(no subject)
СКВЕРНЫЙ АНЕКДОТ
(Бонч-Бруевич против Каринского)
Теперь, после того, как стали известны основные вехи биографии Н.С.Каринского (см.: http://enzel.livejournal.com/301559.html) и освещён ключевой, как нам представляется, эпизод его биографии, можно перейти к другому сюжету, скорее, скверно-анекдотического, чем собственно историко-биографического свойства, но который, как это нередко бывает со скверными анекдотами, и остался в истории в связи с именем Н.С.Каринского, к немалому, заметим, его - да и не только его - огорчению.
Сразу после того, как 21 января 1924 г. не стало, наконец, В.И.Ульянова (Ленина), одновременно с мумификацией его бренных останков началась «канонизация» его личности, в связи с чем возникла и начала быстро пополняться специфическая «агиографическая» литература, получившая название ленинианы. Всевозможные «соратники», т.е. знавшие Ленина большевики, стали писать воспоминания о нём, которые, строго говоря, могут быть названы воспоминаниями лишь условно, поскольку должны были удовлетворять ряду наперёд поставленных требований: 1) способствовать прославлению Ленина; 2) не находиться в противоречии с изменчивой партийной линией; 3) наращивать политический вес/капитал самого мемуариста. Разумеется, любые мемуары субъективны и избирательны, но они должны, по крайней мере, быть свободны от идеолого-политических ограничений, тем более таких, какие налагали коммунистическая доктрина и политическая конъюнктура.
Одним из пионеров ленинианы стал «профессиональный революционер» и «старый большевик» В.Д.Бонч-Бруевич (1873-1955) - лицо, действительно и давно стоявшее близко к Ленину (ещё со времён т.н. «женевской колонии» начала 1900-х годов), входившее в партийное ядро, во многом участвовавшее и многое знавшее. Говорить подробно о его биографии мы не станем, в том числе и потому, что в случае таких людей до фактов надо долго докапываться, преодолевая множество предохранительных слоёв - это задача для специального исследования. Заметим лишь, что по роду своих интересов он совмещал «революционную работу» с некоторой специфической исследовательской деятельностью - изучением русских сектантов, в результате чего приобрёл репутацию знатока в этой политически чувствительной области.
В.Д.Бонч-Бруевич в 1919 г., Н.С.Каринский не позднее 1923 г.
Уже в мае 1924 г. Бонч-Бруевич публикует первую версию своих мемуаров под названием «В.И.Ленин в России после февральской революции». (Молодая гвардия. М., 1924. №5), которые на следующий год выходят уже отдельной брошюрой под несколько изменённым названием. Для нас, однако, важны не все эти воспоминания целиком, но только один относительно небольшой фрагмент из них, самым непосредственным образом касающийся Н.С.Каринского. Впоследствии этот фрагмент, с малосущественными редакционными изменениями, повторялся во всех позднейших изданиях мемуаров Бонч-Бруевича (1927, 1930, 1931, 1963 гг.). Приведём его полностью по Избранному Бонч-Бруевича (М., 1963):
«Помимо войск, деятели взбешенного Временного правительства решили использовать все, что только возможно, и клевету, прежде всего, против большевиков вообще и против Владимира Ильича в особенности. Четвертого июля часов в семь вечера после дежурства в Таврическом дворце я пошел на некоторое время домой. Вскоре ко мне позвонили.
- Кто у телефона? - спрашиваю я.
- Вы меня узнаете? - отвечает голос, чуть-чуть картавя. Прислушиваюсь. Ба! Николай Сергеевич Каринский, которого я очень хорошо знал как радикального адвоката, почти постоянно жившего в Харькове. Мне, в качестве эксперта, с ним приходилось очень много раз выступать на судебных процессах по сектантским делам, и он всегда вел эти процессы очень умело, энергично, со знанием дела и настолько свободно, что его речи и допросы миссионеров, священников и всех шпионов православного ведомства нередко вызывали протесты прокурора и председателя суда.
Во время Февральской революции прокурор республики Переверзев, будучи с ним лично хорошо знаком, предложил ему занять место его помощника. К сожалению, он согласился и этим очень много напортил себе.
До этого телефонного звонка я давненько его не видел и совершенно не знал, в каком он настроении.
