поезд
Гляди в окно поезда. На обочинах пассажиров пугают то пластмассовые лоси, то огромные голуби, хлопающие каменными крыльями.
Вспоминается каменная голова из детства (на углу улицы Рябикова, дом 57). Кто-то вытесал ее из булыжника и принес из таинственной мастерской.
Никто не видел автора. А потом она исчезла так же вдруг, как и появилась. Мне казалось, что это голова грустного лысого Маяковского.
Вокруг замшелого пруда в камышах сидят люди и собаки. Коровы идут сами по себе гуськом чуть в гору. Чёрные сараи - слишком большие для собачьих будок и слишком маленькие - для времянок. Господи, кто там может жить?
Двухэтажные дома покрасили в угольный цвет, теперь они как будто обгоревшие. Трепещут крылья теплиц, выплывают из-за деревьев водонапорные башни и вереницы развалин.
Из болотного тумана выскакивает стена с граффити. На стене написано: "Убогие грязные чужие бомжи". Как удивительно всё. Спины облаков светятся, а плечи окантованы. Они ждут грозу.
Под вороньим небом крыши вконец бордовеют. Под навесами станций кормятся тени. В тенях томятся облезшие стены. Солнце на горизонте в небесной ярости кажется лесным пожаром или даже ядерным взрывом.
Понеслась гроза. Из правой стороны вагонного окна текут и вибрируют горизонтальные полосы дождевых слез. Капли гонятся друг за другом, превращаются друг в друга и тут же разделяются. Откуда-то звучит грустная песня:
- Rolling. Everything’s rolling.
Все катится. Уличные лампы в деревнях - это застывшие в прыжке молнии. У горизонта теперь приятный цвет красивого синяка - когда не помнишь, где ударился и даже интересно ломать голову.
На соседних путях нехотя мельтешат жилеты цвета кресс-салата. В сумерках их владельцев можно делать героями внутренних фильмов.
- Dear passengers, you are now in Saint Petersburg, - с показным весельем говорит металлический голос. Голос, почему ты такой бесчувственный, черт тебя дери?
Голос молчит. Колеса гудят. Поезд окружают силуэты огромных мостов, как будто динозавры пришли со дна Финского залива и рассматривают сумеречный человечий мир.
Вспоминается каменная голова из детства (на углу улицы Рябикова, дом 57). Кто-то вытесал ее из булыжника и принес из таинственной мастерской.
Никто не видел автора. А потом она исчезла так же вдруг, как и появилась. Мне казалось, что это голова грустного лысого Маяковского.
Вокруг замшелого пруда в камышах сидят люди и собаки. Коровы идут сами по себе гуськом чуть в гору. Чёрные сараи - слишком большие для собачьих будок и слишком маленькие - для времянок. Господи, кто там может жить?
Двухэтажные дома покрасили в угольный цвет, теперь они как будто обгоревшие. Трепещут крылья теплиц, выплывают из-за деревьев водонапорные башни и вереницы развалин.
Из болотного тумана выскакивает стена с граффити. На стене написано: "Убогие грязные чужие бомжи". Как удивительно всё. Спины облаков светятся, а плечи окантованы. Они ждут грозу.
Под вороньим небом крыши вконец бордовеют. Под навесами станций кормятся тени. В тенях томятся облезшие стены. Солнце на горизонте в небесной ярости кажется лесным пожаром или даже ядерным взрывом.
Понеслась гроза. Из правой стороны вагонного окна текут и вибрируют горизонтальные полосы дождевых слез. Капли гонятся друг за другом, превращаются друг в друга и тут же разделяются. Откуда-то звучит грустная песня:
- Rolling. Everything’s rolling.
Все катится. Уличные лампы в деревнях - это застывшие в прыжке молнии. У горизонта теперь приятный цвет красивого синяка - когда не помнишь, где ударился и даже интересно ломать голову.
На соседних путях нехотя мельтешат жилеты цвета кресс-салата. В сумерках их владельцев можно делать героями внутренних фильмов.
- Dear passengers, you are now in Saint Petersburg, - с показным весельем говорит металлический голос. Голос, почему ты такой бесчувственный, черт тебя дери?
Голос молчит. Колеса гудят. Поезд окружают силуэты огромных мостов, как будто динозавры пришли со дна Финского залива и рассматривают сумеречный человечий мир.