(no subject)
Заворачиваю в плотное, сухое, трескучее. Ворочаю.
Потом в липкое, затем в мелко колючее и снова в липкое. Засыхает. Потом снова, уже в грязное, с дурным запахом. Ей тесно и не комфортно. Шевелиться все труднее. Движения скованы. Ни вправо, ни влево. Зато сквозь толстую корку наслоившихся оболочек не проходит ни звука, ни света. И чужие касания не чувствительны ей так, как раньше. И плевки стекают по грубой поверхности, не затрагивая сердцевину.
Вдруг что-то всё-таки просачивается . Что-то - это хорошее. По-настоящему, исконно хорошее, прямо вот как у скифов «хоро» - высокое, возвышенное … И это просочившееся возвышенное разъедает толстую грязную вонючую, с таким трудом созданную оболочку в несколько мгновений! Корка отпадает как черная кожура молодого ореха, оставляя чистое светлое ядро. И оно, нагое, беззащитное, среди отпавшей шелухи и нечистот излучает ответное сияние, мерцающее, пульсирующее! Это мерцание всё усиливается с каждой секундой, постепенно превращаясь в поток яркого света.
Но хорошее заканчивается. Такова его природа - всегда неожиданно заканчиваться. И свет ее меркнет. Сначала только тускнеет, а потом совсем меркнет. Последние искорки-всхлипывания… Остывшую, проблескивающую последними редкими искорками, я аккуратно ее смазываю лечебными снадобьями, обкладываю мягкими зелеными листочками.
А затем заворачиваю в плотное, сухое, трескучее. Ворочаю.