"Зачастую вот так представляем мы себе этот бронзовый век"
"Трезенскую крепость, где стоит дворец, построили гиганты. Давно - никто не помнит… А дворец построил мой прадед. Когда восходит солнце и смотришь на него с Калаврии через пролив - стены золотятся, а колонны полыхают красным пламенем. И весь он ярко светится на фоне темных лесов горного склона.
Мы - эллины, из рода Вечноживущего Зевса; Небесных Богов мы чтим выше, чем Великую Мать и богов земли. И мы никогда не смешивали нашей крови с Береговым народом, владевшим этой землей до нас.
Когда я родился, у деда было в доме десятка полтора детей; но его царица и сыновья уже умерли, из законных детей осталась лишь моя мать. А про отца моего - во дворце говорили, что я сын бога. К пяти годам я заметил, что некоторые в этом сомневаются; но мать никогда об отце не говорила, а я не помню случая, чтобы мне захотелось ее спросить.
Колесница гулко загрохотала под большими воротами Трезены… Ворота построили гиганты, а мой прадед установил на них герб нашего рода: громовой камень на колонне и орлы по обе стороны… Дед мой, дядья и много молодежи провожали нас до берега, где дорога сворачивает на север; там они повернули назад - началось наше путешествие. Первую ночь мы провели в Эпидавре, в храме Аполлона-Целителя; вторую - в Кенхреях… А вечером, перед тем, мы увидели над равниной круглую Коринфскую гору, и поняли что назавтра нам предстоит пересекать Истм.
На это ушел всего один день. Да, всего один день, а все остальное небылицы арфистов… Теперь я отрицаю только те басни, в которые не поверит ни один взрослый человек в здравом уме, а остальные - пусть их; они дороги людям, а мне не мешают.
Не встречал я никаких чудовищ, и великана дубинкой не убивал - это же дурацкое оружие, если у тебя есть копье и меч… У меня они были, и я их уберег; хоть не раз хотели отобрать. Да, а с теми людьми, что я там повидал, - с теми людьми никакие чудовища уже и не нужны.
Это скалистая страна, дорога там извилиста - никогда не видишь, что впереди… А в придорожных скалах прятались бандиты.
Пока я разбирался со встречными, Дексий присматривал за колесницей. Подменных коней у нас не было, так что мы не могли рисковать своими; и Дексию приходилось быть все время наготове, чтобы рвануть в нужный момент. Это была его работа, и он с ней управлялся отлично. Сколько уже лет прошло все эти стычки перепутались в памяти, только последнюю я помню четко.
- Элевсинцы, вы разве не видите, к чему он клонит?! Этот вороватый эллин хорошо знает разбойничьи тропы. Он так хорошо знает Истм, словно сам тут жил… Кто может сказать, чем он занимался до того, как пришел к нам?.. А теперь он думает, что может восстановить вас против человека, который привел вас к победе, - как раз перед разделом добычи!..
Я был готов броситься на него, но сдержался. То, что он потерял голову, мне помогло не потерять. Я презрительно скривился и бросил сквозь зубы:
- У кого что болит!..
Даже его люди рассмеялись. А потом говорю:
- Слушай мой ответ, а все элевсинцы - свидетели. Ты бил по мне чужими руками - теперь испытай свои! Бери щит и копье, если хочешь - меч… Но сначала выбери свою долю и отложи в сторону. Если ты падешь, - клянусь Зевсом Вечноживущим, - я не трону оттуда ничего: ни золота, ни бронзы, ни женщины, - всё будет роздано по жребию твоим людям. И с моей долей - так же, чтобы мои люди не проиграли из-за моей смерти. Согласен?
Он молчал. Это навалилось на него раньше, чем он ожидал. Несколько эллинских дворян одобрительно закричали… Пилай взмахнул рукой успокоить их, но вместо того и мои товарищи подхватили: «Тезей!» Все остальные глядели ошарашенно, - ведь это против обычая давать царю имя, - и Ксантий воспользовался моментом:
- Слушай, ты, выскочка, щенок! Занимайся своим делом, ради которого тебя Богиня выбрала, если ты способен к нему!..
Но я недаром слушал минойские песни - я знал теперь, что делать царю, если его обижают.
