Как я познакомился с Кибриком
Поздней осенью или зимой 1975 г. нас, первокурсников ОСиПЛа (отделения структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ), взбудоражила новость - Кибрик приглашает на разговор желающих ехать в экспедицию с нашего курса!
Середина 1970-х гг. - пик экспедиционной деятельности. Летом 1973 г. Кибрик взял в Дагестан около 20 лучших студентов, и почти 30 - летом 1974. ОСиПЛ бурлит от впечатлений. Слова «Тинди», «абруптив», «годекан», «Хлют», «Самур», «лакцы», «даргинский язык», «чамалинцы», «эргативность» звучат как музыка.
На меня ажиотаж не действует. Я не собираюсь ездить в экспедиции. Какие горы? Я не спортивен, у меня лишний вес и плохой вестибулярный аппарат, мне всю жизнь требуется некоторое усилие, чтобы удержать равновесие даже на лестнице. Я знал про себя, что путешествий не люблю, общаться с людьми не умею, в компании мне некомфортно, и к коллективной работе, скорее всего, я не способен.
И если бы я не поехал тогда, у меня ко второму курсу определились бы другие интересы, и я бы не принимал участия в экспедициях. Но очень сомнительно, что без тяжелой встряски, которую я получил от Кибрика, из меня бы вышло что-то путное.
И тут, in the fullness of time, - как пишет Диккенс, цитируя King James’ Bible, когда готовится сообщить читателю о решающем повороте сюжета, - курс на разрядку международной напряженности, проводимый неутомимым борцом за мир т. Л.И. Брежневым, привел к долгожданному, хотя и временному, потеплению отношений между СССР и США, и в результате означенного потепления
Высшие Сферы разрешили выезд на постоянное жительство в Израиль небольшой кучке отщепенцев, в том числе известному музыканту Марку Лубоцкому и его сыну Саше - студенту третьего курса ОСиПЛа.
Мне когда-то объясняли кафкианскую процедуру оформления выездной визы, я забыл подробности, но суть в том, что от Саши потребовали бумажку, что он выбыл из комсомола. Отчисляться из МГУ прежде времени он не хотел, так как за этим автоматически следовала повестка из военкомата. Оставалось одно - принести в комсомольскую организацию факультета кощунственное для любого советского человека заявление с просьбой отчислить из ВЛКСМ.
Вопрос согласно уставу должен был решаться в первичной организации. На комсомольском собрании курса досмерти перепуганные представители партийной и комсомольской организаций факультета предложили отчислить Лубоцкого «за измену Родине». Часть студентов отказалась проголосовать за бредовую формулировку («если он изменил Родине, почему его не арестовывают и не судят?»), и их несговорчивость была воспринята на идеологическом факультете как потрясение основ.
Вопрос о наказании провинившихся ОСиПЛовских третьекурсников решался в партийной организации. Требовалось ударить по ним болезненно, но не выгонять из университета. Нужной меры никак не могли выдумать. И тут один человек, имени которого я называть не буду, - из числа нескольких профессионалов высокого класса, входивших в филфаковскую парторганизацию за всю ее бесславную историю (ну, тут многие догадаются…), - подтверждая свою репутацию блестящего ума, предложил идеальное решение, которое и определило мою судьбу:
- Они любят ездить в экспедицию? Ну, значит, они туда и не поедут!
Так Кибрик остался без части хорошо подготовленных и мотивированных студентов - героев экспедиций 1973-1974 гг. в Нижнее Гаквари, Микик, Хосрех, Чираг и Дюбек. Были студенты второго и четвертого курса, но их нехватало для планируемого Кибриком огромного мероприятия.
И, хотя он первоначально не собирался брать первокурсников, ему пришлось обратиться к нам.
Не хотеть ехать в экспедицию и не пойти на встречу с Кибриком считалось неприличным для уважающего себя студента, если только у него не было тяжелых проблем со здоровьем.
Поэтому в назначенный день и час я поплелся за всеми.
Почти весь наш курс с трудом набился в небольшую аудиторию.
36-летний Кибрик, которого мы впервые увидели близко, не ожидал, - или убедительно притворился, что не ожидал, - такого наплыва желающих. Был мрачен и немногословен.