- Я звоню к вам, - сказал он мне, - чтобы предупредить вас: против Ленина здесь собирают всякие документы и хотят его скомпрометировать политически. Я знаю, что вы с ним близки. Сделайте отсюда какие хотите выводы, но знайте, что это серьезно и от слов вскоре перейдут к делу.
- В чем же дело? - спросил я его.
- Его обвиняют в шпионстве в пользу немцев.
- Но вы-то понимаете, что это самая гнуснейшая из клевет! - ответил я ему.
- Как я понимаю, это в данном случае все равно. Но на основе этих документов будут преследовать его и всех его друзей. Преследование начнется немедленно. Я говорю это серьезно и прошу вас немедленно же принять нужные меры, - сказал он как-то глухо, торопясь.
- Все это я сообщаю вам в знак нашей старинной дружбы. Более я ничего не могу вам сказать. До свидания. Желаю вам всего наилучшего... Действуйте...
- Благодарю за предупреждение... - только и успел я сказать, как телефон умолк.
По всему тону разговора я понял, что Каринский спешил, передавая мне эти сведения, что ему ввиду его служебного положения было опасно все это мне сообщить. Зная его как очень спокойного и осторожного человека, мне стало ясно, что дело это, очевидно, серьезное и что действительно необходимо сейчас же действовать. Я обдумывал положение.
Прежде всего, конечно, хотелось броситься к Владимиру Ильичу и все рассказать ему. Я совсем было собрался идти в Таврический, но подумал, что можно случайно разойтись, что надо спешить и что лучше всего, чтобы выиграть время, попытать счастье соединиться с Владимиром Ильичем по телефону. Я позвонил в Таврический в нашу дежурную комнату. Кто-то подошел к телефону. Я просил немедленно позвать Владимира Ильича.
- Алло!.. - раздался через полминуты знакомый голос.
- Я получил сейчас сообщение не только из верного источника, но, можно сказать, из первоисточника, сообщение гнусное и подлое, касающееся преследования, которое предпринимается против вас. Источника по телефону я не могу назвать по понятным вам причинам, ибо нас могут слушать...
И торопясь, чтобы не перебили, я подробно рассказал ему все, что сообщил мне Каринский.
- Источник ваш безусловно верный?
- Да.
- Случайный, или это лицо имело с вами постоянное, давнишнее знакомство?
- Да, постоянное, давнишнее знакомство в течение семи лет.
- Опишите, кто он сейчас - человек из публики или занимающий официальное положение?
- Занимает высокое официальное положение, лично ко мне в силу давнего знакомства прекрасно расположен.
- Сообщает ли он по слухам, или по каким-либо документам, хотя и сфабрикованным?
- Он сообщил мне, что имеются документы, и советовал как можно скорей принять серьезные меры, как я понимаю, предупреждающие преследование.
- Мы здесь тоже получили об этой гнусности некоторые сведения, стараемся их проверить. Если что знаете, сообщите нам. Сообщенное вами - серьезно и важно...
Я стал просить Владимира Ильича, чтобы он скорее уехал из Таврического и ни в коем случае не показывался домой.
- Вы не волнуйтесь так, - бодро и задушевно сказал Владимир Ильич.
- Я чувствую, что вам грозит опасность, и нельзя не волноваться...
- Ничего, ничего... Я собираюсь уйти отсюда...
- Поскорей бы!..
- Хорошо... До свиданья... Звоните... - разговор прекратился». - http://leninism.su/memory/4170-vospominaniya-o-lenine51.html?showall=&start=10
В.И.Ульянов (Ленин) и В.Д.Бонч-Бруевич зимой 1917/18 гг. - рис. Ю.К.Арцыбушева
Итак, перед нами изложение двух телефонных разговоров Бонч-Бруевича - первый с Каринским, второй - с Лениным, по содержанию первого. Бонч-Бруевич говорит о Каринском как о своём хорошем знакомом, «радикальном адвокате», с которым «много раз» выступал вместе на различных судебных процессах по сектантским делам. В разговоре с Лениным он уточняет: «давнишнее знакомство в течение семи лет» (т.е. примерно с 1910 г.). Он, правда, допускает неточность, говоря, что Переверзев «предложил ему занять место его помощника во время Февральской революции», поскольку, на самом деле, Переверзев предложил Каринского на место прокурора Петроградской Палаты, и случилось это только в мае. Но это мелочь. В связи с темой знакомства заметим, что Бонч-Бруевич совершенно умалчивает о другой стороне их отношений с Каринским. В течение ряда лет, по крайней мере, в 1912-15 гг., он печатался в редактируемой Каринским харьковской газете Утро, имевшей, скорее, лево-либеральное, но никак не революционное направление. Видимо, указывать советской аудитории на факт своего сотрудничества в «буржуазной прессе» Бонч-Бруевичу показалось неудобным - хотя все мало-мальски умевшие писать большевики, начиная с Ленина и Троцкого, этим занимались, и к немалой своей выгоде.