- Раз она меня выбрала, - говорю, - почему ты хотел убрать меня до срока? Я взову к ней, и она меня поддержит… Мать! Богиня! Ты вознесла меня, пусть ненадолго; ты обещала мне славу взамен короткой жизни обращайся же со мной как с сыном, не допусти, чтоб меня оскорбляли безнаказанно!
Тут он понял, что деваться ему некуда. Никто не станет взыватъ к богам ради шутки, и все это знают.
- Вы должны быть чисты перед богами подземного царства. Есть ли среди вас такие, кто пролил кровь своих родных? Говорите честно, ибо на того, кто солгал, падет смертное проклятье.
Пока она говорила по-критски - была богиней с ног до головы; но на греческом в одном месте запнулась - и я услышал человеческий голос. Жрица повернулась в ее сторону, словно ритуал был нарушен.
Я шагнул вперед.
- Я пролил, - говорю. - Недавно я убил несколько двоюродных братьев, троих своей рукой убил. И брат отца моего погиб, хоть сам я его не убивал.
Она кивнула и что-то сказала жрице. Потом обратилась ко мне:
- Раз так, то подойди. Ты должен быть очищен отдельно от других.
Поманила меня к алтарю, с которого стекала бычья кровь… Я стоял теперь совсем рядом с ней; под накрашенными бровями были видны свои пушистые, мягкие… Вокруг было душно от горячего запаха крови, но - помню я подумал тогда: «Может, она и вправду Богиня-на-Земле, но пахнет от нее женщиной». Дрожь пробежала по телу, сердце заколотилось.
Она снова заговорила, очень четко, будто каждое слово было золотым зерном и она отсчитывала эти зерна.
- Почему ты убил этих людей? В ссоре? Или это был долг кровной мести?
Я покачал головой.
- Нет, - говорю, - я воевал, защищая царство своего отца.
- А он царствует по закону?
Я едва расслышал. Мягко блестели ее пышные темные волосы, вьющаяся прядь упала на грудь, и я видел крошечные морщинки под позолотой соска… Я вспомнил, где мы, и сделал шаг назад, отступил от нее.
- Да, - говорю, - он законный царь.
Она кивнула, серьезно и вроде бы спокойно, но локон на ее груди колыхнулся - вверх-вниз, - и кровь пела у меня в ушах.
Она спросила - так же холодно, слово по слову:
- И ты был рожден в его доме, от одной из его женщин?
Я глянул ей в глаза - она не отвела взгляда, но веки дрогнули.
- Моя мать - Владычица Трезены, - говорю, - дочь царя Питфея и его царицы Климены. Я - Тезей, сын Эгея, сына Пандиона, Пастырь Афин.
Она стояла прямо и неподвижно, как статуя в храме, но маленький золотой диск в диадеме сверкнул - дрогнул…
- Раз так, то почему ты здесь?
- Я пожертвовал собой для народа. Мне был знак.
Она помолчала - я ждал, - потом сказала быстро, легко:
- Ты спасал кровь отца своего, проливая ту, о которой сказал. Ты можешь быть очищен.
Позади наступавших стояли толпы людей, глядя с холмов. Теперь можно было отличить боевую силу от бесполезных ртов; оттуда, где я стоял, казалось, половина на половину. Большинство слабых - старики и малые дети, те, очевидно, погибли во время зимнего перехода. Наблюдали в основном женщины, - только амазонки и сарматки принимали участие в бою, - но среди стад я увидел пастухов-мужчин и удивился, почему в такой день их не поручили мальчишкам. Но Ипполита объяснила:
- Это наверно рабы, из пленных. Скифы их ослепляют. Они и так обходятся - доят коров и делают сыр, - а убежать не могут…
- Тогда лучше нам победить, - говорю. - Зевс Милосердный - свидетель, я дал своим народам лучшие законы…
А новость эту передал людям на стенах, чтоб еще укрепить их решимость.
