Как я познакомился с Кибриком
(окончание, начало тут)
Цель, поставленная Александром Кибриком и его другом и соавтором Сандро Кодзасовым около 1973 г., - сопоставительный словарь для большинства дагестанских бесписьменных языков (или наименее изученных диалектов младописьменных языков). Словарь делался на основе базового списка из примерно 700 лексических значений. В список вошли основные единицы дагестанского словаря, в том числе те, которые отражают элементы традиционной культуры и поэтому неизвестны молодому поколению носителей языков, - если эти слова не записать, они будут потеряны навсегда.
Процитирую воспоминания Кибрика:"Завершив этот проект, мы с Сандро пришли к заключению, что если бы мы с самого начала знали, в какой изнурительный марафон этот проект выльется, мы бы никогда на него не решились. Иногда незнание, может быть, лучше, чем знание".
С точки зрения неспециалиста задача нетрудная: приехал, нашел информанта, записал слова, уехал. Специалисту, однако, понятно, что такой результат научной ценности не представляет. Почему?
Для адекватной записи слов требуется достаточный уровень понимания фонетики и морфологии каждого языка. Некоторые из них изучены довольно хорошо, но как раз такие Кибрика и Кодзасова не интересуют. Основные контуры фонетики и морфологии неизвестного языка квалифицированный лингвист может очертить за несколько дней полевой работы, но для качественной записи нужна проработка деталей, а она неизбежно растягивается на годы. Дагестан - рай для фонетиста, в его языках богатство сегментных и просодических единиц невероятное, и даже для такого мастера, как Сандро Кодзасов, задача кажется невыполнимой за сколько-нибудь обозримый срок. Кроме того, каждое слово авторы планируют снабдить релевантной морфологической информацией - но для того, чтобы понять, какая информация нужна, требуется достаточно полное описание морфологии. Нужно ли, например, спрашивать для каждого глагола прохибитив - форму запретительного наклонения? Для языков цезской группы - нет, а для некоторых лезгинских языков - обязательно, в них эта форма диагностическая, т.е. не выводимая из других. Но чтобы это узнать, надо хорошо разобраться в устройстве каждой глагольной системы.
В первые годы работы Кибрик и Кодзасов думают, что для выполнения огромной задачи требуется много людей. В экспедиции едут десятки лингвистов. Они разделяются на партии, каждая из 10-12 человек, иногда в две смены, соответственно возрастают организационные сложности. Каждая партия направляется в одно место. Кибрик и Кодзасов на протяжении всей экспедиции ездят из одной партии в другую, руководя работой, это очень утомительно. В каждый момент времени бóльшая часть происходящего в экспедиции вне их контроля, связи нет, доступ к телефону - редкая удача. Заезд и выезд каждый раз превращается в труднейшее полное приключений предприятие, см. «Экспедиционные истории» Кибрика. Пьяные, трусливые или неопытные шоферы, узкие грунтовые дороги над пропастями, травмоопасные прогулки по горам, не всегда бесконфликтные отношения с местным населением, неизбежные болезни и недостаток квалифицированной медицинской помощи, дожди и сели, нарушения дисциплины, неопытность студентов, вчерашних детей, - все это в огромной разбросанной по труднодоступным местам экспедиции повышало степень риска до уровня, неприемлемого для разумного руководителя.
И последнее - зачем Кибрику сопоставительный словарь дагестанских языков? Его основной научный интерес - грамматика, в особенности грамматическая семантика, в последующие десятилетия круг его занятий расширится, но результатами собственного титанического труда он сам воспользоваться не сможет. Можно сказать, что итог десятков экспедиций, «Сравнительное изучение дагестанских языков» Кибрика и Кодзасова 1988 и 1990 гг., - в значительной мере акт научного альтруизма.
При мне Кибрику единственный раз задали вопрос, зачем он собирает лексику дагестанских языков. Это сделал в те годы корреспондент какой-то дагестанской газеты. Кибрик ответил: «Для сравнительно-исторического изучения дагестанских языков».
Конечно, он был прав - словарь был нужен в первую очередь для сравнительно-исторического языкознания. Без собранных в экспедициях материалов прорыв в понимании языковой предыстории, в области реконструкции правосточнокавказского языка и языков дочерних групп, совершенный в те же годы Николаевым и Старостиным, был бы невозможен. «Сравнительно-историческое изучение дагестанских языков» - это Николаев и Старостин, отношения с которыми у Кибрика в те годы не были ни близкими, ни ровными.
