«Любовь» усохла на три четверти. Михаил Эпштейн - о невозврате кредитов русскому языку. 15.07.2009.
«Любовь» усохла на три четверти. Михаил Эпштейн - о невозврате кредитов русскому языку. Интервью Елене Дьяковой.
Опубликовано: «Новая газета» / Культура / Выпуск № 75 от 15 июля 2009 г.
15.07.2009. «Любовь» усохла на три четверти. Михаил Эпштейн - о невозврате кредитов русскому языку. Интервью Елене Дьяковой.
Культуролог и философ Михаил Эпштейн говорит о русском языке, как чеховский доктор Астров о лесах: лес был, да повырубили. От чего угроза всему уезду.
Но главное в его «теории языководства» - не диагнозы, а методики лечения. Сегодня философ рассказывает «Новой газете» о проективном лексиконе языка, о гуманитарных технологиях - прикладных, как самолетостроение, и расширении словарей - рукотворном, как посадка лесополос.
- Ваши статьи о языке тревожны, как выкладки демографов. Что ж это: и лексические корни уже не плодоносят?
- Я приведу статистику. Первый словарь русского языка составлен в конце XVIII века. В нем было 43 000 слов, что примерно соответствовало английскому словарю Сэмюэла Джонсона. И далее полтора века лексиконы «шли в ногу».
В начале XX века в русском языке (по самому полному изданию Даля под редакцией Бодуэна де Куртенэ) было примерно 220 тысяч слов. А в Вебстеровском словаре 1900 года - около 200 тысяч.
Потом - грандиозный разрыв. 1934 год, третье издание Вебстеровского словаря: 600 тысяч слов. 1940 год, Ушаковский словарь, главный словарь советской эпохи: 88 тысяч слов.
Английский возрос в три раза. Русский убавился почти в три.
В XXI веке Большой академический словарь русского языка (вышли в свет десять томов, еще десять готовятся) обещает 150 тысяч слов. В современном английском их около миллиона.
Да, многие выдающиеся лингвисты скептически относятся к подсчетам. Что есть словарная единица? Что считать словом? Русская словарная традиция менее развита и хуже технически оснащена, чем английская. Много оговорок…
Но все-таки каждый язык имеет тот словарь, которого он заслуживает
И эта разница - не арифметическая! В английском есть fault, blame, guilt. По-русски это все «вина». Нашему глаголу «исследовать» соответствуют четыре: investigate, examine, research, explore. Два языка, как два решета с разным размером ячеек. Английский - мелкое сито, он различает тончайшие оттенки понятий.
- И за каждым выделенным оттенком стоит большая ментальная работа по их различению. Когда - аналитическая, а когда и этическая.
- «Этическая работа» языка виднее при обращении к корням. Сравним русский язык не с английским, а с русским же, но… ХIX века. В четырехтомном академическим словаре 1847 года 153 слова начинались корнем «люб». В четырехтомном же академическом словаре русского языка (1982, под ред. Евгеньевой) осталось 41 слово из 153. Ушли: «любиться», «любощедрый», «любленик», «любодейство», «любогрешный»… В целом лексико-тематическая группа «любовь» сократилась почти на три четверти.
Вот «добро» и «зло». Было 146 слов с корнем «добр», осталось 52. Ушли: «добродей» («злодей» остался), «добромыслие», «добрословить», «добротолюбие». Из 254 слов с корнем «зло» остались 85. Ушли «злострастие», «злоумие», «злотворный», «злосовестный»… (Глубокое, кстати, слово. Народовольцы, савинковцы, большевики: совесть у них была. Но злая.)
Мы видим реально, как увядает на корню - на корнях! - русский язык.
А что появилось нового? В группе «люб» - механические слова советских времен: «автолюбитель», «фотолюбитель»… В 1990-х вломились тысячи английских слов и десятки блатных, но почти ничего нового не рождалось из русских корней. Язык казался бесплодным, как свинец.
…Везде следы языкового импорта. «Дисконт» - почему не «скидка»? «Сейл» - почему не «распродажа»? Язык начинает стыдиться самого себя?
Русский взахлеб импортирует, но не экспортирует идеи, образы, понятия. Наша ментальная обрабатывающая промышленность на нуле. Даже прежние достижения истребляем: стыдимся называться «интеллигентами», ходим в «интеллектуалах». Хотя «интеллигенция» - из немногих положительных понятий, которые Россия внесла в международный языковой обиход.
Но современное общество - информационное общество. И продукция новых слов и понятий все более важна для статуса державы. А Россия отстала…
- Вы в статьях вводите слово «лингвоцид». Что оно значит?
- Убийство языка. Есть геноцид. Экоцид - истребление окружающей среды. Я когда-то предложил термин «хроноцид» - революционное истребление времени (прошедшего и настоящего во имя будущего). В России все это шло параллельно - в советскую эпоху.