Волна осаждавших поднялась вторично, и я знал: если отобьем ее - худшее позади. Скала знавала много осад и штурмов; внизу в казематах я нашел громадные багры с бронзовыми крючьями, чтобы сбрасывать со стен лестницы и людей. Они сохранились от войн моих предков и теперь мелькали повсюду, делая свое дело. Боевые клики и предсмертные стоны слились в сплошной ужасающий рев; грохотали камни, выкашивая целые просеки в толпах кричащих людей; не попавшие в тело стрелы звенели, ударяясь о камень… Битва накатывалась на Скалу, словно бушующее море. Ипполита была возле меня на западной стене, где уклон подходит к воротам и крепость всего слабее. Здесь я поставил маленьких смуглых критских лучников, в их стеганых кожаных безрукавках, и эллинов-копьеметателей, высоких молодых людей, бравших призы на Играх. Я и сам неплохо бросал в тот день… Под уклоном внизу собралась толпа. Они готовились к атаке.
Их пеан был похож на волчий вой. Нестройная масса вытянулась в плотный поток, который пополз вверх по зигзагу прохода, словно рассерженная змея… И, как у змеи, у него было пятно на голове: там, впереди всех, шли амазонки, а перед ними шагала Лунная Дева в пурпуре, потрясая кривым топором царя.
Вершина была уже близко. Стрелы, камни и дротики летели тучей, но всё проносилось мимо меня, будто бог прикрывал меня своей ладонью. Я подумал: «Когда паду - эта сила, что бушует во мне, перельется в мой народ; их не обескуражит моя смерть.» И я любил их… Но не испытывал ненависти к врагам: ведь им пришлось вторгнуться сюда, как пришлось когда-то нашему народу… Их судьба была в руках богов так же, как наша…
Царь Дев опустила свой топор и потянулась за луком… Она целилась - и песнь бога вознеслась во мне как звук тысячи сладкозвучных рогов; я слышал в ней, что не покину Скалу и мой народ, что тень моя будет приходить к ним в великие дни радости и опасности, услышав их и пеаны и молитвы…
Лук выпрямился, я подумал: «Вот оно!..» Но удара не было - только музыка вдруг оборвалась, как обрезало ее, в голове звенело от тишины… И тут я услышал вскрик.
Золотой султан, что реял так легко и гордо, - падал передо мной, трепеща как подстреленная птица… Отгороженный богом, - уверенный в своей смерти, - я не заметил, как она бросилась вперед и прикрыла меня. Раскинув руки, она упала на колени, потом - я не успел подхватить - качнулась вперед - и опрокинулась на бок, перевернутая стрелой, торчавшей в груди.
Я встал на колени на острые камни, я обнял ее… Голос бога, ветророжденная легкость - всё исчезло, как счастливый сон утром жесткого дня. Ее глаза блуждали, уже ослепленные смертью, и только рука осмысленно искала что-то вокруг… Я взял ее в свою - ее пальцы сжались, а губы тронула улыбка.
Она хотела что-то сказать, - но только предсмертный вздох вырвался из раскрытых губ. Душа еще какой-то миг поддержалась на трепещущем дыхании… Но вот она резко дернулась, и дрожь прошла по ней, словно лопнула тугая струна… А потом отяжелела - и я понял, что она ушла.
Вокруг гремела битва, а я сидел над ней и ничего не видел. Я не заметил бы, если б все прошли мимо и оставили меня… Так волк лижет свою подругу, убитую охотниками, - ничего не слышит, не понимает… и если нечаянно подвинет ее, то ждет, что она вновь задвигается сама…
Но ведь я был человек и знал… Я видел, как она ускользнула втайне, чтобы обмануть меня с Аполлоном, чтоб уговорить его - любившего охотницу, чтобы он позволил ей принять мою смерть…
Потом я услышал новый шум и поднял глаза к вершине холма. Мольпадия вновь подняла свой топор к небу, и победный крик амазонок был похож на дикий хохот…
И тогда я поднялся. Парни из ее гвардии стояли вокруг… И плакали… А мои глаза были сухи - много дней пройдет, прежде чем эта отрада облегчит меня… Я сказал им: «Оставайтесь с ней, пока я не вернусь». За ними стояли другие воины и смотрели на меня. Они были готовы, они поняли меня раньше, чем я сам; и я теперь почувствовал, - как чувствует это волк, - ничто не облегчит боль утраты, но ярость насытить можно.
Я вскочил на скалу, где меня было видно всем, и прокричал свой боевой клич.
