День снятия блокады
Мой отец пережил блокаду -- и очень не любил об этом рассказывать.Потому что было страшно, очень страшно. Если что и вспоминалось, то холодная темень и голод, к которому невозможно привыкнуть. К ночи он как будто чуть стихал, а с рассветом подкатывал заново, еще острей, чем вчерашний. Хлебная "норма", свечные огарки, "буржуйки", госпитальные фитили. Главным в отцовских рассказах было слово "чудо". Мальчишки из Электроминной школы, чудом уцелевшие на Ораниенбаумском плацдарме, чудом выжившие в осажденном городе, чудом выбравшиеся на Большую землю, чудом удержавшиеся от того, чтобы, оказавшись в Ульяновске, не наброситься на еду... Возможно, именно память о чуде удерживала отца от ненависти и ветеранской бравады.
Блокада напоминала о себе в мелочах, в странных привычках нашего дома. Во всех комнатах почти всегда горел свет, в кухонном ящике -- "мало ли что" -- всегда хранились свечи и прощалось совершенно всё, кроме капризов вокруг еды и случайно упавшего на пол кусочка хлеба.
Сперва я ругала себя за то, что не успела расспросить отца. А сейчас все отчетливей понимаю, что это были бы безжалостные расспросы. Впрочем, главное папа рассказал -- "чудом..."
Блокада напоминала о себе в мелочах, в странных привычках нашего дома. Во всех комнатах почти всегда горел свет, в кухонном ящике -- "мало ли что" -- всегда хранились свечи и прощалось совершенно всё, кроме капризов вокруг еды и случайно упавшего на пол кусочка хлеба.
Сперва я ругала себя за то, что не успела расспросить отца. А сейчас все отчетливей понимаю, что это были бы безжалостные расспросы. Впрочем, главное папа рассказал -- "чудом..."