Что было дальше? Тут мы должны обратиться уже к воспоминаниям Н.С.Каринского «Гримасы жизни», опубликованным в номерах газеты Русская жизнь от 1 и 2 июля 1948 г., т.е. чуть более чем за месяц до смерти. В них, в частности, речь идёт о двух предложениях о сотрудничестве с советскими организациями в Америке, сделанных Каринскому между 1924 и 1928 гг., певрое - поступить на службу в Амторг, второе, причём с упоминание имени Бонч-Бруевича, от кого оно якобы исходило - либо возвращаться в Советскую Россию, либо «писать корреспонденции об американской жизни». Оба эти предложения были отклонены.
При этом важно учитывать, что о советских публикациях Бонч-Бруевича Каринскому тогда ещё ничего не известно - их ещё никто не перепечатал в эмигрантской прессе, книжных изданий тоже ещё не было. В связи со сделанным предложением даётся и краткая характеристика Бонч-Бруевича: «В.Д.Бонч-Бруевича я хорошо знал по совместным выступлениям в сектантских процессах, где я выступал как защитник, а он как эксперт, знаток сектантства, автор нескольких работ по сектантству и корреспондент Российской Академии Наук (и тоже ни слова о газетном сотрудничестве - С.К.). Знал я также, что при большевицком правительстве он состоял управляющим делами Совета народ. комиссаров».
Отвергнув сделанные предложения, Каринский «продолжал работать на такси». И тут началось. «Прошло ещё несколько времени, и 15 июня 1928 г. в просоветском Русском Голосе появился, как выдержка из книги Б.-Бруевича, рассказ о том, как я предупредил Ленина о предстоящем аресте (между тем самой книги в Америке не было до 1931 г., когда мне удалось достать её). Я не придал этой провокации сколько-нибудь серьёзного значения, считая её глупой местью за отказ сотрудничать и желанием скомпрометировать меня, как это бывало не с одним мной. Эта цель была слишком очевидна, а сама клевета шита белыми нитками (разговор по телефону).
Но по адвокатскому правилу не оставлять без ответа выпадов, особенно личного характера, могущих смутить неопытного читателя или слушателя, написал письмо в редакцию Нового Русского Слова, в котором опроверг клевету, и которое было напечатано в этой газете 8 авг. 1928» (под названием «Советский Хлестаков» - С.К.). К чести нашей зарубежной печати должен сказать, что ни одна из русских газет ни в Европе, ни в Америке не сделала перепечатки сенсации Рус. Голоса, отнесясь к статье и книге Б.-Бруевича с полным презрением».
(Видимо, в качестве ответа на выступление Каринского в Н.Р.С. Б.-Бруевич при издании своих воспоминаний в виде книги в 1930 г. снабжает передачу своего разговора с Каринским следующим примечанием: «Мне стало известно, что Н.С.Каринский, упавший в настоящее время до самого дна черносотенно-монархических кружков Нью-Йорка, негодует за эту мою, совершенно правдивую, почти стенографическую запись замечательного разговора. Что делать: слова из песни не выкинешь! Н.С.Каринскому я рекомендовал бы задуматься лишь над одним: за его официальную деятельность в правительстве Керенского он, несомненно, подлежал расстрелу по суровым законам первых месяцев диктатуры пролетариата и гражданской войны. Он отлично знает, что был всецело в наших руках, но даже был принят мною в Кремле. Почему же он не был арестован? Почему же, в самом деле, разрешено ему было большевистской властью выехать из Москвы на Украину? Только потому, что его явная заслуга по предупреждению ареста Владимира Ильича была с благодарностью учтена Советской властью. Большевики - народ памятливый и за добро всегда платят добром» - С.К.)
