(no subject)
3. «ЧЕРНАЯ СТРЕЛА»
А теперь дождь, дождь. Дождь повсюду. Дождь барабанит по навесу над входом в домик Танеевых, по серым деревянным стенам дома Тургеневых, по зеленой крыше Коммерческого Училища. Если пройти прямо и свернуть в первый переулок налево, вы окажетесь в чудесном уголке этого странного города. Тут можно услышать шарманку и купить жареных каштанов. Тут каждую осень в маленьком подвальчике подают молодое вино. Оно очень молодое и еще пенится. Мы частенько бывали там с Арманом. Особенно осенью. В осенние дни там бывало людно, и официантка по имени Люси носилась по дымному душному залу, а ей со всех сторон кричали.
Арман сидел, насупленный, грузный, положив локти на дощатый стол, и смотрел на своды потолка. Вино он пил медленными глотками. Я пил быстро и много. Передо мной стояло уже два пустых стакана, и еще один был пуст наполовину. Мне хотелось говорить, но я не знал о чем. Арман не был расположен к разговору; ему нравилось просто сидеть и «чувствовать себя». Он любил «чувствовать себя», об этом все его рассказы. Я пил больше, чем он. Люси забрала пустые стаканы. Когда она их забирала, я задержал ее за локоть и попросил принести картофельной соломки.
«Да-а… хорошее место, жаль уходить. Жаль уезжать. Буду вспоминать дома, с грустью.» Арман подпер рукой тяжелый, но мягкий подбородок. «Ты знаешь, - продолжал он, - у меня такое чувство, будто мы сейчас плывем куда-то, будто это корабль, вернее его трюм. За бортом холодное море, шторм. Но корабль большой и мы не чувствуем качки. Кругом матросы, бедные пассажиры, эмигранты, отправившиеся в дальний путь за призрачным счастьем. И мы с тобой - два скитальца. Плывем, а сами не знаем, куда.» Арман замолчал, только глаза его стали чуть острее, внимательнее вглядываться в черную потолочную балку, потонувшую в клубах влажного и едкого дыма.
Я не знал, что сказать в ответ. «Знаешь… - начал было я, но вдруг забыл, о чем только что думал, и замолчал, подняв стакан и задержав его где-то на полпути между столом и ртом. Потом я поставил его на стол и тоже задумался.
- Нет, дорогой мой, жизнь действительно порой бывает удивительно приятна. Это бывает случайно, неожиданно, вдруг. Вдруг тебе становится хорошо. И никуда не надо идти, отпадает надобность в спешке, в делах. Все теряет прежний смысл. То есть ты вдруг понимаешь иллюзорность этого смысла.
- Но за этим следует пустота, - возразил я. И понял, что сказал это некстати.
Арман покачал головой и закрыл глаза:
- Знаешь, это не совсем так. Потом - это потом. Это возвращение из плаванья на землю. Это время, когда вдруг на тебя обрушивается неизбежное. Не об этом речь. Ведь мы живем ради минут настоящего путешествия, и не надо бояться последствий, дорой мой, поверь пожившему на этом свете. И вовсе никуда не годное дело - напиваться. Ты портишь этим путешествие, ты перестаешь быть путешественником.
Арман устало повел плечами. Потом быстро допил вино. Кажется, его путешествие завершилось благополучно, и перед ним замаячила до боли знакомая полоса родного берега. Пароход Армана медленно входил в гавань. И тут я улыбнулся: "Ладно, пойдем. Пора."
И оставив деньги на столе, мы покинули кабачок, на вывеске которого была изображена черная стрела.
2 августа 1984 г.
А теперь дождь, дождь. Дождь повсюду. Дождь барабанит по навесу над входом в домик Танеевых, по серым деревянным стенам дома Тургеневых, по зеленой крыше Коммерческого Училища. Если пройти прямо и свернуть в первый переулок налево, вы окажетесь в чудесном уголке этого странного города. Тут можно услышать шарманку и купить жареных каштанов. Тут каждую осень в маленьком подвальчике подают молодое вино. Оно очень молодое и еще пенится. Мы частенько бывали там с Арманом. Особенно осенью. В осенние дни там бывало людно, и официантка по имени Люси носилась по дымному душному залу, а ей со всех сторон кричали.
Арман сидел, насупленный, грузный, положив локти на дощатый стол, и смотрел на своды потолка. Вино он пил медленными глотками. Я пил быстро и много. Передо мной стояло уже два пустых стакана, и еще один был пуст наполовину. Мне хотелось говорить, но я не знал о чем. Арман не был расположен к разговору; ему нравилось просто сидеть и «чувствовать себя». Он любил «чувствовать себя», об этом все его рассказы. Я пил больше, чем он. Люси забрала пустые стаканы. Когда она их забирала, я задержал ее за локоть и попросил принести картофельной соломки.
«Да-а… хорошее место, жаль уходить. Жаль уезжать. Буду вспоминать дома, с грустью.» Арман подпер рукой тяжелый, но мягкий подбородок. «Ты знаешь, - продолжал он, - у меня такое чувство, будто мы сейчас плывем куда-то, будто это корабль, вернее его трюм. За бортом холодное море, шторм. Но корабль большой и мы не чувствуем качки. Кругом матросы, бедные пассажиры, эмигранты, отправившиеся в дальний путь за призрачным счастьем. И мы с тобой - два скитальца. Плывем, а сами не знаем, куда.» Арман замолчал, только глаза его стали чуть острее, внимательнее вглядываться в черную потолочную балку, потонувшую в клубах влажного и едкого дыма.
Я не знал, что сказать в ответ. «Знаешь… - начал было я, но вдруг забыл, о чем только что думал, и замолчал, подняв стакан и задержав его где-то на полпути между столом и ртом. Потом я поставил его на стол и тоже задумался.
- Нет, дорогой мой, жизнь действительно порой бывает удивительно приятна. Это бывает случайно, неожиданно, вдруг. Вдруг тебе становится хорошо. И никуда не надо идти, отпадает надобность в спешке, в делах. Все теряет прежний смысл. То есть ты вдруг понимаешь иллюзорность этого смысла.
- Но за этим следует пустота, - возразил я. И понял, что сказал это некстати.
Арман покачал головой и закрыл глаза:
- Знаешь, это не совсем так. Потом - это потом. Это возвращение из плаванья на землю. Это время, когда вдруг на тебя обрушивается неизбежное. Не об этом речь. Ведь мы живем ради минут настоящего путешествия, и не надо бояться последствий, дорой мой, поверь пожившему на этом свете. И вовсе никуда не годное дело - напиваться. Ты портишь этим путешествие, ты перестаешь быть путешественником.
Арман устало повел плечами. Потом быстро допил вино. Кажется, его путешествие завершилось благополучно, и перед ним замаячила до боли знакомая полоса родного берега. Пароход Армана медленно входил в гавань. И тут я улыбнулся: "Ладно, пойдем. Пора."
И оставив деньги на столе, мы покинули кабачок, на вывеске которого была изображена черная стрела.
2 августа 1984 г.