Основания утопического сознания, часть первая

[eot_nsk]

фотография www.forgottenoh.com
Введение

Исследование вопроса об утопическом сознании и утопиях как продуктах его деятельности мало напоминает нетронутое поле. Тем не менее, поле это настолько обширно, а подходы к его обработке так разнообразны, что считать вопрос об утопическом сознании исчерпанным вряд ли дальновидно. Обширность поля определяется колоссальным числом накопленных историей утопических произведений: « <...> Число известных ныне произведений типа утопий, - писал в 1923 году В. В. Святловский, - доходит почти до двух тысяч <...> ».

В качестве же примера, демонстрирующего многообразие подходов к изучению этого материала и того типа сознания, опредмеченной деятельностью которого он является, можно привести комплексный подход, реализованный в труде Э.Я. Баталова «В мире утопии». В этой работе исследование утопии и утопического сознания проводится в форме диалога между «философом», «социологом», «историком», «политиком», «филологом», рассматривающих каждый свой предметный срез, и двух критиков, чем достигается особая целостность рассмотрения вопроса.

Однако, знакомство с литературой последних десятилетий убеждает нас, что в исследовании утопий и утопического сознания произошло некоторое идейное насыщение. В основном статьи на данную тему содержат довольно стандартную компиляцию ставшего классическим корпуса исследовательской литературы. Одни и те же цитаты, идеи, метафоры транслируются из текста в текст, чего, к сожалению, отчасти не удастся избежать и здесь, ввиду необходимости представить краткий обзор существующих подходов к изучению вопроса.

Мы предлагаем отличный от устоявшегося подход к изучению утопического сознания. Его новизна видится нам не в том, что в результате он выделяет сколько-нибудь существенно иные черты, особенности утопического сознания, а в оригинальном способе выведения устойчивого многообразия этих черт из фундаментальных, экзистенциальных оснований утопического сознания.

Поражающая устойчивость многообразия черт, мыслей, переживаний, метафор, образов, которые порождает утопическое сознание, вынуждает нас думать, что они возникают (или актуализируются) с необходимостью из немногих оснований. Особенности утопического сознания могут подчас оказаться всего лишь его внешними приметами. Под основаниями же утопического сознания мы понимаем некие внутренние пружины утопической мотивации и априорные принципы, определяющие жизненный выбор утописта. Разумеется, поиск этих оснований вынуждает в некоторой степени выйти за рамки сухих рационалистических абстракций, поскольку часто мечущуюся, еретическую, визионерскую душу утописта невозможно понимать без известного сопереживания.

В таком виде проблема в исследовательской литературе, которую нам удалось обозреть, никем не формулировалась. Однако это не означает, что содержательно она не изучалась. Ценные сведения об искомых экзистенциальных основаниях можно почерпнуть из научной литературы, в которой исследовались следующие вопросы:

