одним апрельским днём. бабушка
Сижу на вокзале, гитара сбоку, Альма в ногах. Привычная история, надо пересматривать снарягу и готовиться к новому лету. Бельтайн - поворот на лето и в самом прямом смысле тоже: заново привыкать к летнему способу ездить в лес. Весна - это надежда. Надежда на летний поворот, потому что лето - особая жизнь. (А вот это уже место веры).
Неделю назад (что, всего лишь?) был апрель, и мы впервые за долгое-долгое время оказались на 63-м в апреле. Синее небо, самый солнечный из дней. Месяц назад, хотя 40 дней - точнее, тоже было сине и солнечно, мы стояли на ступенях православной церкви, цветы, много весенних цветов - и разнообразные "мы" из разных поколений. Молодых ребят много, неожиданно думаю я. "Всехняя бабушка", - говорят Чусовитины, припоминая детские высказывания.
В этой апрельской синеве мы с мамой не сговариваясь подумали, что бабушке бы было хорошо на 63-м в такой день. Выходим с электрички - жизнь переполняет канавы, овраги, рощи! Лягушки мурлычут по канавам, мать-и-мачеха цветёт, кое-где даже ветреница проглядывает. Очень красные блюдечки - гриб саркосцифа. А сам лес прозрачный, нежный, безлистный. Это раньше, чем обычные майские. И можно новыми глазами взглянуть на землю, которая была родной, потом отчужденной, а теперь пришло время встретиться с ней снова. Это грифон во мне: допрожить непрожитое, доделать недоделанное, воплотить недовоплощенное бабушкой. Или?.. Так или иначе, меня снова тянет к этой земле, тянет сажать, делать что-то созидательное здесь.
Нас четверо: мама, Белка и Таня, я. Четыре близкие друг-другу девчонки. Можно обниматься на крыльце, тихо плакать, останавливаться вчетвером на дороге и стоять в обнимку, создавая "гнездо". Я который раз думаю, что вот зачем нужны дети - не только чтобы вместе радоваться, громко петь смешные песни, шумно праздновать, проживать с ними их детство (это очевидное и знакомое). А ещё и новое: разделять с тобой горе, когда твои старшие уходят. Дети делают семью большой, и в её лоно можно зарыться и спрятаться. Потому что - оказывается - может случиться так, что близких старших не станет. И это, вообще-то, закон жизни.
А мы - счастливые! - так долго жили вместе, не разлучаясь. Смерть не разлучала нас, её как будто почти не было в нашем мире. Потом она стала всё чаще забирать бабушкиных и дедушкиных друзей, но никогда не проникала к нам в самую сердцевину, в круг света на кухне на Старой Квартирке. А ещё я думаю, что наше "вместе" - незамутненное ничем таким... никакими дурацкими разборками, никакими психологическими "играми". (Вокруг столько людей, у которых как-то по-другому...) Но года два с половиной назад бабушка перестала выходить из дома. А я, наверное, слишком редко заходила к ним, вернее, была с ними волнами: моя жизнь шла где-то с другого боку, когда могу - тогда забегу. Последний раз виделись в январе, потом только созванивались. А мама была там безвылазно с самого начала бабушкиной и дедушкиной болезни.И делала всё, что в её силах.
На поминках, собравшись, мы как будто своими воспоминаниями соединяли начало и конец, складывали бабушкину жизнь воедино. Длинная, наполненная жизнь, вроде бы с детства мне знакомая по её и дедовым рассказам, по альбомам с фотографиями, по шуткам и байкам, ну и наконец по моим собственным воспоминаниям. Собрала презентацию с фотографиями, большую часть бабушка увидела: это был подарок на день рождения в ковидный год, когда мы праздновали его в зуме. Ей понравилось (хотя вообще-то свой день рождения она не любила). Длинная жизнь: детство с бабушкой на реке Припять, непростое отрочество в Ленинграде, институт, театральная студия, спектали их с дедушкой, выезды агитбригады, Кандалакша, походы, собаки, дети - Юлечка и Алечка, потом внуки - мы, 63-й наш, такой родной, кошки, младшая из внуков - канадская Анна, семейные общие кадры - уже редкие за последние десять лет... Такое же ощущение удивительной, удивляющей красоты, как от её юношеских портретов.
