шумы
В четырнадцать лет я увидела Москву. Мы жили на улице Гиляровского на первом этаже под носом у трамвайных путей. Сейчас трамваи там не ходят. Может, и путей нет. Но тогда они ходили как часы.
В шесть утра раздавался первый грохот, будто начиналось разрушительное землетрясение. И так весь день. Тряслись стены, телевизор, «видек», фужеры в серванте, стол, паркет и раковина. Все равно, что жить на вокзале. Но как было драться с любовью к шуму, звукам улиц, сверкающему лязгу на отполированных рельсах? Никак.
В детстве над домом летали вертолеты геологов (они даже снились), в Москве над домом летал шум проспекта, а под домом ползал шум поездов. В центре Петербурга над домом летали шкворчание дворницких мётел и помойных баков, мат соседей по двору-колодцу и стук несуществующих копыт. Сейчас над домом летает кромешная тишина. Кто-то выключил музыку, но оставил хрюкающие кошачьи зевки. Они трогательные и уютные, но это не музыка.
В шесть утра раздавался первый грохот, будто начиналось разрушительное землетрясение. И так весь день. Тряслись стены, телевизор, «видек», фужеры в серванте, стол, паркет и раковина. Все равно, что жить на вокзале. Но как было драться с любовью к шуму, звукам улиц, сверкающему лязгу на отполированных рельсах? Никак.
В детстве над домом летали вертолеты геологов (они даже снились), в Москве над домом летал шум проспекта, а под домом ползал шум поездов. В центре Петербурга над домом летали шкворчание дворницких мётел и помойных баков, мат соседей по двору-колодцу и стук несуществующих копыт. Сейчас над домом летает кромешная тишина. Кто-то выключил музыку, но оставил хрюкающие кошачьи зевки. Они трогательные и уютные, но это не музыка.