погреб
Я жила в погребе. Да, да, не удивляйтесь, там и жила. Мне нравилось забиваться в углы, где тепло, но не сыро, и пахнет мокрой пылью, как будто тряпкой недотерли. Я располагалась в каморке, облагороженной благородством, насколько это возможно при наличии того факта, что в моих жилах не текла кровь аристократов.
А наверху в доме из дерева тридцатых годов жила старушка пухлая с белыми волосами и усами. На стене в ее обшарпанной гостиной висел гобелен с оленями. Она выползала на крыльцо, грелась и была незлая. И я была незлая, пока строители не разрушили своими дрезинами фанерно-картонную стену моей лачуги.
Тогда я заплакала и ушла. А на дворе скучала улыбчивая осень. И пухлая усатая старушка стояла на крыльце. Она виделась мне живописной героиней соловьевского фильма за ярко-желтой березовой листвой и походила на пациентку больницы.
Сам дом напоминал здание отделения кардиологии. Длинная скамейка из обкусанного мышами коричневого дерматина сиротливо прижималась к бордовым кирпичам, нахмурившимся из-за корявой «шубы» дома.
А я все отдалялась и отдалялась от своей уже несуществующей подземной каморки. Но старушкин халат еще долго шуршал в моих ушных раковинах.
А наверху в доме из дерева тридцатых годов жила старушка пухлая с белыми волосами и усами. На стене в ее обшарпанной гостиной висел гобелен с оленями. Она выползала на крыльцо, грелась и была незлая. И я была незлая, пока строители не разрушили своими дрезинами фанерно-картонную стену моей лачуги.
Тогда я заплакала и ушла. А на дворе скучала улыбчивая осень. И пухлая усатая старушка стояла на крыльце. Она виделась мне живописной героиней соловьевского фильма за ярко-желтой березовой листвой и походила на пациентку больницы.
Сам дом напоминал здание отделения кардиологии. Длинная скамейка из обкусанного мышами коричневого дерматина сиротливо прижималась к бордовым кирпичам, нахмурившимся из-за корявой «шубы» дома.
А я все отдалялась и отдалялась от своей уже несуществующей подземной каморки. Но старушкин халат еще долго шуршал в моих ушных раковинах.