Но теперь вся её жизнь как будто приобрела какое-то другое новое качество: не река, которая течёт здесь и сейчас, везде в пространстве, хоть ты видишь и исток, и устье - а нечто циклически замкнутое, не линейное, но имеющее начало и конец. И есть чувство, что они смыкаются - но так, как будто ты смотришь на витки спирали сверху - смыкаются, но не совсем, а только в твоём представлении, и это близко, но не вполне здесь. А в реальности вся эта жизнь идёт куда-то дальше, но становится другой. Чувство полноты, почти полного вызревания плода - чуточку не совсем, ещё бы немного побыть с нами! Но спасибо, что не захлестнула серая пелена деменции, что ни краешком даже не коснулась: бабушка её боялась, ей очень важен был ясный ум. Почти до последнего читала книги, слушала новостную аналитику, живо переживала всё происходящее в стране, разгадывала кроссворды.
Теперь вот: непредставимое. Никаких умственных средств, чтобы представить, это даже не написать. Но то, что было жизнью, вписывается в символический пласт. Это не горе по потере в чистом виде (в чистом виде могу ощущать его очень недолго, потом туда примешивается другое - не знаю, почему так? Только у меня так?)
Нет, это непредставимое, это даже не тайна, а предельное несоединимое. Зато очень хорошо соединяется всё чувство и представление о бабушке с этим апрельским синим днём, с прозрачными кустиками сирени и калины, с пением птиц в роще, с бурной полноводной рекой, с ещё холодным ветром, с гусиным луком, хохлаткой, ветреницей. Все они: птицы, травы, грибы - были объектом пристального бабушкиного интереса и героями дачных годами пересказываемых историй, ей было важно узнавать, кто именно поёт, что растёт, все грибы, особенно редкие, их взаимодействие между собой... Книга об экологии грибов вместе с другой овощеводческой наукой жила с нами на 63-м и на Старой Квартирке (задолго до того, как я, становясь микологом, прочитала её наконец).
А когда мы вернулись из леса и жгли костёр, поминая, то Альма вдруг встрепенулась и стрелой унеслась в рощу за участком: белка! К нам раньше никогда не приходили белки, вот ежи и змеи - пожалуйста, а эти нет. А тут - сидит высоко на ветке и никуда не уходит (собаку я, естественно, отозвала к себе). Серенькая по-зимнему, изящная, как подросток, прижалась к стволу, пушистый хвост дрожит на ветру - и смотрит прямо на нас. Это продолжалось довольно долго, она смотрела на нас, а мы на неё. Девчонки пытались фотографировать и записывать видео, я отвлекала Альму... Потом белка легко, но не спеша перепрыгнула с ветки на ветку, с ветки на ветку - и пошла обходить участок (хотя логичнее было бы уйти в лес, но она как будто хотела посмотреть на нас ещё). Дошла почти до дуба, который мы сажали с бабушкой, - и скрылась в роще. А мы остались с ощущением чуда, дара...
Неделю назад (что, всего лишь?) был апрель, и мы впервые за долгое-долгое время оказались на 63-м в апреле. Синее небо, самый солнечный из дней. Месяц назад, хотя 40 дней - точнее, тоже было сине и солнечно, мы стояли на ступенях православной церкви, цветы, много весенних цветов - и разнообразные "мы" из разных поколений. Молодых ребят много, неожиданно думаю я. "Всехняя бабушка", - говорят Чусовитины, припоминая детские высказывания.
В этой апрельской синеве мы с мамой не сговариваясь подумали, что бабушке бы было хорошо на 63-м в такой день. Выходим с электрички - жизнь переполняет канавы, овраги, рощи! Лягушки мурлычут по канавам, мать-и-мачеха цветёт, кое-где даже ветреница проглядывает. Очень красные блюдечки - гриб саркосцифа. А сам лес прозрачный, нежный, безлистный. Это раньше, чем обычные майские. И можно новыми глазами взглянуть на землю, которая была родной, потом отчужденной, а теперь пришло время встретиться с ней снова. Это грифон во мне: допрожить непрожитое, доделать недоделанное, воплотить недовоплощенное бабушкой. Или?.. Так или иначе, меня снова тянет к этой земле, тянет сажать, делать что-то созидательное здесь.
Нас четверо: мама, Белка и Таня, я. Четыре близкие друг-другу девчонки. Можно обниматься на крыльце, тихо плакать, останавливаться вчетвером на дороге и стоять в обнимку, создавая "гнездо". Я который раз думаю, что вот зачем нужны дети - не только чтобы вместе радоваться, громко петь смешные песни, шумно праздновать, проживать с ними их детство (это очевидное и знакомое). А ещё и новое: разделять с тобой горе, когда твои старшие уходят. Дети делают семью большой, и в её лоно можно зарыться и спрятаться. Потому что - оказывается - может случиться так, что близких старших не станет. И это, вообще-то, закон жизни.