Сам Кибрик, как и подавляющее большинство синхронных лингвистов, сравнительно-историческим языкознанием не интересовался, к его результатам был равнодушен и интеллектуальных красот лингвистической реконструкции не воспринимал. Надо отдать ему должное - он, в отличие от многих, никогда и не высказывался на эти темы.
Мне кажется, лингвисты еще не в полной мере осознали, насколько далеко разошлись специальности в их науке. Поэтому слушать отзывы синхронных лингвистов о работах по языковому родству и, наоборот, компаративистов - о сравнительных достоинствах разных синхронных подходов бывает забавно. Ни те, ни другие, как правило, не сознают, что они тут не более способны к компетентному суждению, чем любой недоброжелательный обыватель.
Невозможно объяснить даже лингвисту другой специальности, не говоря уже о профане, что, например, реконструкция Старостиным и Николаевым прааваро-андийских сочетаний сонорных с ларингалами, эта гармония, проступающая из хаоса наблюдаемых соответствий, - именно то, что Нильс Бор по другому случаю назвал «величайшей музыкальностью в области мысли». Да, тоже в своем роде Моцарт.
Так вот - Кибрик, отдавший все силы в лучшие годы своей жизни для того, чтобы эта музыка могла прозвучать, сам ее не слышал.
…Сказать, что я был мало подготовлен к жизни в первой экспедиции, в селе Тлядал, где мы изучали местный диалект бежтинского языка, - ничего не сказать. Трагикомическую повесть о моих непрерывных бытовых неудачах, неуспешностях, социальных провалах и попаданиях впросак, о сочувствии других участников партии и о язвительных насмешках местной молодежи, которая видела нашу жизнь как на ладони (старая тлядальская школа располагалась в самом центре села), отложим до другого раза. Если кратко, то в первый же день я понял, что попал в Дагестан по ошибке, что таким, как я, в экспедиции лучше не ездить, и стал считать дни до окончания кошмара.
Единственным просветом была собственно работа - я погрузился в нее с головой, и сбивающий с ног запах свежей черемши, которую ели наши информанты, навсегда соединился в моей памяти с тлядальской фонетикой. Начальство было довольно моими результатами, и мне почему-то сразу показалось, что бежтинский - лучший язык на свете (честно говоря, я и сейчас так думаю).
Как мы с трудом выбирались оттуда после того, как многодневный дождь размыл дороги, можно почитать в третьей части воспоминаний Кибрика, опубликованных в фестшрифте В.А. Виноградову. Я скажу о самом важном для меня дне - когда все приключения, кроме одного последнего (о нем см. у Кибрика), закончились, и мы в Советском (Хебде) погрузились наконец в экспедиционный грузовик и двинулись в сторону Махачкалы.
Кибрик в одном месте воспоминаний ошибся, смешав вторую экспедицию в Тлядал в 1980 г. с той первой в 1976. Его описание дороги в горы - это из 1980. На самом деле мы летели в Бежту вертолетом из Махачкалы, поэтому на пути туда настоящего Дагестана я не видел. Горы в Цунтинском районе - Бежте и Тлядале - покрыты лесом, как в соседней Кахетии, и дома грузинского типа, это тоже красиво, но типичные дагестанские безлесные пейзажи и характерные села открылись для меня только на обратном пути.
Описать мое впечатление в тот день словами я не берусь. Фото и видео помогли бы мало.
Машина катила вниз по течению Аварского Койсу, огибая с юга «сердце Дагестана» - Хунзахское плато, мимо Голотля, мимо навеки разлученных Уздал-Росо и Маали, смотрящих друг на друга с двух сторон огромного каньона, потом на юго-восток, мимо поворота на Гуниб, последней твердыни Шамиля, а затем Авария закончилась, и начался даргинский край, Леваши и Ходжалмахи.
Мы ехали по горам весь день, и стемнело, и взошла луна, и от обычного горного перепада дневной и ночной температур над дорогой потянулся лермонтовский туман - тот самый, сквозь который «кремнистый путь блестит». И, когда наконец мы выехали на равнину, я уже знал точно, что вернусь сюда много раз, что Дагестан - часть моей жизни.
...В цахурском Мишлеше, высоко в горах река Самур еще мала. Сначала мы узнали, что Оля Федорова ночами почти совсем не спит, а до утра полулежит в спальнике на крыльце, слушая ее негромкий шум. Она говорила, что этот шум прекрасен, что он никогда не надоедает и полноценно заменяет сон. Мы быстро убедились, что она права, и так целыми ночами по пять-шесть человек (конечно, не Александр Евгеньевич, который крепко спал), не говоря ни слова, сидели на крыльце и слушали говор реки, и это в самом деле не надоедало, и не становилось скучно, и в самом деле заменяло сон, и было лучше сна.