Трижды прокричал я, - и с каждым разом ответный рев войска отзывался всё мощней, словно я взывал к морю. Я видел, как наверху опустились руки лучников и метателей, как они стали переглядываться… И бросился вперед".
(с) Мэри Рено "Тезей"
Мы - эллины, из рода Вечноживущего Зевса; Небесных Богов мы чтим выше, чем Великую Мать и богов земли. И мы никогда не смешивали нашей крови с Береговым народом, владевшим этой землей до нас.
Когда я родился, у деда было в доме десятка полтора детей; но его царица и сыновья уже умерли, из законных детей осталась лишь моя мать. А про отца моего - во дворце говорили, что я сын бога. К пяти годам я заметил, что некоторые в этом сомневаются; но мать никогда об отце не говорила, а я не помню случая, чтобы мне захотелось ее спросить.
Колесница гулко загрохотала под большими воротами Трезены… Ворота построили гиганты, а мой прадед установил на них герб нашего рода: громовой камень на колонне и орлы по обе стороны… Дед мой, дядья и много молодежи провожали нас до берега, где дорога сворачивает на север; там они повернули назад - началось наше путешествие. Первую ночь мы провели в Эпидавре, в храме Аполлона-Целителя; вторую - в Кенхреях… А вечером, перед тем, мы увидели над равниной круглую Коринфскую гору, и поняли что назавтра нам предстоит пересекать Истм.
На это ушел всего один день. Да, всего один день, а все остальное небылицы арфистов… Теперь я отрицаю только те басни, в которые не поверит ни один взрослый человек в здравом уме, а остальные - пусть их; они дороги людям, а мне не мешают.
Не встречал я никаких чудовищ, и великана дубинкой не убивал - это же дурацкое оружие, если у тебя есть копье и меч… У меня они были, и я их уберег; хоть не раз хотели отобрать. Да, а с теми людьми, что я там повидал, - с теми людьми никакие чудовища уже и не нужны.
Это скалистая страна, дорога там извилиста - никогда не видишь, что впереди… А в придорожных скалах прятались бандиты.
Пока я разбирался со встречными, Дексий присматривал за колесницей. Подменных коней у нас не было, так что мы не могли рисковать своими; и Дексию приходилось быть все время наготове, чтобы рвануть в нужный момент. Это была его работа, и он с ней управлялся отлично. Сколько уже лет прошло все эти стычки перепутались в памяти, только последнюю я помню четко.
- Элевсинцы, вы разве не видите, к чему он клонит?! Этот вороватый эллин хорошо знает разбойничьи тропы. Он так хорошо знает Истм, словно сам тут жил… Кто может сказать, чем он занимался до того, как пришел к нам?.. А теперь он думает, что может восстановить вас против человека, который привел вас к победе, - как раз перед разделом добычи!..
Я был готов броситься на него, но сдержался. То, что он потерял голову, мне помогло не потерять. Я презрительно скривился и бросил сквозь зубы:
- У кого что болит!..
Даже его люди рассмеялись. А потом говорю:
- Слушай мой ответ, а все элевсинцы - свидетели. Ты бил по мне чужими руками - теперь испытай свои! Бери щит и копье, если хочешь - меч… Но сначала выбери свою долю и отложи в сторону. Если ты падешь, - клянусь Зевсом Вечноживущим, - я не трону оттуда ничего: ни золота, ни бронзы, ни женщины, - всё будет роздано по жребию твоим людям. И с моей долей - так же, чтобы мои люди не проиграли из-за моей смерти. Согласен?
Он молчал. Это навалилось на него раньше, чем он ожидал. Несколько эллинских дворян одобрительно закричали… Пилай взмахнул рукой успокоить их, но вместо того и мои товарищи подхватили: «Тезей!» Все остальные глядели ошарашенно, - ведь это против обычая давать царю имя, - и Ксантий воспользовался моментом:
- Слушай, ты, выскочка, щенок! Занимайся своим делом, ради которого тебя Богиня выбрала, если ты способен к нему!..
Но я недаром слушал минойские песни - я знал теперь, что делать царю, если его обижают.
- Раз она меня выбрала, - говорю, - почему ты хотел убрать меня до срока? Я взову к ней, и она меня поддержит… Мать! Богиня! Ты вознесла меня, пусть ненадолго; ты обещала мне славу взамен короткой жизни обращайся же со мной как с сыном, не допусти, чтоб меня оскорбляли безнаказанно!