Оруэлл описал лингвоцид в «1984». А за восемь лет до романа он опубликовал статью «Новые слова». Оруэлл считал, что лексику нужно изобретать, что в английском «образца 1940 года» (и это 600-тысячном!) не хватает многих понятий, особенно из области ментальной, психической деятельности. Предлагал собрать рабочую группу в тысячу человек… вроде коллективного Джойса. Чтобы выдумывать новые слова и вводить их в английский язык.
- Вот о соборном языкотворчестве… Вашему сайту «Дар слова. Проективный лексикон русского языка» уже девять лет. Вы шли от Оруэлла?
- Возможно, бессознательная «рифма» с ним была - но другая. С марта 1984 года я работал над «Словарем несуществующих понятий и терминов». Написалось свыше полутора тысяч страниц. Я их не публиковал, но из этой субстанции вылепились четыре большие работы: «Новое сектантство. Типы религиозно-философских умонастроений в России», «Великая Совь. Страноведческий очерк», «Мыслители нашего времени. Антология», «Проективный философский словарь»… И эти источники продолжали питать.
В 1999 году я опубликовал статью «Слово как произведение». Она была не просто филологической, но проективно-филологической. Я приводил не только неологизмы Хлебникова и примеры из «Словаря языкового расширения» Солженицына (в основном не новые, а забытые старые, почерпнутые у Даля), но и свои, тогда еще немногочисленные неологизмы.
А в апреле 2000 года недавно скончавшийся Алеша Парщиков указал мне на англоязычную рассылку А.Word.А.Day в интернете. Ее подписчики получают каждый день по слову из уже существующих словарей.
И пришла идея: а может быть, так же можно рассылать слова, еще не ставшие словами? Настающие слова? Неологизмы - или протологизмы, как я их потом назвал.
(Неологизм - уже рожденное слово, а протологизм - утробное. Оно еще пребывает как бы в родительском чреве. Уже предложено языку, но еще не принято им.)
И вот с 17 апреля 2000 года я еженедельно по воскресеньям рассылаю по нескольку новых слов. Круг подписчиков сейчас расширился до 3 300 человек.
Рассылка бесплатная. И, естественно, протологизмы не только предлагаются, но и принимаются - есть читательские и гостевые выпуски.
- «Дар слова» интересно читать. Поразительное слово - «недолюбок». Отличное словцо «настроенчество»… Соглашусь с тем, что «наслажденцы делятся на истощенцев и накопленцев». Мощные понятия - «хроноцид» и «хроносома» (что в человеке от генов? что - от поколения, духа времени?). Вы предлагаете образные, но литературные замены матерным терминам. Не знаю, войдут ли в язык глаголы «ярить» и «ёмить» с производными… Но лучше б вошли. А то - хоть по улицам не ходи.
- Во все времена новое слово предлагал кто-то один. А язык принимал или нет. Это как дарвиновский отбор: в языке происходит некая мутация, потом она закрепляется. Или не закрепляется.
Мне самому нравится слово «брехлама» - контаминация трех корней: «реклама», «брех» и «хлам». Хлебников этот способ словообразования называл «скорнением» (пример - его «творяне»), а Льюис Кэрролл - «слова-портмоне». В современном английском этот способ очень продуктивен.
Но сейчас мне интересней грамматическoe творчество. Грамматика - более глубокий и устойчивый уровень языка. Мы мыслим лексическими единицами, а грамматика мыслит нами. В русской мало реализован потенциал системности.
Как известно, историческая проблема рoссийского общества в том, что у него мало внутренней системности, связности, оно внутренне анархично, и именно поэтому порядок навязывается извне, как тоталитет, бюрократия, властная вертикаль. То же и с языком: в нем слишком много случайного, произвольного, единичного, и отсюда диктат нормы, догматизм правил и исключений. Пространство русского языка очень разреженно, как и географическое пространство. Большое число моделей присутствует в очень ограниченном числе реализаций. Русский язык анархичен и деспотичен одновременно. В нем практически нет моделей, которые регулярно употреблялись бы со всем составом суффиксов или приставок. И с предсказуемым результатом.
Замечательный лингвист Михаил Викторович Панов приводил такой пример: есть суффикс -ник. Есть слова, обозначающие время дня. Прибавьте -ник: получите утренник, дневник, вечерник, ночник. В чем же семантика суффикса?! Очень нерегулярный язык. И именно в силу своей нерегулярности деспотичный. Он приказывает: это слово имеет такое значение, это образуется так… И не дает внятных объяснений, четких законов - почему? Норма и система сильно расходятся. Между возможностями регулярного словообразования и реально признанной нормой - пропасть.
- Не обвиняют ли вас в том, что вы покушаетесь на самое-самое - на Язык? Когда уже ничего святого не осталось, он один, великий и могучий, остается поддержкой и опорой. И вот…
- На каждой стадии своего развития язык несовершенен и нуждается в критике, каковой у нас, увы, нет. Язык всегда находится в процессе сложения, в нем множество неувязок, пробелов, структурных трений, неточностей, бессмыслиц. Именно способность языка критиковать себя позволяет ему выйти на новый уровень развития. В XVIII - начале XIX вв. языковая критика была важнейшим жанром общественной дискуссии, в ней участвовали Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков, Шишков, Карамзин. И именно тогда язык развивался наиболее динамично. Величие русской литературы XIX века покоится на этом наследии самокритики и самосознания русского языка предыдущей эпохи.
