Судьба гуманизма в XXI столетии. Часть 8.
Концепция № 2 - это коммунизм как прыжок из царства необходимости в царство свободы. Как преодоление человеком всей и всяческой обусловленности. Как соединение человека с его творческой сущностью, высшей родовой сущностью по Марксу
Метафизическая война
Сергей Кургинян , 29 января 2014 г.
опубликовано в №62 от 29 января 2014 г.
Человек, попадая в поезд, может вести себя по-разному.
Кто-то просто едет в поезде и думает о своем.
Кто-то пользуется возможностью побеседовать с соседями по купе. Очень часто, кстати, такие беседы бывают удивительно откровенными...
Кто-то молча ложится на полку, достает из сумки книгу, сосредоточенно читает ее... Потом гасит ночник. Спит... Встает, когда объявляют о прибытии поезда на его остановку.
Очень по-разному ведут себя люди, попадая в поезда. И очень редко попадаются такие, как Арагон или Сент-Экзюпери. Для большинства поезд - это и есть поезд. А для таких, как Арагон и Сент-Экзюпери, поездка в поезде является Странствием. Причем именно Странствием с большой буквы. Ты не просто зачем-то едешь в поезде. Тебе ниспослана судьбой эта поездка. Для чего ниспослана? Для того, чтобы явить тебе некий Смысл. Опять-таки, именно Смысл с большой буквы. А что нужно для того, чтобы обычная поездка в поезде могла явить тебе этот самый Смысл?
Нужно, чтобы поезд, в котором ты едешь, не переставая быть «просто поездом», стал одновременно и чем-то совсем иным. То есть не просто обычным поездом, который едет по тривиальным рельсам, а поездом по имени «человечество», который едет по рельсам предназначения, рельсам исторического пути. Такая способность пережить что-то обычное, например, обычную поездку в обычном поезде, как нечто совсем иное, намного большее, предполагает наличие мощного и достаточно специфического воображения. Это не просто художественное воображение. Это то воображение, которое в Средние века было одинаково присуще религиозным людям, не просто исполняющим обряды, а верящим глубоко и истово.
Такая вера иногда называется живой. И не зря Пушкин, чье стихотворение о двух чувствах я процитировал в передовице «Четвертый этаж - 6», говорил не просто о любви к родимым пепелищам и отеческим гробам, а о такой любви, которая становится животворящей святыней. Пушкин, как подлинно гениальный поэт, никогда не вводит в текст тех слов, которые не исполнены глубокого смысла. И если он говорит не просто о святыне, а о животворящей святыне, то это означает, что ему донельзя нужно подчеркнуть разницу между святыней обычной и святыней животворящей.
Любая вера опирается на святыни. Живая вера опирается на святыни животворящие. Ты можешь верить в коммунизм или в Христа. Но если твоя вера живая, то у тебя есть животворящие святыни.
Для коммуниста это может быть мавзолей Ленина (в Китае - мавзолей Мао Цзэдуна, во Вьетнаме - мавзолей Хо Ши Мина). Или - памятник солдату-победителю в Трептов-парке.
Для верующего православного это может быть храм Гроба Господня в Иерусалиме или храм Покрова на Нерли.
Важно не то, каковы конкретно эти святыни. Важно то, что если они являются животворящими, то твой контакт с этими святынями наполняет тебя особой энергией, которую верующий человек именует благодатью. И совершенно не обязательно такой человек должен быть канонически религиозен. Моя мать, например, подобным образом встречалась каждый год с памятником Пушкину в лицейском саду. Да и с Ленинградом в целом (мои дворянские родственники, упорно называвшие до войны Ленинград Петербургом, после войны категорически отказывались именовать город на Неве иначе как Ленинград).
Просто человек, у которого есть живая вера, соединяясь с животворящими святынями, чем-то подпитывается (не будем здесь уточнять, чем же именно). А человек, который вроде бы верит (возможно даже и ревностно), но не обладает способностью так подпитываться, лишен главного земного жизненного счастья - обладания живой верой. Не буду говорить, что его вера в этом случае является мертвой, скажу только, что она живой не является.
Но вернемся к Средним векам, когда большинство людей обладало именно живой верой. Обладая такой верой, а значит и животворящими святынями, человек Средних веков обладал и чем-то большим, нежели возможность обретения благодати при взаимодействии с такими святынями.