толстой, в тех дебрях не запутывался, и никого не запутывал. Философских школ не создавал и Истиной не заведовал.
Вот, и Джон Голсуорси был таким же, шел тем же путем простоты изложения, проистекающей от глубоко понимания, снисхождения и сострадания. И это при такой-то блистательной стилистике! Ведь не только просто, но еще и очень красиво, "вкусно", писал. Удивительно. Подобно Монтеню, и вопреки многим великим коллегам, он никогда не нырял в глубины и не уволакивал в те жуткие бездны своего читателя. И не выныривал потом со страшными глазами.
Они оба ходили по воде. И мы, каким-то чудом, оказывались рядом с ними. Увлеченные беседой с ними, обнаруживали, вот, себя внезапно в таком нетипичном для себя положении. Кто-то вдохнул в них этот дар ходить по водной глади, аки посуху, и других с собой водить запросто. Тем эти двое литераторов и отличаются от всех прочих, тоже, безусловно, великих. Они были очень добрые, эти учителя простых великих истин. Самых великих. Которые и есть самые простые. Они оба работали в жанре светской "Библии". Причем, "Библии для детей".
Вероятно, это они были посланцами, а все-таки не Толстой, Льва Николаевича кто-то обманул. Угу, вместе с Федором Михалычем и всеми прочими. И Кто-то, видимо, именно этих двоих уполномочил поддерживать нас и разъяснять нам сложное, раз церковь не справляется.