"В защиту дешевого чтива" :))
По неискоренимо-дурной привычке заглянула в "читалку" сидевшей рядом барышни "псевдоготовского вида" с грозной татуировкой на руке -- и вздрогнула. Барышня читала не "Семь трупов не чердаке" и не "Кровавый пришелец", а стихи. Более того, Асадова. Да-да, то самое, про любовь, над чем мы, просвещенные старшеклассницы, откровенно смеялись, и наивно думали, будто переписанный в тетрадку "Сероглазый король" дает нам на это право. Читала вдумчиво, медленно, поглощенно.
Оставшуюся часть пути пыталась понять: чем мог тронуть готовидную барышню поэт, ставший одним из символов "советского приторно-посредственного виршеплетства"? Вероятней всего, не фронтовой биографией и слепотой, какие, по большому счету, ввели его в литературу... Конечно, можно сказать, что у барышни не развит литературный вкус, до мандельштамовской "Соломинки", и до "Сероглазого короля" она явно не дотягивает, а тут -- "душа просит..." (сама просьба души, ищущей утоления в книжном слове, заслуживает, чтобы к происходящему относились всерьез). Но, думаю, у этих незамысловатых, прямолинейных, неладно скроенных и грубо сшитых стихов есть еще одно свойство. То самое, которое пародировал злобный Бэллок и привечал Честертон во многообразных, современных ему "Страдающих Эленор"и похождениях Девяти Мстителей: "У заурядного читателя, быть может, весьма непритязательные вкусы, зато он на всю жизнь уяснил себе, что отвага - это высшая добродетель, что верность - удел благородных и сильных духом, что спасти женщину - долг каждого мужчины и что поверженного врага не убивают. Эти простые истины не по плечу литературным снобам - для них этих истин не существует, как не существует никого, кроме них самих. В самом захудалом и наивном грошовом романе заложены прочные нравственные устои, по сравнению с которыми изысканно-утонченные этические построения лишь эфемерный блеск и мишура...". Устойчивая система координат, где предательство, трусость, мужество, верность, даже любовь до смерти -- все взаправду, не "типа" и не "как бы".
Конечно, поэзия не для этого и не об этом. И все же ее свойство -- не только "поднимать на высоту птичьего полета", но утешать надеждой, возвращать воздух, смысл, разум. Возможно, барышня, пусть даже того не осознавая, читает Асадова по той же причине, по какой я, после разных возвышенных, сложных и тонких разговоров, перечитываю "Сагу о свинье", "Маленькую принцессу" и даже "Княжну Джаваху".Просто так, чтобы удостовериться -- небо по-прежнему над головой, солнце, как и раньше, "на праведных и на грешных"...
Что бы ни говорили самые достойные апологеты "вторичности культуры", стихи, несомненно, будут в раю. Какие, и как именно они там будут, -- к счастью, не нам решать. Наверное, там будут все стихи, какие ритмом, строем, образом говорили, о рае "больше, чем все богословские трактаты вместе". Но если принять: там будет все, что здесь омыто, преображено хоть чьей-нибудь любовью, кажется мне, найдется место и каждой нелепой, по всем законам "цеха" неудавшейся строчке, если она хоть на самую малость расширила чье-то сердце. Рассыплется банальная рифма, истлеет форма, отступят слова, -- и останется лишь вспышка света в глазах "наивного читателя".
Но как быть с теми, кто вроде меня, таких стихов, не сносит -- и никогда не полюбит? Возможно, там, где "обителей много", мы с ними просто не встретимся, а если встретимся -- за сиянием не различим, не узнаем. Если, конечно, окажемся там сами.
Оставшуюся часть пути пыталась понять: чем мог тронуть готовидную барышню поэт, ставший одним из символов "советского приторно-посредственного виршеплетства"? Вероятней всего, не фронтовой биографией и слепотой, какие, по большому счету, ввели его в литературу... Конечно, можно сказать, что у барышни не развит литературный вкус, до мандельштамовской "Соломинки", и до "Сероглазого короля" она явно не дотягивает, а тут -- "душа просит..." (сама просьба души, ищущей утоления в книжном слове, заслуживает, чтобы к происходящему относились всерьез). Но, думаю, у этих незамысловатых, прямолинейных, неладно скроенных и грубо сшитых стихов есть еще одно свойство. То самое, которое пародировал злобный Бэллок и привечал Честертон во многообразных, современных ему "Страдающих Эленор"и похождениях Девяти Мстителей: "У заурядного читателя, быть может, весьма непритязательные вкусы, зато он на всю жизнь уяснил себе, что отвага - это высшая добродетель, что верность - удел благородных и сильных духом, что спасти женщину - долг каждого мужчины и что поверженного врага не убивают. Эти простые истины не по плечу литературным снобам - для них этих истин не существует, как не существует никого, кроме них самих. В самом захудалом и наивном грошовом романе заложены прочные нравственные устои, по сравнению с которыми изысканно-утонченные этические построения лишь эфемерный блеск и мишура...". Устойчивая система координат, где предательство, трусость, мужество, верность, даже любовь до смерти -- все взаправду, не "типа" и не "как бы".
Конечно, поэзия не для этого и не об этом. И все же ее свойство -- не только "поднимать на высоту птичьего полета", но утешать надеждой, возвращать воздух, смысл, разум. Возможно, барышня, пусть даже того не осознавая, читает Асадова по той же причине, по какой я, после разных возвышенных, сложных и тонких разговоров, перечитываю "Сагу о свинье", "Маленькую принцессу" и даже "Княжну Джаваху".Просто так, чтобы удостовериться -- небо по-прежнему над головой, солнце, как и раньше, "на праведных и на грешных"...
Что бы ни говорили самые достойные апологеты "вторичности культуры", стихи, несомненно, будут в раю. Какие, и как именно они там будут, -- к счастью, не нам решать. Наверное, там будут все стихи, какие ритмом, строем, образом говорили, о рае "больше, чем все богословские трактаты вместе". Но если принять: там будет все, что здесь омыто, преображено хоть чьей-нибудь любовью, кажется мне, найдется место и каждой нелепой, по всем законам "цеха" неудавшейся строчке, если она хоть на самую малость расширила чье-то сердце. Рассыплется банальная рифма, истлеет форма, отступят слова, -- и останется лишь вспышка света в глазах "наивного читателя".
Но как быть с теми, кто вроде меня, таких стихов, не сносит -- и никогда не полюбит? Возможно, там, где "обителей много", мы с ними просто не встретимся, а если встретимся -- за сиянием не различим, не узнаем. Если, конечно, окажемся там сами.