Но вот в 31-м году я сделался редактором Русской Вечерней Почты в Нью-Йорке и, очевидно, опасным конкурентом Нов. Рус. Слова, как опытный газетный работник (в России я был несколько лет редактором Харьк. газеты Утро и сотрудником в Моск. Рус. Слове и Петерб. Праве, а за рубежом в Берлинской газете Руль Гессен - Набокова и др.). И сразу началась беззастенчивая травля, которая перешла в прямое бешенство, когда Веч. Почту сменила Русская Газета. Через три с половиной года после того, как клевета появилась в Рус. Голосе и была опровергнута мной в Н. Рус. Слове, она перепечатывается из Рус. Голоса тем же Н. Р. Словом (Декабрь 1931 г.). <…>
Чтобы пресечь все слухи и выпады я обратился в Заруб. Союз Рус. Суд. Деятелей в Америке, во главе которого стоял б. Морской Прокурор Одесского суда Александров и просил расследовать это дело. В то же время сенатор Трегубов, стоявший во главе объединения всех заруб. союзов Судебных Деятелей по собственному почину произвёл расследование в местах сосредоточения видных рус. суд. деятелей - в Белграде, Праге и Париже, и его расследование, как и расследование Америк. Союза пришло к одному и тому же выводу - признанию всего обвинения Б.-Бруевичем Каринского «вздорным и явно несостоятельным». Я получил нравственное удовлетворение от дорогого для меня суда моих коллег - русских судебных деятелей, безукоризненных служителей русских судебных установлений.
Определение Союза Суд. Деятелей было напечатано в Русской Газете 2-го апреля 1933 г. во всеобщее сведение. Но и до этого целый ряд русских организаций и отдельных лиц выразили своё презрение клеветникам и своё сочувствие мне. Так, казалось, было закончено дело о грязной клевете».
Тут мы отвлечёмся от цитирования воспоминаний Н.С.Каринского и обратимся к упомянутым им документам. К сожалению, мы не располагаем текстом письма «Советский Хлестаков», равно как и другими газетными публикациями Н.С.Каринского конца 20-х - нач. 30-х гг., но зато у нас есть материалы общественных судебных разбирательств, на которые он ссылается. Этими материалами являются доклад члена ЗСРСД В.Э.Грэвса и Определение Специальной Комиссии, образованной Председателем Американского отдела ЗСРСД А.Александровым, от 25 марта 1933 г. Процитируем основные положения этого Определения:
«Принимая во внимание, что
1) по существу инкриминируемого Н.С.Каринскому деяния не было и не могло быть свидетелей разговора, якобы имевшего место между ним и Бонч-Бруевичем 4 июля 1917 г., и, таким образом, слову Бонч-Бруевича противопоставляется слово Н.С.Каринского, и Комиссии надлежит установить, чьё слово по всем обстоятельствам дела заслуживает большего доверия;
2) заявление Бонч-Бруевича представляется в сущности абсолютно голословным, так как оно не приводит ни правдоподобного мотива приписываемого Каринскому поступка, ни каких-либо данных в подтверждение своих слов, кроме сделанной в изд. 1930 г. его книги ссылки на то, что в награду за оказанную Каринским услугу ему было разрешено большевиками выехать на Украину;
3) Каринский сполна опровергает возводимое на него обвинение, указывая, что он не видел Бонч-Бруевича и не говорил с ним по телефону в 1917 г.;
4) вся политически-судебная деятельность Каринского по должности Прокурора Петроградской Суд. Палаты была резко антибольшевицкого направления и, как общеизвестно и официально подтверждается б. министром юстиции Переверзевым, Каринский арестовал вождей большевицкого движения и энергично противился их выпуску, не останавливаясь даже перед столкновением со своим начальником - б. министром юстиции Зарудным;
5) из письма б. мин. юст. Переверзева видно (текст письма см. http://ru-history.livejournal.com/4378220.html - С.К.), что Каринский своей антибольшевицкой деятельностью подверг себя существенной опасности, так что Переверзев, после октябрьского переворота, счёл нужным даже предупредить Каринского об этой опасности;
6) Каринский за ту же антибольшевицкую деятельность был даже приговорён Крымскими большевицкими властями к смертной казни;