Тут он понял, что деваться ему некуда. Никто не станет взыватъ к богам ради шутки, и все это знают.
- Вы должны быть чисты перед богами подземного царства. Есть ли среди вас такие, кто пролил кровь своих родных? Говорите честно, ибо на того, кто солгал, падет смертное проклятье.
Пока она говорила по-критски - была богиней с ног до головы; но на греческом в одном месте запнулась - и я услышал человеческий голос. Жрица повернулась в ее сторону, словно ритуал был нарушен.
Я шагнул вперед.
- Я пролил, - говорю. - Недавно я убил несколько двоюродных братьев, троих своей рукой убил. И брат отца моего погиб, хоть сам я его не убивал.
Она кивнула и что-то сказала жрице. Потом обратилась ко мне:
- Раз так, то подойди. Ты должен быть очищен отдельно от других.
Поманила меня к алтарю, с которого стекала бычья кровь… Я стоял теперь совсем рядом с ней; под накрашенными бровями были видны свои пушистые, мягкие… Вокруг было душно от горячего запаха крови, но - помню я подумал тогда: «Может, она и вправду Богиня-на-Земле, но пахнет от нее женщиной». Дрожь пробежала по телу, сердце заколотилось.
Она снова заговорила, очень четко, будто каждое слово было золотым зерном и она отсчитывала эти зерна.
- Почему ты убил этих людей? В ссоре? Или это был долг кровной мести?
Я покачал головой.
- Нет, - говорю, - я воевал, защищая царство своего отца.
- А он царствует по закону?
Я едва расслышал. Мягко блестели ее пышные темные волосы, вьющаяся прядь упала на грудь, и я видел крошечные морщинки под позолотой соска… Я вспомнил, где мы, и сделал шаг назад, отступил от нее.
- Да, - говорю, - он законный царь.
Она кивнула, серьезно и вроде бы спокойно, но локон на ее груди колыхнулся - вверх-вниз, - и кровь пела у меня в ушах.
Она спросила - так же холодно, слово по слову:
- И ты был рожден в его доме, от одной из его женщин?
Я глянул ей в глаза - она не отвела взгляда, но веки дрогнули.
- Моя мать - Владычица Трезены, - говорю, - дочь царя Питфея и его царицы Климены. Я - Тезей, сын Эгея, сына Пандиона, Пастырь Афин.
Она стояла прямо и неподвижно, как статуя в храме, но маленький золотой диск в диадеме сверкнул - дрогнул…
- Раз так, то почему ты здесь?
- Я пожертвовал собой для народа. Мне был знак.
Она помолчала - я ждал, - потом сказала быстро, легко:
- Ты спасал кровь отца своего, проливая ту, о которой сказал. Ты можешь быть очищен.
Позади наступавших стояли толпы людей, глядя с холмов. Теперь можно было отличить боевую силу от бесполезных ртов; оттуда, где я стоял, казалось, половина на половину. Большинство слабых - старики и малые дети, те, очевидно, погибли во время зимнего перехода. Наблюдали в основном женщины, - только амазонки и сарматки принимали участие в бою, - но среди стад я увидел пастухов-мужчин и удивился, почему в такой день их не поручили мальчишкам. Но Ипполита объяснила:
- Это наверно рабы, из пленных. Скифы их ослепляют. Они и так обходятся - доят коров и делают сыр, - а убежать не могут…
- Тогда лучше нам победить, - говорю. - Зевс Милосердный - свидетель, я дал своим народам лучшие законы…
А новость эту передал людям на стенах, чтоб еще укрепить их решимость.
Волна осаждавших поднялась вторично, и я знал: если отобьем ее - худшее позади. Скала знавала много осад и штурмов; внизу в казематах я нашел громадные багры с бронзовыми крючьями, чтобы сбрасывать со стен лестницы и людей. Они сохранились от войн моих предков и теперь мелькали повсюду, делая свое дело. Боевые клики и предсмертные стоны слились в сплошной ужасающий рев; грохотали камни, выкашивая целые просеки в толпах кричащих людей; не попавшие в тело стрелы звенели, ударяясь о камень… Битва накатывалась на Скалу, словно бушующее море. Ипполита была возле меня на западной стене, где уклон подходит к воротам и крепость всего слабее. Здесь я поставил маленьких смуглых критских лучников, в их стеганых кожаных безрукавках, и эллинов-копьеметателей, высоких молодых людей, бравших призы на Играх. Я и сам неплохо бросал в тот день… Под уклоном внизу собралась толпа. Они готовились к атаке.
