Senketsu
1.Все происходит в молчании.
Она отбирает оттенки красного, лилового и черного, горьковатые запахи древесной коры и истлевающих листьев, тошнотворно тяжелые - поздних фруктов и огромных золотых хризантем.
Золотые хризантемы с ее одежд дышат пышностью вышивки, дикие осенние цветы, сверкающие, густо усыпанные росой, гроздями рассыпаются по шелковым облакам, проступают на темном дереве веера, мелодично перезванивают каждый раз, когда она наклоняется к зеркальцу, будто к замерзшему озеру.
Она чуть приоткрывает рот, когда привычно подводит губы, и легко улыбается отражению. Здесь не хватает еще одной детали - той, ради которой все затевалось - кленовые листья струятся по черной парче пояса, с рассчитанной небрежностью вплетаются в убранные волосы, алыми мазками горят на расписанной посуде. По саду за приоткрытыми бумажными створками носится ветер.
…однажды она режет руку осколками фарфоровой чашки - и позже проводит остаток дня в одиночестве - достойное наказание за невнимательность и неловкость. Достойную награду она находит тусклым вечером, когда садится разматывать съехавшую повязку - выстывающие доски устилает алый кленовый покров…
- Как кровь… - завороженно шепчет она и тогда, и теперь.
Раньше ее никогда по-настоящему не интересовали такие вещи.
Раньше она никогда - по-настоящему - не любила осень.
2.
Опускаются сумерки, когда она выходит за границы сада, к берегам реки, камням и кленам.
Ветер стихает, шелк одежд шелестит, как опавшие листья, не успевшие опасть - колышутся вокруг оттенками оранжевого, красного и багрового. Должно быть, так выглядит война - в хитром переплетении ветвей она пытается прочесть переплетение боли, огня и крови. Кленовая капля срывается, опускаясь вниз - она протягивает руки, ловит ее ладонями - и закрывает глаза.
Она не встречает ни слова, ни улыбки, ни взгляда - только холод соприкасается с холодом, когда она вкладывает пальцы в чужую ладонь. Она говорит что-то приличествующее случаю, ей отвечают - что-то приличествующее случаю, слова струятся и текут, как кленовые листья в волнах реки.
- Я заварила чай… - пожалуй, слишком просто.
Тяжелая ткань опускается на плечи, окутывая запахами табака и стали, заставляя вздрогнуть снова - уже не от холода. Камушек, потревоженный неосторожным шагом, ударяется об воду и уходит на дно.
- Пойдем в дом, - слышит она в ответ.
3.
…я не могу дать тебе того…
Она начинала столько писем этими словами и получила столько подарков с этими извинениями, что теперь почти слышит, как они звучат. Она не уверена только в одном - что смогла бы сказать, кто из них их произнесет.
- Ничего не нужно…
Она говорит это прежде, чем что-то разгонит сумрачную тишину полутемных комнат, и прежде, чем понимает, что говорит это вслух. Откровенность, нелепую и непрошеную, похоже, находят забавной - с усмешкой ставят перед ней пустую чашку.
Все верно - ничего не нужно. Нам обоим. Ничего.
Чай горчит чуть больше, чем стоило бы.
- Я буду рада, если вы придете снова, - произносит она как прощание.
Когда-то она ненавидела себя настоящую - эту фарфоровую куклу в благовониях и драгоценных тканях - и думала, что у нее больше нет будущего. Теперь она прятала себя настоящую - под эту привычную, удобную, прекраснейшую из масок - и знала, что его на самом деле нет.
- Я был бы рад обещать, что приду снова, - слышит она вместо него.
…утром кровавый кленовый покров тонет под первым снегом…