Еще немного об отказе от гуманизма в конце Модерна (из Голсоурси)
Оригинал взят у cautious_man в Еще немного об отказе от гуманизма в конце Модерна (из Голсоурси)
Дж. Голсуорси "Сага о Форсайтах":
"Сомс не сразу нашелся, с чего начать; лицо у Стэйнфорда было как пергаментное, точно он вышел из могилы. Наконец Сомс сказал:
- Я хотел поговорить с вами об одном чеке. Кто-то подделал подпись моего племянника.
Брови поднялись, веки легли на глаза.
- Да. В суд Дарти не обратится.
Сомсу стало тошно.
- Вы так уверены, - сказал он, - а вот мой племянник еще не решил, как поступить.
- Мы вместе учились, мистер Форсайт.
- И вы на этом спекулируете? Есть, знаете ли, предел, мистер Стэйнфорд. А подделка была умелая для новичка.
В лице что-то дрогнуло; и Сомс извлек из кармана подделанный чек. Ну конечно, недостаточно защищен, даже не перечеркнут. Теперь на чеках Вэла придется ставить штамп; "Обращения не имеет; платите такому-то". Но как припугнуть этого типа?
- Я пригласил сюда агента сыскной полиции, - сказал он, - он войдет, как только я позвоню. Так продолжаться не может. Раз вы этого не понимаете... - И он сделал шаг к звонку.
На бледных губах возникла еле заметная горькая улыбка.
- Вы, мистер Форсайт, смею предположить, никогда не бывали в нужде?
- Нет, - брезгливо ответил Сомс.
- А я не выхожу из нее. Это очень утомительно.
- В таком случае, - сказал Сомс, - тюрьма вам покажется отдыхом. - Но уже произнося эти слова, он счел их лишними и, пожалуй, грубыми. Перед ним был вообще не человек, а тень, томная, скорбная тень, Все равно что терроризировать привидение!
- Послушайте, - сказал он, - дайте мне слово джентльмена оставить в покое моего племянника и всю нашу семью, тогда я не буду звонить.
- Очень хорошо, даю вам слово; верить или нет - ваше дело.
- Так, значит, на том и покончим, - сказал Сомс. - Но это последний раз. Доказательство я сохраню.
- Жить нужно, мистер Форсайт.
- Не согласен, - сказал Сомс.
"Тень" издала неопределенный звук - скорее всего смех, - и Сомс опять остался один - Он быстро прошел к двери посмотреть, как тот выйдет на улицу. Жить? Нужно? Разве такому не лучше умереть? Разве большинству людей не лучше умереть? И, поразившись такой несуразной мысли, он прошел в гостиную. Сорок пять лет, как он обставил ее, и вот сейчас она, как и раньше, полна маркетри. На камине стоял небольшой старый дагерротип в глубокой эмалевой рамке - портрет его деда, "Гордого Доссета", чуть тронутый розовым на щеках. Сомс остановился перед ним. Подбородок основателя клана Форсайтов удобно покоился между широко расставленными углами старомодного воротничка. Глаза с толстыми нижними веками - светлые, умные, чуть насмешливые; бакенбарды седые; рот, судя по портрету, может проглотить немало; старинный фрак тонкого сукна; руки делового человека. Кряжистый старик, сильный, самобытный. Чуть не сто лет этому портрету. Приятно видеть признаки сильного характера после этого томного, пообносившегося экземпляра! Хорошо бы посмотреть на места, где родился и рос этот старик, перед тем как, в конце восемнадцатого века всплыть на поверхность и основать род Форсайтов. Надо взять Ригза и съездить, а если Флер не поедет, еще, может, и лучше! Ей было бы скучно! Корни для молодежи ничего не значат. Да, нужно съездить посмотреть на корни Форсайтов, пока погода не испортилась. Но сначала надо устроить старого Грэдмена. Приятно будет повидать старика после такого переживания, он никогда не уходит из конторы раньше половины шестого. И, водворив дагерротип на место. Сомс поехал на такси в Полтри и по пути размышлял. Трудно стало вести дела, когда вас вечно подстерегают субъекты вроде Элдерсона или этого Стэйнфорда. Вот так же и страна - не успеет выбраться из одной заварухи, как попадает в другую; стачка горняков кончится с зимними холодами, но тогда всплывет еще что-нибудь - война или другие беспорядки."