7) если не считать Каринского тайным большевиком, коммунистическим Конрадом Валленродом - чего никто, даже сам Бонч-Бруевич не делает, то нет решительно никакого логического объяснения, почему Каринский мог бы совершить акт служебной и политической измены тому правительству, которому он служил, предупреждая его врагов о готовящемся аресте. У Каринского не было никаких отношений с Лениным и остальными вождями большевицкого движения, и даже сам Бонч-Бруевич говорит, что Каринский свой поступок объяснял - старинной дружбой с Бонч-Бруевичем. Но сам же Бонч-Бруевич говорит, что его связывали с Каринским только деловые отношения, не ссылаясь ни на какую личную дружбу с Каринским;
8) оставляя в стороне моральный аспект, совершенно неправдоподобно, чтобы какой-либо нормальный человек совершил акт измены своему правительству и подверг риску не только свою служебную карьеру, но даже самую свою жизнь, только из желания сделать одолжение мало знакомому человеку, с которым у него были только деловые отношения в прошлом и ничего общего в настоящем;
9) если Каринский, действительно, оказал бы такую огромную услугу большевицкому режиму, как спасение Ленина от ареста, он был бы щедро вознаграждён за неё или крупным постом в большевицком правительстве или крупной суммой денег, а не был бы вынужден зарабатывать себе на пропитание физическим трудом в изгнании. Простой выпуск на Украину был бы смешной наградой за такую услугу, так как выезд на Украину в начале большевицкого режима был не затруднителен и туда не бежали только те, которые не считали нужным бежать;
10) нет никаких оснований не верить заявлению Каринского, что он попросту бежал на Украину без всяких разрешений, при помощи преданного ему лица;
11) на память Бонч-Бруевича вообще нельзя полагаться, как это видно хотя бы из того, что он датирует разговор 4-м июля 1917 г., тогда как из письма А.Ф.Керенского видно, что до вечера 6 июля 1917 г., когда он вернулся с фронта, вопрос об аресте и преследовании руководителей большевицкого движения вовсе не поднимался и лишь вечером 6 июля Керенский лично и по собственной инициативе решил арестовать большевицких вождей и отдал соответствующий приказ. Так как 4 июля 1917 г. Керенского в Петрограде не было, Каринский не мог знать и его решений преследовать большевиков;
13) всё обвинение Каринского представляется вздорным и явно неосновательным, и Союз не имел бы даже основания обращать на него внимания и разбирать дело, последнему был дан ход лишь вследствие настойчивой просьбы самого Каринского рассмотреть возводимое на него обвинение и дать ему возможность реабилитировать себя и своё доброе имя - единственное достояние, которое он унёс с собой в изгнание,
Комиссия определила:
1)признать, что нет решительно никаких оснований обвинять Н.С.Каринского в приписываемом ему Бонч-Бруевичем деянии;
2) настоящее дело производством прекратить;
3) определение Комиссии доложить Общему Собранию и
4) копию сего определения выдать Н.С.Каринскому с предоставлением ему права опубликовать таковое, буде он пожелает».
Но этим обоснованным, хотя и не обязывающим никого решением общественной судебной инстанции дело не кончилось. Вновь обратимся к мемуару Н.С.Каринского. «Прошло ещё 15 лет (т.е. с 1933 по 1948 гг. - С.К.). Редактор Н. Р. Слова Вейнбаум сделал доклад об истории русской прессы и напечатал его в Н. Р. Слове (16 мая с.г.). <…> Но к истории америк. печати г. Вейнбаум прибавил, казалось, не имеющий к теме никакого отношения «любопытный» рассказ о редакторе правой газеты Каринском, где снова повторил гнусную клевету, предпослав ей невинное словечко «будто бы».
М.Е.Вейнбаум (1890-1973) - главный редактор Н. Р. Слова в течение 1922-73 гг. в своём кабинете в 1946 г.
На этот демарш Вейнбаума Н.С.Каринский ответил новым письмом в Н. Р. Слово от 20 июля 1948 г. «А на другой день (21 июля) г. Вейнбаум поместил в Н. Р. Слове целую простыню «О Н.С.Каринском», наполненную неудержимым, безответственным словоблудием и в значительной части выпиской той же самой клеветы из той же книги Бонч-Бруевича.