• Вопрос о классификации и принципах классификации накопленных историей утопических произведений. Хотя по видимости этот вопрос не имеет прямого отношения к поставленной проблеме, он имеет к ней важное косвенное отношение. Для поиска оснований нужно иметь своеобразную карту, четкое представление об исторически существовавших типах утопий. Без этой карты исследователю очень трудно устоять перед соблазнами поспешных обобщений исторических частностей и особенностей до уровня всеобщих внеисторических инвариантов. Исследователи, как правило, предлагают набор различных классификационных признаков. Ниже мы рассмотрим вопрос о классификации утопий подробнее.
• Вопрос об особенностях образов идеального общества, которые рисует утопическое воображение. Подобные образы зачастую больше говорят об авторах, накладывающих на рисуемую картину отпечаток собственного сознания. Этот вопрос затронут в книгах Ф. Аинсы «Реконструкция утопии» и «Вне утопии» Р. Даренорфа, но здесь мы не будем его затрагивать ввиду нежелания обсуждать жанровые проблемы утопии.
• Вопрос о функциях утопии также исследован в литературе. Ответ на него позволяет четче представить, какое действие (эффект) производит утопия в обществе и какие потребности удовлетворяет утопическое сознание, предаваясь грезам о совершенстве.
• Вопрос о месте утопии в общей системе культуры (соотношение утопии и идеологии, утопии и идеала, утопии и политики, прогностики, футурологии и тому подобное). На контрасте с другими формами культуры можно выявить особенности утопии. Ввиду обширности этого вопроса мы не будем рассматривать его специально и в целом, а рассмотрим лишь те моменты, которые имеют прямое отношение к поставленной проблеме.
• Вопрос об особенностях утопического сознания исследовался, например, в книгах «Идеология и Утопия» Карла Мангейма, «Принцип надежды», «Тюбингенское введение в философию» Э. Блоха, «Реконструкция утопии» Ф. Аинсы, «Утопия и традиция» Ежи Шацкого, «В мире утопии» Э.Я. Баталова. Антология «Утопия и утопическое мышление» под редакцией В. Чаликовой содержит сокращенные переводы трудов Ф. Мэнюэлей, Э. Блоха, Л. Мэмфорда, М. Ласки, Х. Маравалля, содержащих ценные наблюдения об особенностях утопического сознания. Этот вопрос наиболее близок к проблеме данной работы. В самом деле, основания утопического сознания одновременно могут быть и его существенными особенностями. Следует, однако, зафиксировать и различие этих проблем и подходов к их решению. Нас интересует не только сами особенности утопического сознания как нечто «ставшее» (этот вопрос как раз разрабатывался в литературе), но и их генезис из фундаментальных экзистенциальных коллизий.

Мы хотим представить «историю утопической души», проходящей последовательно через ряд развилок на своем жизненном пути, каждый раз делая выбор, сообразовываясь с некой данностью в виде глубинных пружин мотивации и некоторых априорных принципов.

Кроме того, важнейшую роль в исследовании данной проблемы играет изучение самих утопических произведений, а также так называемых негативных утопий, дистопий, антиутопий (прежде всего, «Мы» Е. Замятина, «О дивный новый мир» О. Хаксли, «1984» Дж. Оруэлла, отчасти произведения А. Платонова и многое другое). Далее, психологический портрет утописта, а также его критика представлены в столь многих произведениях мировой художественной литературы, что перечисление этих произведений лучше не начинать.
ГЛАВА 1. УТОПИЯ И УТОПИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ
Этимология и определение утопии и утопического сознания

Известно, что слово «утопия» происходит от названия одноимённого произведения Томаса Мора, в котором «Утопия» есть лишь название острова. («Золотая книжечка, столь же полезная, сколь и забавная о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия»). Кроме того, есть мнение, что, поскольку Мор писал книгу на латыни, то при транскрипции могло потеряться второе значение приставки, а именно «ев» - «благо». В таком случае возможна игра слов: «благое место, которого не существует». Однако сама по себе этимология не раскрывает сущности утопии и утопического сознания, поэтому рассмотрим некоторые из существующих определений этих понятий:
Определение А. Фойгта

Что такое утопии? Это идеальные образы других миров, в возможность существования которых можно лишь верить, так как научно она не доказана.

Определение К. Мангейма

Утопичным называется то сознание, которое не находится в соответствии с окружающим его „бытием“. Это несоответствие постоянно проявляется в том, что подобное сознание в переживании, мышлении и деятельности ориентируется на факторы, реально не содержащиеся в этом „бытии“... Мы будем считать таковой лишь ту „трансцендентную по отношению к действительности“ ориентацию, которая, преобразуясь в действие, частично или полностью взрывает существующий порядок вещей.

Определение Л. Сарджента

Утопия - это подробное и последовательное описание воображаемого, но локализованного во времени и пространстве общества, построенного на основе альтернативной социально-исторической гипотезы и организованного - как на уровне институтов, так и человеческих отношений - совершеннее, чем то общество, в котором живет автор.

Определение Э.Я. Баталова

утопию можно определить как произвольно сконструированный образ идеального социума, принимающего различные формы (общины, города, страны и тому подобное) и простирающегося на всю жизненную среду человека- от внутреннего его мира до космоса. В таком случае утопическое сознание может быть определено как сознание, произвольно полагающее образ идеального социума.