Как говорит в таких случаях Д.Ю. Пучков, тут ведь что интересно. Сомс Форсайт человек вполне моральный. Человек, способный любить - он страстно любил свою первую жену Ирен и свою дочь Флер. То есть это совсем не подонок. Но это человек своего времени, что чуть менее важно, и своего класса, что гораздо важнее. И как результат, в начале XX века с его Первой мировой войной и (это здесь главное!) скачкообразным ростом революционного движения практически по всему миру в его голову приходит эта знаменитая мысль "Разве такому не лучше умереть? Разве большинству людей не лучше умереть?". Как человек нравственный, он пока еще поражется "несуразности" этой мысли. Но к этой мысли его неминуемо толкает то, что называется, логикой классовой борьбы. Или классовыми интересами.
Если чернь заявляет о своих правах, то успешные люди не задумываются над тем, что требования черни могут быть справедливыми. Они не задумываются над тем, как получилось, что люди могут жить в нужде. Сострадание, все христианские добродетели в успешных головах куда-то резко пропадают. Вместо этого успешные люди автоматически обвиняют чернь в том, что они бездельники, неудачники, лодыри, глупцы etc, а уже отсюда совершенно логично следует вывод: или чернь ведет себя, как подобает черни, т.е. знает свое место (см., например, Собачье сердце), или большинству людей вообще не следует жить.
Имеют ли под собой почву обвинения успешными черни в лузерстве? Да, имеют. Но тогда, быть может, следует припомнить о том, как успешные люли преумножают свои капиталы? Всегда ли их действия моральны? Или, вернее, хотя бы иногда их действия моральны? А если припомнить о происхождении капитала, то здесь вообще надо всю частную собственность в мире экспроприировать немедленно, зараз, в одну секунду. Ну, это с точки зрения архитипной справедливости и христианских ценностей.
Так кто же более отвратителен? Бедный человек, возможно не такой способный, возможно не такой сильный, возможно ленивый, возможно - что очень нередко - не такой пробивной, то есть не идущий на сделку с совестью ради материальных приобретений? Или богатый человек - да, допустим, трудоспособный, упорный, талантливый (все перечисленное, кстати, имеет место далеко не всегда), но идущий к своим коммерческим целям по головам? Кстати, всегда забавляли обвинения эксплуатируемых классов в историческом лузерстве. А как тогда быть с 1917 годом? По логике вещей, буржуазия, обожающая успех и, так сказать, "людей с крепкими зубами", должна была прийти в восторг от того, как круто русский пролетариат распинал своих классовых врагов. Но тут простая логика не работает. Тут работает логика классовая. А классовая логика эксплуататорских классов - это логика сугубого уголовника: благо есть то, что является благом для меня лично.
Хорошо, ты успешен и действуешь по закону капиталистических джунглей, потому что иначе нельзя - тебя сожрут в одно мгновенье. Это можно понять. Маркс был успешен. Не знаю... Станиславский, например. Мало ли еще кто. Но если ты при этом говоришь, что большинству людей, заявивших свои права, надо умереть - это фашизм в чистом виде.
Итак, мы выходим на главное: критерий оценки благо/зло один - успешность. Иначе говоря, деньги. И частная собственность как святая святых. Все. Точка. Пока буржуазия боролась с феодалами, терпя от них обиды и унижения, она говорила о гуманизме. С тех пор, как она завоевала ведущие позиции в обществе - буржуазным гуманизмом стало исключительно то, что выгодно буржаузии. А в пределе - оно самое: "Разве такому не лучше умереть? Разве большинству людей не лучше умереть?". Причем заметим - как быстро! Ведь еще дед Форсайта пробивался из низов! А внук уже мыслит фашистскими категориями. Причем, еще раз обратим внимание: Сомс - это хороший человек! Это сугубо положительный персонаж! И свои деньги он зарабатывал честно. По-британски честно. Настолько, насколько вообще можно честно зарабатывать в социально несправедливом обществе, работая адвокатом. И в государстве, которое к тому времени уже вовсю грабило пол-мира.
А что же тогда на уме у людей его класса, но попроще и погрубее - не таких честных и моральных? Беру на себя смелость предположить, что то же самое только без лишней рефлексии (см., например, лорд Китченер). Ведь иначе страна "не успеет выбраться из одной заварухи, как попадает в другую; стачка горняков кончится с зимними холодами, но тогда всплывет еще что-нибудь - война или другие беспорядки"! Ну, надо же что-то делать с этим! Не с прибылью же расставаться в самом-то деле! Яснее ясного ведь, кто виноват, и что с ними делать.
Кстати, Сомс еще смотрит на портрет своего деда. Это его корни. Он чтит их. Это его, если так можно выразиться, эгрегор. А вот для его дочери, Флер, поездки по родным местам уже ничего не значат. Почему? Возраст? Или следующий этап Модерна? И то, и другое. И это еще один шаг навстречу Постмодерну.
Таким образом, отказ Модерна от гуманизма в значительной степени имеет классовую основу. При этом хотелось бы подчеркнуть слова "в значительной степени", но не абсолютно. Отказ Модерна от развития, кстати, тоже, но этот вопрос требует отдельного рассмотрения.