- Экспедиции проходят в трудных условиях, они не для тех, кто ценит бытовые удобства и разборчив в еде. Желающие могут ходить на мой семинар по арчинскому языку. На примере арчинского я объясняю, как устроена фонетика и грамматика в дагестанских языках. Многое вам будет непонятно, потому что вы еще знаете мало. Поэтому с вашего курса в экспедицию мы сможем взять, - Кибрик сделал паузу, - одного, максимум двух человек.
Глядя на вытянувшиеся лица однокурсников, я втайне обрадовался: значит, экспедиция мне не светит.
А на интересный семинар по арчинскому языку, я, конечно, ходить буду.
Арчинский семинар в самом деле оказался интересным, хотя, как и предупреждал Кибрик, многое еще было непонятно.
В тот раз Кибрик взял в экспедицию 7 человек с нашего курса, в их числе - 5 будущих докторов наук, нынешнего руководителя Института лингвистики РГГУ и одного члена-корреспондента РАН.
Понимаю ли я уже тогда, кто такой Кибрик?
На семинаре и на организационных встречах перед экспедицией я вижу перед собой хмурого, постоянно озабоченного, целеустремленного и очень прозаического человека. Мне еще предстоит узнать:
что Кибрик не аскет, любит жить и давать жить другим;
что несмотря на это, он невероятно много успевает;
что он никого жестко не опекает и не наказывает, - а между тем нарушения дисциплины и проявления раздолбайства под его руководством редко выходят за рамки терпимого;
что он не может долго жить без приключений;
что он крайне тяжело, тяжелее многих, воспринимает неприятности и неудачи, которые в ходе приключений неизбежно приходится огребать, - но это его не останавливает никогда;
что он при этом неправдоподобно везуч, упрям, обидчив и великодушен;
что он самодоволен, - но это детское и наивно открытое самодовольство, как у Карлсона, который живет на крыше, никого не раздражает (наверное, потому что Кибрик в общем довольно верно оценивает свои возможности и достоинства);
что он поэтому начисто лишен комплекса неполноценности - то есть той черты, которая чаще всего делает людей невыносимыми для самих себя и окружающих;
что он неспособен на эмоциональное сочувствие, но зато у него есть дар - безошибочно видеть, когда помощь тебе действительно нужна, и в критический момент оказывать ее, - и это произойдет много-много раз на протяжении многих-многих лет;
что за одиннадцать совместных экспедиций побывав с Кибриком в разных передрягах, я один-единственный раз увижу, как он потеряет самообладание, - это случится в Москве осенью 1979 г. перед лекцией Р.О. Якобсона в его последний приезд на родину, когда студенты, хлынувшие в большую 9-ю аудиторию I гуманитарного корпуса МГУ, как при прорыве плотины, будут делать вид, что не слышат громких требований Кибрика не занимать первых рядов, оставленных для преподавателей (в том числе для двух заведующих кафедрами филфака, написавших вскоре донос на организаторов лекции);
что Кибрик трубно храпит, и это делает сон с ним в одной комнате мучительным испытанием, и что по этому поводу существует экспедиционный юмор (невысокого уровня), к которому Кибрик относится без обиды;
что представления Кибрика о счастье и полноте жизни традиционны - это благоустроенный дом, возделанный сад и накрытый изобильный стол, за которым каждому находится место, произносятся благословения-тосты, поются песни и ведутся умные разговоры;
что в умных разговорах, в том числе на профессиональные темы, он охотно допускает разнообразие мнений, но есть (немногие) сюжеты, которые лучше не затрагивать;
что он всегда знает, чего хочет, никогда не убивает времени и не откладывает жизнь на завтра…
Итак, посмотрим, чем занимается Кибрик в Дагестане в 1976 г. и для чего он третий год подряд привозит туда такую кучу народу.
Кибрик безумствует.
Он поставил грандиозную научную цель - такую, которая, во-первых, невыполнима, во-вторых, сопряжена с крайним риском, и, в-третьих, лично ему, собственно для его интересов не нужна.
( Окончание следует)