И сейчас, когда русский утратил свой геополитический статус сверхъязыка и, вступая в глобальную систему коммуникаций, все более уступает свои позиции в мировой логосфере другим языкам (английскому, испанскому, китайскому, арабскому), очень важно трезво оценить его сильные и слабые стороны и очертить резерв его возможностей.
- Как же быть? Ведь «несистемность» дана от веку, как климат.
- …Задача, если хотите, в том, чтоб демократизировать язык. Перейти к модели работающей демократии. К регулярности словообразования.
Вот есть приставка о-, с помощью которой от существительных и прилагательных образуются переходные глаголы. Свет - осветить, круглый - округлить. Почему бы не сделать эту модель регулярной: «обуютить», «ожутить», «опривычить»?.. Чтоб возникали слова с предсказуемым значением. Ведь язык интуитивно чувствует правильность модели: уже возникли глаголы «озвучить», «оцифровать».
Или - есть слово «завистливый», но нет слова «ненавистливый». Хотя мы находим это свойство характера во многих людях. Вот Ленин, Сталин были ненавистливые вожди. Или: «запретливые нравы». Нет слова. А явление есть. Или: «Ученый он неплохой, но какой-то цитатливый». Регулярная модель! Суффикс -лив обозначает склонность определенного лица к определенным действиям.
А иногда интуиция поэтов рождает замечательные аномалии. Например, у Геннадия Айги: «Шумящее Богу дитя». Ведь ребенок не может еще говорить Богу - и он шумит Богу. Всеобщая адресность бытия обозначается этим глубинным дательным падежом.
На мой взгляд, поэзия, творчески преображая язык, подсказывает ему путь развития. И колоссальная задача лингвистики, еще мало понятая и осознанная: пользуясь подсказками словесности, подсматривая аномалии - переводить их в нормы.
- Известно: строгость законов государства Российского смягчается единственно их повсеместным неисполнением. Наверно, и язык это чувствует. Регулярным, как боскеты Версаля, мне его трудно вообразить.
- Русский язык - очень инерционный. Как и страна, как и общество. Все противится переменам. Даже «Словарь языкового расширения» Солженицына встретился с неприятием. Хотя там неологизмов почти не было. Была попытка вернуть пласты прежнего словаря.
Но мне кажется, надо воскрешать не субстанции, а энергии языка. Не забытые слова, а саму способность корня к ветвлению, порождению новых слов. Стимулировать новое словотворчество, способность корней расти дальше. Есть семантически напряженные поля, есть вакуум, который требует новых слов.
- «Усыхание словарей» - самостоятельная болезнь? Или симптом какой-то другой?
- Вы знаете… нация, как и индивид, непредсказуема. Как заметил Монтень, «в разные моменты мы не меньше отличаемся от себя самих, чем от других». Это правило можно распространить и на личность народа, страны, о чем сказано у Паскаля: «Время потому исцеляет скорби и обиды, что человек меняется: он уже не тот, кем был… Точь-в-точь как разгневанный народ: взгляните на него через два поколения - это по-прежнему французы, но они уже совсем другие». Так что и мы будем надеяться и уповать на возрождение.
Но сейчас, на мой взгляд, еще идут опасные процессы. Депопуляция населения и делексикализация языка - сходной природы. Там, где отсутствует воля к смыслу (и порождению новых слов!), - там отсутствует и воля к жизни.
Поэтому мы сможем определить поднявшуюся волю к жизни не только по росту народонаселения, но и по новому обращению с языком.
Задача определенного круга людей (хлебниковцев, условно говоря, или языководов) - сделать так, чтобы внутренние системы и потенции языка легче и органичней переходили в новые нормы. Эту идею встречали еще недавно с большой интеллектуальной опасливостью… а иногда и просто в штыки. Но сейчас на лекциях в Москве, на Книжном фестивале, в Институте русского языка я почувствовал к ней более благосклонный интерес слушателей.
Ведь есть науки, а есть технологии. Есть теоретическая физика. А есть самолетостроение, которое - используя открытые физиками законы! - строит самолеты.
«Проективная филология» - из области гуманитарных технологий. Ее дело: на основе знания законов языка строить нечто новое. Эта область зияет. И требует, чтоб ее заполнили.
…Хотя бы силами людей, которые пользуются языком как инструментом, - писателей, лингвистов, педагогов, журналистов.
Взял у русского языка взаймы? Верни с процентами.
* * *
Подписаться на еженедельную бесплатную электронную рассылку Михаила Эпштейна «Дар слова. Проективный словарь русского языка» можно тут