Цель, поставленная Александром Кибриком и его другом и соавтором Сандро Кодзасовым около 1973 г., - сопоставительный словарь для большинства дагестанских бесписьменных языков (или наименее изученных диалектов младописьменных языков). Словарь делался на основе базового списка из примерно 700 лексических значений. В список вошли основные единицы дагестанского словаря, в том числе те, которые отражают элементы традиционной культуры и поэтому неизвестны молодому поколению носителей языков, - если эти слова не записать, они будут потеряны навсегда.
Процитирую воспоминания Кибрика:"Завершив этот проект, мы с Сандро пришли к заключению, что если бы мы с самого начала знали, в какой изнурительный марафон этот проект выльется, мы бы никогда на него не решились. Иногда незнание, может быть, лучше, чем знание".
С точки зрения неспециалиста задача нетрудная: приехал, нашел информанта, записал слова, уехал. Специалисту, однако, понятно, что такой результат научной ценности не представляет. Почему?
Для адекватной записи слов требуется достаточный уровень понимания фонетики и морфологии каждого языка. Некоторые из них изучены довольно хорошо, но как раз такие Кибрика и Кодзасова не интересуют. Основные контуры фонетики и морфологии неизвестного языка квалифицированный лингвист может очертить за несколько дней полевой работы, но для качественной записи нужна проработка деталей, а она неизбежно растягивается на годы. Дагестан - рай для фонетиста, в его языках богатство сегментных и просодических единиц невероятное, и даже для такого мастера, как Сандро Кодзасов, задача кажется невыполнимой за сколько-нибудь обозримый срок. Кроме того, каждое слово авторы планируют снабдить релевантной морфологической информацией - но для того, чтобы понять, какая информация нужна, требуется достаточно полное описание морфологии. Нужно ли, например, спрашивать для каждого глагола прохибитив - форму запретительного наклонения? Для языков цезской группы - нет, а для некоторых лезгинских языков - обязательно, в них эта форма диагностическая, т.е. не выводимая из других. Но чтобы это узнать, надо хорошо разобраться в устройстве каждой глагольной системы.
В первые годы работы Кибрик и Кодзасов думают, что для выполнения огромной задачи требуется много людей. В экспедиции едут десятки лингвистов. Они разделяются на партии, каждая из 10-12 человек, иногда в две смены, соответственно возрастают организационные сложности. Каждая партия направляется в одно место. Кибрик и Кодзасов на протяжении всей экспедиции ездят из одной партии в другую, руководя работой, это очень утомительно. В каждый момент времени бóльшая часть происходящего в экспедиции вне их контроля, связи нет, доступ к телефону - редкая удача. Заезд и выезд каждый раз превращается в труднейшее полное приключений предприятие, см. «Экспедиционные истории» Кибрика. Пьяные, трусливые или неопытные шоферы, узкие грунтовые дороги над пропастями, травмоопасные прогулки по горам, не всегда бесконфликтные отношения с местным населением, неизбежные болезни и недостаток квалифицированной медицинской помощи, дожди и сели, нарушения дисциплины, неопытность студентов, вчерашних детей, - все это в огромной разбросанной по труднодоступным местам экспедиции повышало степень риска до уровня, неприемлемого для разумного руководителя.
И последнее - зачем Кибрику сопоставительный словарь дагестанских языков? Его основной научный интерес - грамматика, в особенности грамматическая семантика, в последующие десятилетия круг его занятий расширится, но результатами собственного титанического труда он сам воспользоваться не сможет. Можно сказать, что итог десятков экспедиций, «Сравнительное изучение дагестанских языков» Кибрика и Кодзасова 1988 и 1990 гг., - в значительной мере акт научного альтруизма.
При мне Кибрику единственный раз задали вопрос, зачем он собирает лексику дагестанских языков. Это сделал в те годы корреспондент какой-то дагестанской газеты. Кибрик ответил: «Для сравнительно-исторического изучения дагестанских языков».
Конечно, он был прав - словарь был нужен в первую очередь для сравнительно-исторического языкознания. Без собранных в экспедициях материалов прорыв в понимании языковой предыстории, в области реконструкции правосточнокавказского языка и языков дочерних групп, совершенный в те же годы Николаевым и Старостиным, был бы невозможен. «Сравнительно-историческое изучение дагестанских языков» - это Николаев и Старостин, отношения с которыми у Кибрика в те годы не были ни близкими, ни ровными.
Сам Кибрик, как и подавляющее большинство синхронных лингвистов, сравнительно-историческим языкознанием не интересовался, к его результатам был равнодушен и интеллектуальных красот лингвистической реконструкции не воспринимал. Надо отдать ему должное - он, в отличие от многих, никогда и не высказывался на эти темы.
