Когда я слушал религиоведческий цикл Морваэна, я, признаться, с самого начала не слишком серьёзно к нему относился. Но когда речь зашла о "солдатском атеизме" начала ХХ века, особенно после Первой Мировой, мне показалось, что он уловил очень важный момент его возникновения: именно в это время миллионам солдат тысячи священников множества конфессий вещали, что крошить ближнего из пушек и пулемётов, потрошить его штыком, травить газами - не только патриотический, но и христианский долг перед всеблагим и всемилостивым Богом. И послевоенная ярость "потерянного поколения" в адрес "патриотизма", "веры", прочих "традиционных ценностей" - уж не от того ли она возникла, что у людей, захлёбывавших в грязи Соммы под пулемётным огнём родилась мысль: "а не наёбывают ли нас тут?"? (и это была очень правильная мысль).
То, что я процитирую, относится не к Первой Мировой, а ещё к русско-японской - это цитаты из романа Новикова "Цусима" (если это может оскорбить ваши религиозные чувства, дальше рекомендую не читать):
"Начался крестный ход. «Воскресение твое, Христе, спасе», - запел священник, сопровождаемый хором певчих. Неся в руке крест с трехсвечником, украшенным живыми цветами, весь сияя золотом и голубой вышивкой своей ризы, он медленной поступью направился в кормовую часть судна. За ним тронулись офицеры и длинной вереницей потянулись матросы. Пробираясь по узкому офицерскому коридору сначала левого борта, а потом правого, процессия обошла вокруг машинного кожуха и снова вернулась назад. Не доходя до алтаря, она остановилась перед занавесью, сделанной из больших красных флагов.
- «Христос воскресе из мертвых!» - раздалось наконец из уст священника.
Подхватив этот возглас, дружно грянул хор певчих, а за ним вполголоса начали подтягивать и остальные матросы. Басы, раскатываясь, мощно потрясали воздух, а чей-то высокий и страстный тенор, выделяясь из общего гула, трепетно взлетал над головами людей, словно стремился, утомленный этим царством железа и смерти, вырваться на безграничный простор моря. Среди команды произошло движение. Сотни рук замелькали в воздухе.
На минуту и я, неверующий, как и другие, поддался всеобщему гипнозу, красивому обману. Чем-то далеким и родным повеяло на меня. Когда-то я встречал этот праздник в своей деревне, в кругу близких и дорогих сердцу людей, и воспоминания об этом расцвели в моей душе. Но с тех пор прошло много лет, много новых впечатлений, взбудораживающих мозг, наслоилось в моем сознании. Я привык ставить вопросы перед самим собою. Что за нелепость творят над нами? Мы встречаем праздник, называемый праздником всепрощения и любви, готовясь к бою. Под нами, в глубине броненосца, в бомбовых погребах хранятся пятьсот тонн пороха и смертоносных снарядов, предназначенных для уничтожения людей, которых мы никогда не видали в лицо.
...В глубине броненосца раздавалось песнопение: «И сущим во гробех живот даровав». В тихом море, теплой ночью, под раскрытым, нарядно сверкающим небом это звучало особенно красиво. Казалось, что голоса хора, вырвавшись на простор, радостно уносятся вдаль, чтобы всюду возвестить хвалу жизни. Не будет больше смерти, этой страшной и неумолимой разрушительницы всей живой твари. Она сама попрана распятым на кресте. Не будет больше смерти? А что же будет? И мой разум, как тиран, опрокинул меня фактами. Все пушки у нас были заряжены. У каждой из них дежурили комендоры. Стоит только появиться противнику, как сейчас же вместо свечей и лампад загорятся прожекторы, вместо «Христос воскресе» загромыхают орудия, вместо красных яиц полетят к японцам снаряды, начиненные взрывчатым веществом. И чем больше мы уничтожим человеческих жизней, чем больше мы утопим их, тем сильнее будет среди нас ликование. Как это все связать с величавыми словами молитвы, провозглашающими торжество жизни? А ими обманывали человечество в продолжение почти двух тысяч лет..."