Их пеан был похож на волчий вой. Нестройная масса вытянулась в плотный поток, который пополз вверх по зигзагу прохода, словно рассерженная змея… И, как у змеи, у него было пятно на голове: там, впереди всех, шли амазонки, а перед ними шагала Лунная Дева в пурпуре, потрясая кривым топором царя.
Вершина была уже близко. Стрелы, камни и дротики летели тучей, но всё проносилось мимо меня, будто бог прикрывал меня своей ладонью. Я подумал: «Когда паду - эта сила, что бушует во мне, перельется в мой народ; их не обескуражит моя смерть.» И я любил их… Но не испытывал ненависти к врагам: ведь им пришлось вторгнуться сюда, как пришлось когда-то нашему народу… Их судьба была в руках богов так же, как наша…
Царь Дев опустила свой топор и потянулась за луком… Она целилась - и песнь бога вознеслась во мне как звук тысячи сладкозвучных рогов; я слышал в ней, что не покину Скалу и мой народ, что тень моя будет приходить к ним в великие дни радости и опасности, услышав их и пеаны и молитвы…
Лук выпрямился, я подумал: «Вот оно!..» Но удара не было - только музыка вдруг оборвалась, как обрезало ее, в голове звенело от тишины… И тут я услышал вскрик.
Золотой султан, что реял так легко и гордо, - падал передо мной, трепеща как подстреленная птица… Отгороженный богом, - уверенный в своей смерти, - я не заметил, как она бросилась вперед и прикрыла меня. Раскинув руки, она упала на колени, потом - я не успел подхватить - качнулась вперед - и опрокинулась на бок, перевернутая стрелой, торчавшей в груди.
Я встал на колени на острые камни, я обнял ее… Голос бога, ветророжденная легкость - всё исчезло, как счастливый сон утром жесткого дня. Ее глаза блуждали, уже ослепленные смертью, и только рука осмысленно искала что-то вокруг… Я взял ее в свою - ее пальцы сжались, а губы тронула улыбка.
Она хотела что-то сказать, - но только предсмертный вздох вырвался из раскрытых губ. Душа еще какой-то миг поддержалась на трепещущем дыхании… Но вот она резко дернулась, и дрожь прошла по ней, словно лопнула тугая струна… А потом отяжелела - и я понял, что она ушла.
Вокруг гремела битва, а я сидел над ней и ничего не видел. Я не заметил бы, если б все прошли мимо и оставили меня… Так волк лижет свою подругу, убитую охотниками, - ничего не слышит, не понимает… и если нечаянно подвинет ее, то ждет, что она вновь задвигается сама…
Но ведь я был человек и знал… Я видел, как она ускользнула втайне, чтобы обмануть меня с Аполлоном, чтоб уговорить его - любившего охотницу, чтобы он позволил ей принять мою смерть…
Потом я услышал новый шум и поднял глаза к вершине холма. Мольпадия вновь подняла свой топор к небу, и победный крик амазонок был похож на дикий хохот…
И тогда я поднялся. Парни из ее гвардии стояли вокруг… И плакали… А мои глаза были сухи - много дней пройдет, прежде чем эта отрада облегчит меня… Я сказал им: «Оставайтесь с ней, пока я не вернусь». За ними стояли другие воины и смотрели на меня. Они были готовы, они поняли меня раньше, чем я сам; и я теперь почувствовал, - как чувствует это волк, - ничто не облегчит боль утраты, но ярость насытить можно.
Я вскочил на скалу, где меня было видно всем, и прокричал свой боевой клич.
Трижды прокричал я, - и с каждым разом ответный рев войска отзывался всё мощней, словно я взывал к морю. Я видел, как наверху опустились руки лучников и метателей, как они стали переглядываться… И бросился вперед".
(с) Мэри Рено "Тезей"