Дж. Голсуорси "Сага о Форсайтах":
"Сомс не сразу нашелся, с чего начать; лицо у Стэйнфорда было как пергаментное, точно он вышел из могилы. Наконец Сомс сказал:
- Я хотел поговорить с вами об одном чеке. Кто-то подделал подпись моего племянника.
Брови поднялись, веки легли на глаза.
- Да. В суд Дарти не обратится.
Сомсу стало тошно.
- Вы так уверены, - сказал он, - а вот мой племянник еще не решил, как поступить.
- Мы вместе учились, мистер Форсайт.
- И вы на этом спекулируете? Есть, знаете ли, предел, мистер Стэйнфорд. А подделка была умелая для новичка.
В лице что-то дрогнуло; и Сомс извлек из кармана подделанный чек. Ну конечно, недостаточно защищен, даже не перечеркнут. Теперь на чеках Вэла придется ставить штамп; "Обращения не имеет; платите такому-то". Но как припугнуть этого типа?
- Я пригласил сюда агента сыскной полиции, - сказал он, - он войдет, как только я позвоню. Так продолжаться не может. Раз вы этого не понимаете... - И он сделал шаг к звонку.
На бледных губах возникла еле заметная горькая улыбка.
- Вы, мистер Форсайт, смею предположить, никогда не бывали в нужде?
- Нет, - брезгливо ответил Сомс.
- А я не выхожу из нее. Это очень утомительно.
- В таком случае, - сказал Сомс, - тюрьма вам покажется отдыхом. - Но уже произнося эти слова, он счел их лишними и, пожалуй, грубыми. Перед ним был вообще не человек, а тень, томная, скорбная тень, Все равно что терроризировать привидение!
- Послушайте, - сказал он, - дайте мне слово джентльмена оставить в покое моего племянника и всю нашу семью, тогда я не буду звонить.
- Очень хорошо, даю вам слово; верить или нет - ваше дело.
- Так, значит, на том и покончим, - сказал Сомс. - Но это последний раз. Доказательство я сохраню.
- Жить нужно, мистер Форсайт.
- Не согласен, - сказал Сомс.
"Тень" издала неопределенный звук - скорее всего смех, - и Сомс опять остался один - Он быстро прошел к двери посмотреть, как тот выйдет на улицу. Жить? Нужно? Разве такому не лучше умереть? Разве большинству людей не лучше умереть? И, поразившись такой несуразной мысли, он прошел в гостиную. Сорок пять лет, как он обставил ее, и вот сейчас она, как и раньше, полна маркетри. На камине стоял небольшой старый дагерротип в глубокой эмалевой рамке - портрет его деда, "Гордого Доссета", чуть тронутый розовым на щеках. Сомс остановился перед ним. Подбородок основателя клана Форсайтов удобно покоился между широко расставленными углами старомодного воротничка. Глаза с толстыми нижними веками - светлые, умные, чуть насмешливые; бакенбарды седые; рот, судя по портрету, может проглотить немало; старинный фрак тонкого сукна; руки делового человека. Кряжистый старик, сильный, самобытный. Чуть не сто лет этому портрету. Приятно видеть признаки сильного характера после этого томного, пообносившегося экземпляра! Хорошо бы посмотреть на места, где родился и рос этот старик, перед тем как, в конце восемнадцатого века всплыть на поверхность и основать род Форсайтов. Надо взять Ригза и съездить, а если Флер не поедет, еще, может, и лучше! Ей было бы скучно! Корни для молодежи ничего не значат. Да, нужно съездить посмотреть на корни Форсайтов, пока погода не испортилась. Но сначала надо устроить старого Грэдмена. Приятно будет повидать старика после такого переживания, он никогда не уходит из конторы раньше половины шестого. И, водворив дагерротип на место. Сомс поехал на такси в Полтри и по пути размышлял. Трудно стало вести дела, когда вас вечно подстерегают субъекты вроде Элдерсона или этого Стэйнфорда. Вот так же и страна - не успеет выбраться из одной заварухи, как попадает в другую; стачка горняков кончится с зимними холодами, но тогда всплывет еще что-нибудь - война или другие беспорядки."
Как говорит в таких случаях Д.Ю. Пучков, тут ведь что интересно. Сомс Форсайт человек вполне моральный. Человек, способный любить - он страстно любил свою первую жену Ирен и свою дочь Флер. То есть это совсем не подонок. Но это человек своего времени, что чуть менее важно, и своего класса, что гораздо важнее. И как результат, в начале XX века с его Первой мировой войной и (это здесь главное!) скачкообразным ростом революционного движения практически по всему миру в его голову приходит эта знаменитая мысль "Разве такому не лучше умереть? Разве большинству людей не лучше умереть?". Как человек нравственный, он пока еще поражется "несуразности" этой мысли. Но к этой мысли его неминуемо толкает то, что называется, логикой классовой борьбы. Или классовыми интересами.