Определение Мангейма порождает сложную проблему соотношения утопии и идеологии, у Э.Я. Баталова же идеология и утопия соотносятся просто как род и вид. Кроме того, определение Мангейма носит зауженный, социо-исторический характер и не включает в свой объем те многочисленные продукты деятельности утопического сознания, которые не оказали преобразующего воздействия на социальное бытие (да и само это воздействие как критерий весьма проблематичен: в каком смысле произведения Сен-Симона «не оказали (или оказали) преобразующее воздействие» на социальное бытие?). Поэтому мы не можем им воспользоваться. Однако нам близка «апологетическая» в отношении утопии позиция Мангейма, опровергающего обыденное представление об утопии как о праздном фантазировании.

Определение Э.Я. Баталова представляется вполне удовлетворительным для данной работы, и мы примем его за основу. Дополним его, однако, замечанием, что в большинстве случаев существенным для «образа идеального социума» является его противопоставление несовершенному в том или ином отношении (часто невыносимо несовершенному) наличному социальному бытию. Кроме того, дополнение «произвольно сконструированный» введено Э.Я. Баталовым для того, чтобы отделить утопию от каких-либо форм научного прогнозирования, включая, как считалось, марксизм. Оговоримся, что произвол в конструировании утопического образа всегда относителен. Утопический образ несет в себе печать эпохи, её противоречий и личных идеалов автора, попираемых наличным бытием. Утопия - это своего рода негатив, отрицание тех черт общественного бытия, которые делают его невыносимым для утописта.

Итак, утопией мы будем называть до известной степени произвольно сконструированный, более или менее детализированный образ идеального общества (в широком смысле: от общины до человечества), противопоставленный действительному социальному бытию как совершенное несовершенному.
Классификация утопий

Современные исследователи, как правило, не признают возможным принять единый классификационный признак для всех накопленных историей продуктов деятельности утопического сознания.

Исключение же составляет, например, классификация утопий по Мангейму. Ввиду того, что его определение сильно сужает объем понятия «утопия», а также того, что он ограничивается лишь рассмотрением утопий начала Реформации и Нового времени, ему удается положить в основу классификации такой единственный признак, как восприятие исторического времени:

мы вправе утверждать, что важнейшим симптомом структуры сознания является в конечном счете имманентная ему форма восприятия исторического времени... То, как данная конкретная группа или социальный слой расчленяет историческое время, зависит от их утопии.

Стоит заметить, что возможность взять восприятие исторического времени в качестве классификационного признака спорна и не очевидна. Более убедительным представляется тезис, обратный тезису Мангейма: восприятие исторического времени в общественной группе существенно влияет на характер её возможной утопии. Исторически в рамках и за пределами религий существовало многообразие форм восприятия исторического времени, например: циклическое восприятие времени, опирающееся на очевидные циклы смены дня и ночи, сезонов года и тому подобное, циклически-деградационное время в индуизме, время как регресс (миф о «золотом веке»), линейно-эсхатологическое время в дуалистическом зороастризме и авраамических религиях (иудаизм, христианство, ислам), неэсхатологическое линейное время прогресса. Интересно, что в рамках дуалистической иранской культуры с линейным временем родилось одно из первых массовых утопических движений - маздакизм. Вместе с линейно-эсхатологическим восприятием времени возникло представление о принципиальной новизне, небывалости каждого момента времени.

В ранние века христианства и в момент серьезных социальных потрясений позднего средневековья основной формой утопизма был хилиазм (он же милленаризм), основывающийся на прямом толковании пророчества Иоанна Богослова в книге Апокалипсиса о тысячелетии царства Божьего на Земле вместе с праведниками перед концом времен. Вопреки распространенному мнению, хилиазм не был осужден Вселенскими Соборами, и его придерживались такие крупные деятели раннего христианства, как Иустин Мученик, Ириней Лионский, Ипполит Римский и другие. Позже, вместе с победой Церкви, крупные богословы, в частности, Августин, вынуждены были по понятным причинам осудить буквальное толкование пророчества и эвакуировать Царство Божье по ту сторону гроба.

