Радио "Сибирь"
В середине девяностых Федот работал радиоведущим и страдал от длительной депрессии. Однажды сил больше не осталось. Он сказал в эфире, что больше не может всего этого выносить и покинул студию навсегда.
Убить себя сил у него не хватило, прыгать из окна мешала надежда на лучшие дни. Поэтому он остался жить и продолжал слушать радио, с которого ушёл. Его место на работе заняла девушка лет двадцати пяти с прелестным голосом. Голос был действительно очаровательный, Федот от его звуков ожил.
Он хотел осмелиться, прийти на брошенное радио и познакомиться с той девушкой. Пока собирался с силами, не успел. Однажды утром девушка сообщила в прямом эфире: "Я больше не могу всего этого выносить". И исчезла. Куда делась - никто не знал. Федот ходил на радиостанцию, в справочную, в паспортный стол и даже в милицию - результат нуль.
Федот искал ее долгих двадцать лет - по инерции, надо же кого-то или что-то в жизни искать. Безнадега в его голове утверждала, что девушка та наверняка умерла еще в конце девяностых от героина.
Но нет. Она была жива. Однажды Федот пил водку в затрапезном баре на выселках. Стоял кризисный год. Федота кризис не волновал, денег у него не водилось. Он просто сидел и пил, думая зачем-то о кино, которое не успеет в своей жизни посмотреть.
За его спиной прозвучали ее тембры. Точь в точь как в лихие девяностые. Высокие и крупные тона перемежались с низкими и мелкими. Федот вспомнил все-все-все песни, которые она ставила - от бритпопа до трипхопа.
- Что же это такое! Ну! Кукусик? Кукусичек! Купи хлебца и картошечки по дороге. И водочки чикушечку для сна, - как-то совершенно алогично звучал ее голос. Будто она играла роль.
Федот, боязливо глядя в древесный потолок, громоздко оглянулся и посмотрел. Она заплыла от пьянства. Но страшно было не это. Его пугали водянистые глаза. Они были корявы, как стволы старых дубов, и пусты, как гнезда, из которых улетели птенцы, как медвежьи берлоги в июле. Она сунула сигарету в обветренные губы, провела опухшими ладонями по своим мясистым бокам, разыскивая зажигалку, громко дыша, выбралась из-за стола и, переваливаясь с ноги на ногу, вышла в весенний мороз.
Федот опрокинул распотевшую стопку в рот, надел пальто, бросил на стол три засаленных сотни рублей и вышел в холод, не оглядываясь. Его спина даже через пальто еще минуты три чувствовала, как горит сигарета в ее мерзнущих руках на входе в затрапезный бар, где они, наконец, встретились.
Убить себя сил у него не хватило, прыгать из окна мешала надежда на лучшие дни. Поэтому он остался жить и продолжал слушать радио, с которого ушёл. Его место на работе заняла девушка лет двадцати пяти с прелестным голосом. Голос был действительно очаровательный, Федот от его звуков ожил.
Он хотел осмелиться, прийти на брошенное радио и познакомиться с той девушкой. Пока собирался с силами, не успел. Однажды утром девушка сообщила в прямом эфире: "Я больше не могу всего этого выносить". И исчезла. Куда делась - никто не знал. Федот ходил на радиостанцию, в справочную, в паспортный стол и даже в милицию - результат нуль.
Федот искал ее долгих двадцать лет - по инерции, надо же кого-то или что-то в жизни искать. Безнадега в его голове утверждала, что девушка та наверняка умерла еще в конце девяностых от героина.
Но нет. Она была жива. Однажды Федот пил водку в затрапезном баре на выселках. Стоял кризисный год. Федота кризис не волновал, денег у него не водилось. Он просто сидел и пил, думая зачем-то о кино, которое не успеет в своей жизни посмотреть.
За его спиной прозвучали ее тембры. Точь в точь как в лихие девяностые. Высокие и крупные тона перемежались с низкими и мелкими. Федот вспомнил все-все-все песни, которые она ставила - от бритпопа до трипхопа.
- Что же это такое! Ну! Кукусик? Кукусичек! Купи хлебца и картошечки по дороге. И водочки чикушечку для сна, - как-то совершенно алогично звучал ее голос. Будто она играла роль.
Федот, боязливо глядя в древесный потолок, громоздко оглянулся и посмотрел. Она заплыла от пьянства. Но страшно было не это. Его пугали водянистые глаза. Они были корявы, как стволы старых дубов, и пусты, как гнезда, из которых улетели птенцы, как медвежьи берлоги в июле. Она сунула сигарету в обветренные губы, провела опухшими ладонями по своим мясистым бокам, разыскивая зажигалку, громко дыша, выбралась из-за стола и, переваливаясь с ноги на ногу, вышла в весенний мороз.
Федот опрокинул распотевшую стопку в рот, надел пальто, бросил на стол три засаленных сотни рублей и вышел в холод, не оглядываясь. Его спина даже через пальто еще минуты три чувствовала, как горит сигарета в ее мерзнущих руках на входе в затрапезный бар, где они, наконец, встретились.