Nicolas Nabokov vs. Dmitri Shostakovich.
Джулиан Барнс в The Noise of Time описывает позорную и мучительную ситуацию, когда Шостакович, приехавший в 1949-м на конгресс мира в Нью-Йорк, попал под перекрестный допрос Николая Набокова после “своей” казенной речи, в которой каялся в формализме и клеймил в т.ч. любимого им Стравинского в пособничестве буржуазному Западу. Набоков, надо сказать, в этом эпизоде выглядит полнейшим мудаком:
Mister Nabokov began by explaining, with suave offensiveness, that he quite understood that the composer was here in an official capacity, and that the opinions expressed in his speech had been those of a delegate from Stalin’s regime. But he wanted to pose some questions to him not as a delegate but rather as a composer - from one composer to another, as it were.
‘Do you subscribe to the wholesale and bilious condemnation of Western music as daily expressed in the Soviet press and by the Soviet government?’
He felt the adviser’s presence at his ear, but had no need of him. He knew what to answer because there was no choice. He had been led through the maze to the final room, the one containing no food as a reward, merely a trapdoor beneath his paws. And so, in muttered monotone, he replied,
‘Yes, I personally subscribe to those opinions.’
‘Do you personally subscribe to the banning of Western music in Soviet concert halls?’
This allowed him a little more room for manoeuvre, and he replied,
‘If music is good, it will be played.’
‘Do you personally subscribe to the banning from Soviet concert halls of the works of Hindemith, Schoenberg and Stravinsky?’
Now he felt the sweat begin to drip behind his ears. As he took a little time with the translator, he thought briefly of the Marshal gripping his pen.
‘Yes, I personally subscribe to such actions.’
‘And do you personally subscribe to the views expressed about your music and that of other composers by Minister Zhdanov?’
Zhdanov, who had persecuted him since 1936, who had banned him and derided him and threatened him, who had compared his music to that of a road drill and a mobile gas chamber.
‘Yes, I personally subscribe to the views expressed by Chairman Zhdanov.’
‘Thank you,’ said Nabokov, looking around the hall as if expecting applause. ‘All is perfectly clear now.’ (101-103)
[Julian Barnes. The Noise of Time. Vintage, London, 2017.]
Стало интересно, как этот эпизод описан с другой стороны. Набоков, вряд ли прямо работавший на ЦРУ (как полагает Барнс), пишет, что это была продуманная акция по вскрытию лицемерия советской делегации, подготовка к которой, растянувшаяся на несколько дней, была оплачена анти-коммунистически настроенными фондами и бизнесменами (в коих не было недостатка):
Собственно, из-за чего в марте 1949 года разгорелся весь сыр-бор в отеле “Уолдорф-Астория”? Против чего мы выступали?
Конечно же не против десятка советских жертвенных овец - ученых, писателей, композиторов, - исполнявших свои холопские обязанности под бдительным оком “пасших” их агентов КГБ и партийных аппаратчиков. Вот последних, как минимум, должно было разоблачить. А их подопечных… Затерроризированные невинные существа, говорившие то, что они не думали и во что не могли верить.
Все это большинство из нас знали. Мы знали, что настоящие советские ученые, писатели, композиторы, принимавшие участие в гадком фарсе, который будет разыгран в “Уолдорф-Астории”, выступали там не по своей воле. (288)
<…>
Что до меня, то я решил строго держаться рамок своей профессии. Среди прочих была объявлена дискуссия на секции, где предстояло выступать Дмитрию Шостаковичу. Вот только на эту секцию я и решил отправиться.
Вопрос, который я хотел задать Шостаковичу, был прост и прямолинеен, но, без сомнения, не мог не смутить его. Я заранее знал, каков будет его ответ, и также знал, что этот ответ покажет всем, насколько он несвободен. Я знал, что его американские коллеги, участвующие в заседании, придут в смятение, услышав его ответ. Но только так, по моему мнению, возможно было легальным путем разоблачить нравы, господствующие в русском коммунизме.
<…>
Заседание было долгим и многословным.
Наконец я получил возможность задать вопрос. И вот что я спросил:
- В газете “Правда” за номером Х от такого-то и такого-то числа опубликована статья без подписи; надо полагать, передовая. Она касается трех западных композиторов: Пауля Хиндемита, Арнольда Шёнберга и Игоря Стравинского. В этой статье они, все трое, заклеймены как “мракобесы”, “декадентские буржуазные формалисты” и “лакеи империализма”. Исполнение их музыки “следует поэтому в СССР запретить”. Согласен ли мистер Шостакович с этим официальным мнением, напечатанным в газете “Правда”?
На лицах русских изобразилось смятение. Один из них […] довольно слышно прошептал:
- Провокация.
Переводчик, пасший Шостаковича, что-то тихо сказал ему на ухо.
Шостакович поднялся, ему передали микрофон. Глядя в пол, он сказал по-русски:
- Я полностью согласен с заявлением, сделанным в “Правде”. (290-291)
[Николай Набоков. Багаж. Мемуары русского космополита. - СПб.: “Звезда”, 2003.]
Если отвлечься от свойственной Набокову на протяжении всех мемуаров позы “а я в белом пальто стою красивый”, интенция была не самая плохая; непонятно только, стоило ли ради сомнительных результатов (о которых он умалчивает) прилюдно позорить Шостаковича, чью завизированную в КГБ речь наверняка никто не слушал.