Если чернь заявляет о своих правах, то успешные люди не задумываются над тем, что требования черни могут быть справедливыми. Они не задумываются над тем, как получилось, что люди могут жить в нужде. Сострадание, все христианские добродетели в успешных головах куда-то резко пропадают. Вместо этого успешные люди автоматически обвиняют чернь в том, что они бездельники, неудачники, лодыри, глупцы etc, а уже отсюда совершенно логично следует вывод: или чернь ведет себя, как подобает черни, т.е. знает свое место (см., например, Собачье сердце), или большинству людей вообще не следует жить.
Имеют ли под собой почву обвинения успешными черни в лузерстве? Да, имеют. Но тогда, быть может, следует припомнить о том, как успешные люли преумножают свои капиталы? Всегда ли их действия моральны? Или, вернее, хотя бы иногда их действия моральны? А если припомнить о происхождении капитала, то здесь вообще надо всю частную собственность в мире экспроприировать немедленно, зараз, в одну секунду. Ну, это с точки зрения архитипной справедливости и христианских ценностей.
Так кто же более отвратителен? Бедный человек, возможно не такой способный, возможно не такой сильный, возможно ленивый, возможно - что очень нередко - не такой пробивной, то есть не идущий на сделку с совестью ради материальных приобретений? Или богатый человек - да, допустим, трудоспособный, упорный, талантливый (все перечисленное, кстати, имеет место далеко не всегда), но идущий к своим коммерческим целям по головам? Кстати, всегда забавляли обвинения эксплуатируемых классов в историческом лузерстве. А как тогда быть с 1917 годом? По логике вещей, буржуазия, обожающая успех и, так сказать, "людей с крепкими зубами", должна была прийти в восторг от того, как круто русский пролетариат распинал своих классовых врагов. Но тут простая логика не работает. Тут работает логика классовая. А классовая логика эксплуататорских классов - это логика сугубого уголовника: благо есть то, что является благом для меня лично.
Хорошо, ты успешен и действуешь по закону капиталистических джунглей, потому что иначе нельзя - тебя сожрут в одно мгновенье. Это можно понять. Маркс был успешен. Не знаю... Станиславский, например. Мало ли еще кто. Но если ты при этом говоришь, что большинству людей, заявивших свои права, надо умереть - это фашизм в чистом виде.
Итак, мы выходим на главное: критерий оценки благо/зло один - успешность. Иначе говоря, деньги. И частная собственность как святая святых. Все. Точка. Пока буржуазия боролась с феодалами, терпя от них обиды и унижения, она говорила о гуманизме. С тех пор, как она завоевала ведущие позиции в обществе - буржуазным гуманизмом стало исключительно то, что выгодно буржаузии. А в пределе - оно самое: "Разве такому не лучше умереть? Разве большинству людей не лучше умереть?". Причем заметим - как быстро! Ведь еще дед Форсайта пробивался из низов! А внук уже мыслит фашистскими категориями. Причем, еще раз обратим внимание: Сомс - это хороший человек! Это сугубо положительный персонаж! И свои деньги он зарабатывал честно. По-британски честно. Настолько, насколько вообще можно честно зарабатывать в социально несправедливом обществе, работая адвокатом. И в государстве, которое к тому времени уже вовсю грабило пол-мира.
А что же тогда на уме у людей его класса, но попроще и погрубее - не таких честных и моральных? Беру на себя смелость предположить, что то же самое только без лишней рефлексии (см., например, лорд Китченер). Ведь иначе страна "не успеет выбраться из одной заварухи, как попадает в другую; стачка горняков кончится с зимними холодами, но тогда всплывет еще что-нибудь - война или другие беспорядки"! Ну, надо же что-то делать с этим! Не с прибылью же расставаться в самом-то деле! Яснее ясного ведь, кто виноват, и что с ними делать.
Кстати, Сомс еще смотрит на портрет своего деда. Это его корни. Он чтит их. Это его, если так можно выразиться, эгрегор. А вот для его дочери, Флер, поездки по родным местам уже ничего не значат. Почему? Возраст? Или следующий этап Модерна? И то, и другое. И это еще один шаг навстречу Постмодерну.
Таким образом, отказ Модерна от гуманизма в значительной степени имеет классовую основу. При этом хотелось бы подчеркнуть слова "в значительной степени", но не абсолютно. Отказ Модерна от развития, кстати, тоже, но этот вопрос требует отдельного рассмотрения.