Первой ласточкой нового, похожего на прогрессистское восприятие исторического времени, стало учение Иоахима Флорского, каллабрийского монаха XII века, который интерпретировал историческое время в почти прогрессистском ключе: вначале было царство Отца, затем - царство Сына, потом (с 1260-го года) будет царство Святого Духа. Это учение оказало большое влияние на последующее восприятие времени носителями утопического сознания хилиастического типа, самым ярким из которых был, пожалуй, Томас Мюнцер. Однако сходство учения Иоахима Флорского с учением о прогрессе представляется внешним. Содержание его - сугубо религиозно-эсхатологическое.

Итак, Мангейм, выбрав в качестве маркера восприятие исторического времени, получает следующие «идеальные типы», исторические формы утопического сознания в период Реформации и Нового времени: оргиастический хилиазм анабаптистов, либерально-гуманистическая идея, консервативная идея, социалистическо-коммунистическая идея. Поскольку в Главе 2 мы будем описывать психологические особенности утописта в свете выявленных экзистенциальных оснований именно на примере текстов экстатическо-хилиастического толка, необходимо уже здесь зафиксировать и обсудить некоторые особенности хилиастического утопического сознания, которые описывает Мангейм. Согласно ему,

...подлинный, быть может, единственный, прямой признак хилиастического переживания есть абсолютное пребывание в настоящем, абсолютное присутствие. Мы всегда находимся здесь и внутри пространственной и временной сферы, но с точки зрения хилиастического переживания это пребывание неподлинно. Для абсолютного переживания хилиаста настоящее становится брешью, через которую то, что было чисто внутренним чувством, прорывается наружу и внезапно одним ударом преобразует внешний мир.

Далее:

Его [хилиаста], собственно говоря, интересует не столько само тысячелетнее царство, сколько то, чтобы оно было здесь и теперь, возникло бы из земной жизни как внезапный переход в инобытие.

Такое «пребывание в настоящем» в более широкой перспективе многие исследователи интерпретируют как якобы присущий всем утопиям антиисторизм. Мы остановимся подробнее на этом вопросе, так как считаем, что здесь происходит определенное смешение понятий. Тезис об антиисторизме как о существенной особенности утопического сознания противоречит тому факту, что очень многие утописты едва ли не молились Истории. Более адекватно, на наш взгляд, описывать хилиастические переживания не в терминах «пребывания в настоящем», «антиисторизма», а в терминах греческого кайроса. Мы используем это понятие в том смысле, в каком использовал его применительно к хилиазму и не только Пауль Тиллих в своей работе под названием «Кайрос». Кайрос по Тиллиху - сакральное время, время преображения, одухотворения, время, касающееся вечности, и потому в этом времени достигается особая полнота, подлинность существования в соединении с инобытием. Он так пишет про хилиастические переживания:

Первую форму абсолютной философии истории определяет напряженное чувство близости конца времен: приблизилось Царство Божие, решающий час близок, наступает великий, подлинный кайрос, который преобразит все. Это революционно-абсолютный тип. Он видит цель истории в «царстве не от мира сего» или в победе разума в этом мире. В обоих случаях говорится абсолютное «Нет» прошлому и абсолютное «Да» будущему. Это фундаментальная для всякого серьезного исторического сознания интерпретация истории, как интерпретация, впервые воспринявшая понятие кайроса.

[...]

«Сакральное» или «священное» возбуждает, питает, вдохновляет всю реальность и все стороны существования. Здесь нет профанной природы или истории, профанного эго и профанного мира. Вся история есть священная история, все происходящее носит мистический характер; природа и история неразделимы.

