Моя страна
Этот текст написан как антитеза упадническому и проникнутому безнадежностью и отчаянием тексту Лекса Кравецкого "Нет никакой "моей страны". Можно было бы пропустить этот текст, не заметить, если бы он не был написан хорошо и небесталанно и не вызвал бы бурного обсуждения в сети. Талантливый и безнадежный текст опасен вдвойне, чем текст просто упаднический. Удалось ли мне ответить - судить вам, но оставить его без ответа я счел недопустимым. Итак, вот мой ответ:
Моя страна жива, пока живы память о ней и вера в будущее. Вера - это та же память, но обращенная в будущее. Прошлое питает память, будущее питает веру.
Мою страну - СССР - формально убили в 1991 году. Главное слово здесь - формально. Это было лишь началом убиения, первым, пусть и мощным, ударом. Такой великий исторический колосс как Советский Союз, эту первую баррикаду первого штурма неба не сломишь одним ударом.
Главное было не перепутать первый удар с роковым. Тот, кто принял его как роковой - спился, закололся, эмигрировал во внешнюю или внутреннюю эмиграцию, большинство предали и перестроились согласно «заветам» Перестройки. Тот, кто продолжает его воспринимать как роковой - теряет веру в будущее.
Нельзя путать и смешивать понятия государство и население, с одной стороны, со страной и народом, с другой. В 1991 году убили государство. Потом реформами на протяжении 20 лет убивали население. Но убили ли народ? А вот это большой вопрос. В Москве убили точно, в Питере Ленинграде - в меньшей степени, за пределами мегаполисов, как показывает мой личный опыт общения, народ жив по сей день. Он спит, безмолствует, но он жив!
Я живу в чуждом и враждебном мне государстве, но в моей стране! Понимаете, в чем разница?
Примерно до 2010 года я думал, что моя страна и мой народ умерли, что это труп. Но где-то с 2011 года моя вера стала восставать из пепла, я почувствовал первые колыхания крыльев Феникса.
Глупо думать, что Феникс восстанет со дня на день, некоторым его медленное и еле заметное пробуждение из пепла кажется бесконечным, а, значит, нескончаемым, и они разувериваются. Легко верить в очевидное и близкое, гораздо труднее - в невозможное и далекое, но необходимое.
Я иду по улице, пробираюсь сквозь липкую массу лоснящихся от самодовольства, от погрязших в маленькой разрешенной потребительской роскоши людей, озабоченных сиюминутностью и бытовыми квазирадостями. Мне кажется, я утону в этой молочной реке без кисельных берегов.
Я начинаю вглядываться в лица. В поисках эха будущего. А оно, убежден, есть, потому что я хочу жить и хочу, чтобы жила моя будущая страна. Ведь если есть будущее, то должны быть и его проявления. Но где они? Их нет в витринах магазинов или в отражениях стекол иномарок. Они есть только в лицах. Я начинаю вглядываться в лица.
И вот как ожог, как озарение мимо проходит девушка со взглядом, устремлённым не на фешенебельный косметический набор, купленный в будущем через два месяца или года, а с нежным взглядом, видящим ее будущего ребенка, рожденного через два года или через десять лет. Она видит будущее. И видит мою будущую страну, по которой весело и беззаботно будет бегать ее малыш.
И каждый день, выходя на улицу, я продолжаю вглядываться в лица. И нахожу все больше и больше подтверждений моей веры в будущее, веры в мою будущую страну.
Серьезный и вдумчивый взгляд подростка, о чем ты задумался? О своем будущем? Но ведь твое будущее невозможно без будущего твоей страны. И он смутно, неясно это понимает.
Я еду на речном трамвайчике по Москве-реке и сквозь невнятный гул слышу членораздельную речь. Маленький мальчик, который размышляет о том, почему волны на реке разной величины. Понимаете? Не лепечет бред, а раз-мыш-ляет!!!
Пятилетняя девочка на марше Бессмертного полка, одетая в форму медсестры времен Великой Отечественной войны. Вы думаете ей не объяснили, во что ее одевают? Вы думаете это маскарад? Спросите у нее, она вам объяснит. И в ее словах я слышу эхо будущего, а не отголоски прошлого. Папа держит на плечах не просто свою дочь, на его плечах будущее его страны, его будущая страна. И моя.
До 2010 года во мне самом была пустота. Я каждый день падал в эту бездну, в эту разрастающуюся пустоту. Каждый шаг был падением, а не продвижением.
Но потом во мне стал пробуждаться новый человек, человек, который хочет жить в моей будущей стране. Это он, с неокрепшими мускулами стал тверже жать руку, это он стал пристальнее смотреть из моих глаз, а в моем голосе стала пробуждаться его убедительность. Его хотели убить во мне на протяжении двадцати лет. Хотели, чтобы я так и остался ходить согнутым, понурым, смотрящим в пол. Но мой человек распрямляет спину, расправляет плечи и смотрит прямым взглядом в мою страну.
Я прислушиваюсь к себе и понимаю: его не убили, потому что его не было во мне. Он только сейчас начинает рождаться и крепнуть. Можно убить человека прошлого, но убить человека будущего нельзя. Можно не дать ему родиться. Но каким-то чудом во мне крепнет его мускулатура, его взгляд становится тверже, а голос убедительнее. Иногда я смотрю на людей и осознаю, что это смотрю не я, а тот человек будущего, который хочет жить в моей будущей стране.
Потерять веру в свою страну легко. Для этого достаточно потерять веру в людей. А потерять веру в людей еще легче. Для этого нужно потерять веру в себя.
Моя будущая страна жива, пока жива вера в нее. И новым взглядом я продолжаю вглядываться в лица и искать эхо будущего. Я иду по моей стране, по современной России, по которой проложен путь в мою будущую страну.