Мне кажется, лингвисты еще не в полной мере осознали, насколько далеко разошлись специальности в их науке. Поэтому слушать отзывы синхронных лингвистов о работах по языковому родству и, наоборот, компаративистов - о сравнительных достоинствах разных синхронных подходов бывает забавно. Ни те, ни другие, как правило, не сознают, что они тут не более способны к компетентному суждению, чем любой недоброжелательный обыватель.
Невозможно объяснить даже лингвисту другой специальности, не говоря уже о профане, что, например, реконструкция Старостиным и Николаевым прааваро-андийских сочетаний сонорных с ларингалами, эта гармония, проступающая из хаоса наблюдаемых соответствий, - именно то, что Нильс Бор по другому случаю назвал «величайшей музыкальностью в области мысли». Да, тоже в своем роде Моцарт.
Так вот - Кибрик, отдавший все силы в лучшие годы своей жизни для того, чтобы эта музыка могла прозвучать, сам ее не слышал.
…Сказать, что я был мало подготовлен к жизни в первой экспедиции, в селе Тлядал, где мы изучали местный диалект бежтинского языка, - ничего не сказать. Трагикомическую повесть о моих непрерывных бытовых неудачах, неуспешностях, социальных провалах и попаданиях впросак, о сочувствии других участников партии и о язвительных насмешках местной молодежи, которая видела нашу жизнь как на ладони (старая тлядальская школа располагалась в самом центре села), отложим до другого раза. Если кратко, то в первый же день я понял, что попал в Дагестан по ошибке, что таким, как я, в экспедиции лучше не ездить, и стал считать дни до окончания кошмара.
Единственным просветом была собственно работа - я погрузился в нее с головой, и сбивающий с ног запах свежей черемши, которую ели наши информанты, навсегда соединился в моей памяти с тлядальской фонетикой. Начальство было довольно моими результатами, и мне почему-то сразу показалось, что бежтинский - лучший язык на свете (честно говоря, я и сейчас так думаю).
Как мы с трудом выбирались оттуда после того, как многодневный дождь размыл дороги, можно почитать в третьей части воспоминаний Кибрика, опубликованных в фестшрифте В.А. Виноградову. Я скажу о самом важном для меня дне - когда все приключения, кроме одного последнего (о нем см. у Кибрика), закончились, и мы в Советском (Хебде) погрузились наконец в экспедиционный грузовик и двинулись в сторону Махачкалы.
Кибрик в одном месте воспоминаний ошибся, смешав вторую экспедицию в Тлядал в 1980 г. с той первой в 1976. Его описание дороги в горы - это из 1980. На самом деле мы летели в Бежту вертолетом из Махачкалы, поэтому на пути туда настоящего Дагестана я не видел. Горы в Цунтинском районе - Бежте и Тлядале - покрыты лесом, как в соседней Кахетии, и дома грузинского типа, это тоже красиво, но типичные дагестанские безлесные пейзажи и характерные села открылись для меня только на обратном пути.
Описать мое впечатление в тот день словами я не берусь. Фото и видео помогли бы мало.
Машина катила вниз по течению Аварского Койсу, огибая с юга «сердце Дагестана» - Хунзахское плато, мимо Голотля, мимо навеки разлученных Уздал-Росо и Маали, смотрящих друг на друга с двух сторон огромного каньона, потом на юго-восток, мимо поворота на Гуниб, последней твердыни Шамиля, а затем Авария закончилась, и начался даргинский край, Леваши и Ходжалмахи.
Мы ехали по горам весь день, и стемнело, и взошла луна, и от обычного горного перепада дневной и ночной температур над дорогой потянулся лермонтовский туман - тот самый, сквозь который «кремнистый путь блестит». И, когда наконец мы выехали на равнину, я уже знал точно, что вернусь сюда много раз, что Дагестан - часть моей жизни.
...В цахурском Мишлеше, высоко в горах река Самур еще мала. Сначала мы узнали, что Оля Федорова ночами почти совсем не спит, а до утра полулежит в спальнике на крыльце, слушая ее негромкий шум. Она говорила, что этот шум прекрасен, что он никогда не надоедает и полноценно заменяет сон. Мы быстро убедились, что она права, и так целыми ночами по пять-шесть человек (конечно, не Александр Евгеньевич, который крепко спал), не говоря ни слова, сидели на крыльце и слушали говор реки, и это в самом деле не надоедало, и не становилось скучно, и в самом деле заменяло сон, и было лучше сна.