(no subject)
МЕРЗОСТЬ ЗАПУСТЕНИЯ
У Л.М.Леонова (1899-1994) есть удивительная по своей несвоевременности и стилистической вольности повестушка под вызывающим названием Evgenia Ivanovna, которую он впервые пытался напечатать еще в 1938 г. (!), но, разумеется, безуспешно и, что удивительно, без каких-либо неприятных последствий. В доработанном виде она увидела свет лишь в 1967 г., на излете оттепели.
Речь в ней идет о судьбе русской эмигрантки, покинутой без средств мужем-офицером в Константинополе, а затем, уже в Париже, вытянувшей счастливый билет в виде брака с известным английским археологом, с которым она совершила свадебное путешествие по Ближнему Востоку с заездом в советскую Грузию. Там их гостеприимно разместили в цинандальском имении кн.Чавчавадзе, перешедшем короне, а в советское время превратившемся в резиденцию для именитых гостей. К ним был приставлен гид, случайно оказавшийся тем самым первым мужем, ныне возвращенцем, старательно завоевывающим доверие хозяев, но, как культурный русский человек, порой срывающимся. Вот один из этих срывов:
Трудно было придумать уголок укромнее для какой-нибудь загадочной поэтической тайны. И действительно, в диких зарослях на краю цинандальского плато пряталась уютная, с куполом, белокаменная беседка, память о которой, по словам Стратонова, стоило увезти с собою в Англию.
- Нам остается взглянуть на судьбу одной такой мечты, - с дрожью в голосе приступил он, грудью заслоняя до поры зрелище позади себя. - Не следовало бы показывать это иностранцам, если бы здесь не подтверждался давешний, хотя и недосказанный намек миссис Пикеринг, что одним сожалением не воскресишь навек загубленного. По преданию, в этом месте русский поэт Грибоедов обручился со своей невестой. Она была из рода Чавчавадзе, ее звали Нина, ей было тогда пятнадцать лет. К несчастью, вследствие соблазнительной уединенности не все посетители относились с чуткостью к этому романтическому гроту любви…
С видом скорбного свидетельства гид отошел в сторону, и гости замерли на пороге с протяжными, слившимися воедино возгласами гнева и изумления. Пол беседки был равномерно загажен до последнего сантиметра, даже в углах, что наводило на размышления о постоянстве людских привычек и преимуществах настойчивой тренировки. Вязь из сомнительных рисунков и надписей на двух языках покрывала известковые стены, помнившие девический лепет Нины. Евгения Ивановна просительно стиснула локоть мужа.
Обернувшись, мистер Пикеринг с отвисшими краями рта уставился в дрянный матерчатый галстучек гида.
- Я обещаю моей дорогой жене, - с ледяной яростью произнес англичанин, - скрыть от властей в Тифлисе ваше дерзкое и болезненное поведение. Нам обоим было бы одинаково неприятно, если бы наш визит в эту страну стал причиной самой крупной неприятности из всех, уже испытанных вами.
Старомодным жестом англичанин предложил руку жене, побледневший Стратонов едва успел уступить им дорогу.
У Л.М.Леонова (1899-1994) есть удивительная по своей несвоевременности и стилистической вольности повестушка под вызывающим названием Evgenia Ivanovna, которую он впервые пытался напечатать еще в 1938 г. (!), но, разумеется, безуспешно и, что удивительно, без каких-либо неприятных последствий. В доработанном виде она увидела свет лишь в 1967 г., на излете оттепели.
Речь в ней идет о судьбе русской эмигрантки, покинутой без средств мужем-офицером в Константинополе, а затем, уже в Париже, вытянувшей счастливый билет в виде брака с известным английским археологом, с которым она совершила свадебное путешествие по Ближнему Востоку с заездом в советскую Грузию. Там их гостеприимно разместили в цинандальском имении кн.Чавчавадзе, перешедшем короне, а в советское время превратившемся в резиденцию для именитых гостей. К ним был приставлен гид, случайно оказавшийся тем самым первым мужем, ныне возвращенцем, старательно завоевывающим доверие хозяев, но, как культурный русский человек, порой срывающимся. Вот один из этих срывов:
Трудно было придумать уголок укромнее для какой-нибудь загадочной поэтической тайны. И действительно, в диких зарослях на краю цинандальского плато пряталась уютная, с куполом, белокаменная беседка, память о которой, по словам Стратонова, стоило увезти с собою в Англию.
- Нам остается взглянуть на судьбу одной такой мечты, - с дрожью в голосе приступил он, грудью заслоняя до поры зрелище позади себя. - Не следовало бы показывать это иностранцам, если бы здесь не подтверждался давешний, хотя и недосказанный намек миссис Пикеринг, что одним сожалением не воскресишь навек загубленного. По преданию, в этом месте русский поэт Грибоедов обручился со своей невестой. Она была из рода Чавчавадзе, ее звали Нина, ей было тогда пятнадцать лет. К несчастью, вследствие соблазнительной уединенности не все посетители относились с чуткостью к этому романтическому гроту любви…
С видом скорбного свидетельства гид отошел в сторону, и гости замерли на пороге с протяжными, слившимися воедино возгласами гнева и изумления. Пол беседки был равномерно загажен до последнего сантиметра, даже в углах, что наводило на размышления о постоянстве людских привычек и преимуществах настойчивой тренировки. Вязь из сомнительных рисунков и надписей на двух языках покрывала известковые стены, помнившие девический лепет Нины. Евгения Ивановна просительно стиснула локоть мужа.
Обернувшись, мистер Пикеринг с отвисшими краями рта уставился в дрянный матерчатый галстучек гида.
- Я обещаю моей дорогой жене, - с ледяной яростью произнес англичанин, - скрыть от властей в Тифлисе ваше дерзкое и болезненное поведение. Нам обоим было бы одинаково неприятно, если бы наш визит в эту страну стал причиной самой крупной неприятности из всех, уже испытанных вами.
Старомодным жестом англичанин предложил руку жене, побледневший Стратонов едва успел уступить им дорогу.