про белобрысого мальчика
Солнце обнимало мои ноги. Обнимали Игги Поп и Слэш - песней «Мы все умрем». Белобрысый мальчик в зеленой кофте ехал на велосипеде по брусчатке. Я наступила на отломанную ветку. Парень в кудряшках пнул пивную банку и усмехнулся.
Наши с тобой мамы, кажется, лежали вместе в одном роддоме. Или мне всегда так думалось. Мы росли вместе до школы, играли в войнушку, представляя, что яма для фундамента школы - окоп. Мы бежали по лесу, «убивали» друг друга из детских пистолетов и падали сраженные, и валялись в песке, «умирая» от ран. Из моей кровати мы устраивали танк и швырялись пластилиновыми гранатами.
На кухне работал телевизор, начинался фильм про войну. «О, это чёткий фильм!»- ты повел ухом, навострился, прислушиваясь к кинострельбе. У тебя я научилась слову «чётко». Это было круто.
Немцы, кино, резиновые солдатики в форме 1912-го года, спор, кто поведет танк на фашиста. А потом ты прыгал по большому животу своей мамы. Она читала нам вслух «Человека-амфибию», мне было интересно и страшно. Но ты обнимал живот мамы и прыгал по нему, и она говорила: «Мася! Прекрати беситься! Я читаю!»
Когда началась школа, мы перестали разговаривать и играть. Стеснялись, что нас будут обзывать женихом и невестой. Дружба сошла на нет. Разные интересы, все дела.
В последний раз я видела тебя в 95-м. Мы были замкнутыми подростками. Ты - высокий, смуглый, худой. Я - пухлая, маленькая, полная подростковой нелюбви к себе. Ты курил на крыльце, я сидела в комнате твоей семилетней сестры и играла с ней в «пьяницу», потом красила ей губы китайской помадой. Утром ты включал на всю громкость двухкассетник: «Дави на газ! Давай, мой мальчик, дави на газ! Всё будет джаз!» Была такая певица Владимирская. Мне нравилась громкая музыка.
Абсурдно-смешно звучит фраза «Представляешь, кто умер на днях?!» Может, это что-то с нашим поколением. В стране все разрешили, а мы пребывали аккурат в том возрасте, когда хочется оторваться и всё попробовать. Тяжелые наркотики кажутся глупостью и самоубийством. Но кто знает, доберись я до Москвы в 97-м, что было бы со мной сейчас.
Когда узнаешь о смерти друга детства, с которым не виделась сто лет, сначала впадаешь в ступор. Затем безвольно и эгоистично начинаешь сканировать реальность. Потому что он умер, а ты жив. Он умер, а я месяц назад думала, почему его нет нигде в интернете.
Черт, Макс, да, героин - это плохо. Это наиужаснейший способ убить себя. Но я хочу верить, что тебе там наконец-то хорошо, что ты отмучился и нашел что-то лучшее. И буду верить, что тебе теперь намного легче, чем нам здесь всем вместе взятым. Когда-нибудь встретимся, выпьем пива и полетаем. Или походим по какой-нибудь другой земле. Или хотя бы спишемся, и я напишу тебе: «Чувак! Ты как там? Помнишь, как ели блины на четвертом этаже?» А ты напишешь: «Ага, типа того. Чё-то, блин, помню».
Наши с тобой мамы, кажется, лежали вместе в одном роддоме. Или мне всегда так думалось. Мы росли вместе до школы, играли в войнушку, представляя, что яма для фундамента школы - окоп. Мы бежали по лесу, «убивали» друг друга из детских пистолетов и падали сраженные, и валялись в песке, «умирая» от ран. Из моей кровати мы устраивали танк и швырялись пластилиновыми гранатами.
На кухне работал телевизор, начинался фильм про войну. «О, это чёткий фильм!»- ты повел ухом, навострился, прислушиваясь к кинострельбе. У тебя я научилась слову «чётко». Это было круто.
Немцы, кино, резиновые солдатики в форме 1912-го года, спор, кто поведет танк на фашиста. А потом ты прыгал по большому животу своей мамы. Она читала нам вслух «Человека-амфибию», мне было интересно и страшно. Но ты обнимал живот мамы и прыгал по нему, и она говорила: «Мася! Прекрати беситься! Я читаю!»
Когда началась школа, мы перестали разговаривать и играть. Стеснялись, что нас будут обзывать женихом и невестой. Дружба сошла на нет. Разные интересы, все дела.
В последний раз я видела тебя в 95-м. Мы были замкнутыми подростками. Ты - высокий, смуглый, худой. Я - пухлая, маленькая, полная подростковой нелюбви к себе. Ты курил на крыльце, я сидела в комнате твоей семилетней сестры и играла с ней в «пьяницу», потом красила ей губы китайской помадой. Утром ты включал на всю громкость двухкассетник: «Дави на газ! Давай, мой мальчик, дави на газ! Всё будет джаз!» Была такая певица Владимирская. Мне нравилась громкая музыка.
Абсурдно-смешно звучит фраза «Представляешь, кто умер на днях?!» Может, это что-то с нашим поколением. В стране все разрешили, а мы пребывали аккурат в том возрасте, когда хочется оторваться и всё попробовать. Тяжелые наркотики кажутся глупостью и самоубийством. Но кто знает, доберись я до Москвы в 97-м, что было бы со мной сейчас.
Когда узнаешь о смерти друга детства, с которым не виделась сто лет, сначала впадаешь в ступор. Затем безвольно и эгоистично начинаешь сканировать реальность. Потому что он умер, а ты жив. Он умер, а я месяц назад думала, почему его нет нигде в интернете.
Черт, Макс, да, героин - это плохо. Это наиужаснейший способ убить себя. Но я хочу верить, что тебе там наконец-то хорошо, что ты отмучился и нашел что-то лучшее. И буду верить, что тебе теперь намного легче, чем нам здесь всем вместе взятым. Когда-нибудь встретимся, выпьем пива и полетаем. Или походим по какой-нибудь другой земле. Или хотя бы спишемся, и я напишу тебе: «Чувак! Ты как там? Помнишь, как ели блины на четвертом этаже?» А ты напишешь: «Ага, типа того. Чё-то, блин, помню».