Таким образом, мы предпочитаем, вопреки Мангейму, не приписывать хилиастам «пребывания в настоящем», антиисторизма, а описывать их переживания в терминах ожидания сакрального времени революции (т.е. кайроса). На уровне метафор подобное экзистенциальное переживание часто может оформляться в метафору молнии: «Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек» (Ницше), «Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный» (Горький). Молния является символом вторжения трансцендентного в имманентное, она соединяет сакральные небеса с профанной Землей, одухотворяет действительность. Это не значит, однако, обратного утверждения, что все утопии напротив, проникнуты историзмом. Помимо антиисторизма утопий с циклическим восприятием времени бывают и сложные, противоречивые сочетания историзма с антиисторизмом. Так, например, П.Я. Чаадаев в «Философических письмах» помимо страстей по прогрессу выдает следующую антиисторическую (восходящую к неоплатонизму) исповедь:

Один великий гений когда-то сказал, что человек обладает воспоминанием о какой-то лучшей жизни: великая мысль, не напрасно брошенная на землю; но вот чего он не сказал, а что сказать следовало, - но здесь лежит предел, которого не мог переступить ни этот блестящий гений, ни какой-либо другой в ту пору развития человеческой мысли, - это то, что утраченное и столь прекрасное существование может быть нами вновь обретено, что это всецело зависит от нас и не требует выхода из мира, который нас окружает.

Время и пространство - вот пределы человеческой жизни, какова она ныне. Но прежде всего, кто может мне запретить вырваться из удручающих объятий времени? ... Но в таком случае, куда делось бы время, эта пагубная мысль, обступающая и гнетущая меня отовсюду? Не исчезнет ли оно совершенно из моего сознания, не рассеется ли без остатка мнимая его реальность, столь жестко меня подавляющая? Моему существованию нет более предела; нет преград видению безграничного; мой взор погружается в вечность; земной горизонт исчез; небесный свод не упирается в землю на краях безграничной равнины, стелющейся перед моими глазами; я вижу себя в беспредельном пребывании, не разделенном на дни, на часы, на мимолетные мгновения, но в пребывании вечно едином, без движения и без перемен, где все отдельные существа исчезли друг в друге, словом, где все пребывает вечно. Зачем кидается он [человеческий дух] беспрестанно в иной мир, где не слышен роковой бой часов?

Перейдем к другим классификациям утопий. Ежи Шацкий предлагает следующую классификацию утопий:

• Эскапистские утопии
  • Утопии места
  • Утопии времени
  • Утопии вневременного порядка
• Героические утопии
  • Утопии ордена
  • Утопии политики

Утопии места преобладали от античности до Нового Времени (за исключением связанных с эсхатологией милленаристских утопий). И лишь начиная с книги Мерсье «Год 2440», изданной в 1771-м году, начинают преобладать утопии времени. Этот факт можно объяснить двумя причинами: с одной стороны - завершение эпохи великих географических открытий, когда все пространственные горизонты были изведаны и идеалу потребовалась срочная эвакуация во временное измерение; с другой стороны - и это главное - возникновение идеи прогресса в то время, когда фактом массового осознания стало заметное изменение социального мира на памяти одного поколения под влиянием развития наук и производительных сил.

Существует и множество других классификаций:

• По принципу подлинности: «утопии», «полуутопии», «квазиутопии» (Ф. Полак);
• По принципу направленности действия: «утопии бегства» и «утопии реконструкции» (Л. Мамфорд);
• По принципу локализации идеала: «утопия», «ухрония» (Ф. Мануэль);
• По типу утопического темперамента: «анархические» и «архические» (А. Фойгт);
• По принципу социально-классового содержания идеала: буржуазные, пролетарские, патриархально-крестьянские и так далее;
• По социополитическому содержанию: либеральные, социалистические, анархистские, фашистские и др. Наличие в этой классифкации фашистских утопий понятным образом смущает нормальных людей, хотящих иметь с фашизмом как можно меньше общего, но в утопию можно вложить очень разное содержание;
• По социокультурному наполнению идеала: романтические, технократические, теократические и др.