А мы - счастливые! - так долго жили вместе, не разлучаясь. Смерть не разлучала нас, её как будто почти не было в нашем мире. Потом она стала всё чаще забирать бабушкиных и дедушкиных друзей, но никогда не проникала к нам в самую сердцевину, в круг света на кухне на Старой Квартирке. А ещё я думаю, что наше "вместе" - незамутненное ничем таким... никакими дурацкими разборками, никакими психологическими "играми". (Вокруг столько людей, у которых как-то по-другому...) Но года два с половиной назад бабушка перестала выходить из дома. А я, наверное, слишком редко заходила к ним, вернее, была с ними волнами: моя жизнь шла где-то с другого боку, когда могу - тогда забегу. Последний раз виделись в январе, потом только созванивались. А мама была там безвылазно с самого начала бабушкиной и дедушкиной болезни.И делала всё, что в её силах.
На поминках, собравшись, мы как будто своими воспоминаниями соединяли начало и конец, складывали бабушкину жизнь воедино. Длинная, наполненная жизнь, вроде бы с детства мне знакомая по её и дедовым рассказам, по альбомам с фотографиями, по шуткам и байкам, ну и наконец по моим собственным воспоминаниям. Собрала презентацию с фотографиями, большую часть бабушка увидела: это был подарок на день рождения в ковидный год, когда мы праздновали его в зуме. Ей понравилось (хотя вообще-то свой день рождения она не любила). Длинная жизнь: детство с бабушкой на реке Припять, непростое отрочество в Ленинграде, институт, театральная студия, спектали их с дедушкой, выезды агитбригады, Кандалакша, походы, собаки, дети - Юлечка и Алечка, потом внуки - мы, 63-й наш, такой родной, кошки, младшая из внуков - канадская Анна, семейные общие кадры - уже редкие за последние десять лет... Такое же ощущение удивительной, удивляющей красоты, как от её юношеских портретов.
Но теперь вся её жизнь как будто приобрела какое-то другое новое качество: не река, которая течёт здесь и сейчас, везде в пространстве, хоть ты видишь и исток, и устье - а нечто циклически замкнутое, не линейное, но имеющее начало и конец. И есть чувство, что они смыкаются - но так, как будто ты смотришь на витки спирали сверху - смыкаются, но не совсем, а только в твоём представлении, и это близко, но не вполне здесь. А в реальности вся эта жизнь идёт куда-то дальше, но становится другой. Чувство полноты, почти полного вызревания плода - чуточку не совсем, ещё бы немного побыть с нами! Но спасибо, что не захлестнула серая пелена деменции, что ни краешком даже не коснулась: бабушка её боялась, ей очень важен был ясный ум. Почти до последнего читала книги, слушала новостную аналитику, живо переживала всё происходящее в стране, разгадывала кроссворды.
Теперь вот: непредставимое. Никаких умственных средств, чтобы представить, это даже не написать. Но то, что было жизнью, вписывается в символический пласт. Это не горе по потере в чистом виде (в чистом виде могу ощущать его очень недолго, потом туда примешивается другое - не знаю, почему так? Только у меня так?)
Нет, это непредставимое, это даже не тайна, а предельное несоединимое. Зато очень хорошо соединяется всё чувство и представление о бабушке с этим апрельским синим днём, с прозрачными кустиками сирени и калины, с пением птиц в роще, с бурной полноводной рекой, с ещё холодным ветром, с гусиным луком, хохлаткой, ветреницей. Все они: птицы, травы, грибы - были объектом пристального бабушкиного интереса и героями дачных годами пересказываемых историй, ей было важно узнавать, кто именно поёт, что растёт, все грибы, особенно редкие, их взаимодействие между собой... Книга об экологии грибов вместе с другой овощеводческой наукой жила с нами на 63-м и на Старой Квартирке (задолго до того, как я, становясь микологом, прочитала её наконец).
А когда мы вернулись из леса и жгли костёр, поминая, то Альма вдруг встрепенулась и стрелой унеслась в рощу за участком: белка! К нам раньше никогда не приходили белки, вот ежи и змеи - пожалуйста, а эти нет. А тут - сидит высоко на ветке и никуда не уходит (собаку я, естественно, отозвала к себе). Серенькая по-зимнему, изящная, как подросток, прижалась к стволу, пушистый хвост дрожит на ветру - и смотрит прямо на нас. Это продолжалось довольно долго, она смотрела на нас, а мы на неё. Девчонки пытались фотографировать и записывать видео, я отвлекала Альму... Потом белка легко, но не спеша перепрыгнула с ветки на ветку, с ветки на ветку - и пошла обходить участок (хотя логичнее было бы уйти в лес, но она как будто хотела посмотреть на нас ещё). Дошла почти до дуба, который мы сажали с бабушкой, - и скрылась в роще. А мы остались с ощущением чуда, дара...