Мы не будем подробно описывать эти классификации, ибо это не есть наш предмет. Нам важно отметить, что накопленный историей багаж утопических произведений глубоко неоднороден, поэтому всегда необходимо оговаривать, об утопиях какого типа идет речь: любое суждение об утопиях и утопическом сознании в целом может оказаться поспешным обобщением.
Функции утопии

Э.Я. Баталов выделяет следующие функции утопии:
Критическая функция

Утопист выступает как «вечный еретик», выявляющий и обличающий пороки наличного социального бытия;
Нормативная функция

Помимо критики, утопия противопоставляет несовершенному сущему совершенное должное. Утопия выступает как прескриптивное знание (знание, устанавливающие нормы), в противоположность знанию дескриптивному (описательному);
Когнитивная функция

Утопист исследует пределы возможного, формирует новые ценностные установки, зачастую предвосхищает завтрашний день, напряженно вглядываясь в «даль грядущего»;
Конструктивная функция

Ф. Полак в непереведенной работе «Образ будущего» (см. дополнительно статью Е.Н. Князевой «Конструирование будущего») отмечал, что утопия демиургична, созидательна. Это рационально сконструированная модель, призванная воздействовать на современное ей общество. Утопический «образ будущего» может оказывать активное воздействие на историческое развитие потому, что социальный мир существует в стихии социальной деятельности, он социально конструируется. Формы, в которые отливается социальная деятельность, зависят в значительной степени от определений реальности (см. «Социальное конструирование реальности» П. Бергера и Т. Лукмана). Например, человек не будет искать выхода из тупика, если он не определил ситуацию, как тупик. Если нет тупика, зачем из него выходить?

Для исследования этих вопросов можно привлечь, например, идею «самоактуализирующихся пророчеств» Р. Мертона. Мертон ссылается на известную «теорему Томаса»: «Если люди определяют ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям». Например, вопрос о том, является ли еврейский (как равно и русский, немецкий, американский) народ народом мессианским, не является предметом науки. Если люди определяют себя как мессианский народ, верят в это - эта вера будет реальной по своим последствиям: Израиль восстановлен. Неизвестно, существует ли христианский Бог - христианство реально по последствиям и тому подобное. «Но утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше», - сокрушался по этому поводу Н. Бердяев.

Понимание конструктивной функции утопии имеет огромное значение для преодоления свойственного ортодоксальному марксизму представления об историческом процессе как естественноисторическом процессе и имманентных ему объективных законах. В 3-й Главе «Материализма и Эмпириокритицизма» Ленин цитирует энгельсовское понимание тезиса Гегеля о свободе как познанной необходимости:

Энгельс говорит: «Гегель первый правильно представил соотношение свободы и необходимости. Для него свобода есть познание необходимости. „Слепа необходимость, лишь поскольку она не понята“. Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека, - два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения... Свобода состоит в основанном на познании необходимостей природы господстве над нами самими и над внешней природой»...

Почему-то советские марксисты не применяли этот тезис к марксовым законам исторического развития. Иначе неизбежно следовало бы, что открытие Марксом законов исторического развитие обеспечило человечеству возможность господства над историей. Возможно, так происходило потому, что признание этого факта подрывало бы веру в «неизбежность» победы коммунизма. Между тем, над этой известной проблемой соотношения субъективного и объективного в истории задумывался в «Государе» еще Маккиавелли:

Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в мире правят судьба и Бог, люди же с их разумением ничего не определяют и даже ничему не могут противостоять; отсюда делается вывод, что незачем утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием... И однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что, может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям. Я уподобил бы судьбу бурной реке, которая, разбушевавшись, затопляет берега, валит деревья, крушит жилища, вымывает и намывает землю... Но хотя бы и так, - разве это мешает людям принять меры предосторожности в спокойное время, то есть возвести заграждения и плотины так, чтобы, выйдя из берегов, река либо устремилась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег?.

Но принять эти меры люди могут лишь зная об угрозе наводнения.
Компенсаторная функция

Прекрасный идеал вместе с верой в его осуществимость дарит утописту надежду на счастье. Без подобных упований жизнь его становится похожей на дантовский ад: «Входящие, оставьте упования». Такая же компенсаторная функция присуща и религии (религиозное утешение).