Таким образом, опровергнутая клевета была повторена и распространена ещё раз г. Вейнбаумом после моего письма в редакцию. В общем счёте - 6 раз (один Рус. Голосом и пять Н. Р. Словом и его редактором Вейнбаумом). (Цитируется письмо Н.С.Каринского в редакцию Русской жизни от 31 июля 1948 г., возможно, последнее его публичное выступление.)
Н.С.Каринский в последние годы жизни
***
Вот такая печальная история. И самое печальное в ней - невозможность поставить последнюю точку. Ведь в ситуации «слово против слова» такой точкой может быть только признание одной из сторон в клевете/лжи. Но едва ли документы, содержащие подобное признание, вообще существовали - во всяком случае, до сих пор они не обнаружены. Скорее всего, ответ на вопрос о том, был ли в действительности такой или подобный ему разговор, навсегда ушёл в могилу вместе с его действительными или мнимыми участниками. Нам остаётся только рассуждать, взвешивать «за» и «против», указывать на те или иные аргументы и контраргументы, исходить из историко-биографического контекста, в котором существовали оба фигуранта этой истории.
Есть ещё один аспект этого сюжета, нуждающийся в дополнительном рассмотрении. Если на очевидное отсутствие мотивов у Н.С.Каринского совершать то, что ему приписывал Бонч-Бруевич, указано в определении Комиссии, то вопрос о возможных мотивах Бонч-Бруевича сочинять и повторять свою легенду остаётся в тени. Версия самого Каринского о мести за отказ от сделанных предложений сотрудничать с большевиками неосновательна, поскольку впервые «свидетельство» Бонч-Бруевича появилось значительно ранее делавшихся предложений. Намного убедительнее предположение, что в основе действий Бон-Бруевича лежали соображения внутриполитические - подчеркнуть своё значение как верного ленинца, «соратника Ильича», спасшего его от грозившей ему угрозы ареста. Так, например, считает известный историк С.М.Ляндрес, один из немногих, кто более-менее основательно изучил эту проблему (хотя и у него немало неточных и спорных утверждений). «Хотя нет никаких других прямых доказательств подтверждающих одну сторону или другую, имеются достаточные основания сомневаться в достоверности сообщения Бонч-Бруевича. Во-первых, о запланированном аресте Ленина было известно к 1 июля: Каринский, который определенно обязан был это знать, не ждал бы, чтобы предупредить Бонч-Бруевича. <…> Воспоминания Бонч-Бруевича об этом эпизоде были опубликованы после смерти возможных свидетелей - Ленина и Я.М.Свердлова, которые оба провели 4 июля вместе. Каринский был в эмиграции в США и поэтому был не в состоянии возразить Бонч-Бруевичу. Таким образом, Бонч-Бруевич изобразил себя спасителем большевистских лидеров и - что могло быть особенно важно в период внутрипартийной борьбы в конце 1920-х - тем, кто всегда был преданным и настоящим ленинцем.<…> Любопытно, что Бонч-Бруевич ничего не говорит об утечке любой дополнительной информации через Каринского большевикам. Ведь, как прокурор и начальник следствия по делу большевиков, он имел неограниченный доступ к материалам дела. Бонч-Бруевича также утверждает, что когда он сказал Ленину о его запланированном ареста он (Ленин) уже знал об этом. Вполне возможно, что информатором большевиков был генерал-майор Николай Михайлович Потапов (1871-1946), который, по информации его одноклассника и большевика, М.С.Кедрова, «предложил свои услуги» большевикам в начале июля 1917 года. (см. От Февраля к Октябрю (Из анкет участников Великой Октябрьской Социалистической Революции) (Москва, 1957), с. 174). Потапов был главой Отдела генерального квартирмейстера Главного штаба, этот пост обязывал его знать о ходе расследования дела Ленина». (Lyandres S. The Bolsheviks’ “German Gold” Revisited: An Inquiry into the 1917 Accusations .University of Pittsburgh: The Carl Beck Series in Russian and E. European Studies, 1995. p. 132)
Заметим, что у С.Ляндреса появляется указание, противоречащее тому, что утверждал сам Н.С.Каринский - на то, что о готовящемся аресте большевиков было известно уже 1 июля, тогда как Каринский указывал на 6 июля, как на срок принятие такого решения Керенским. В действительности, речь идёт, скорее всего, о разных планах: в первом случае - контрразведки Петроградского ВО арестовать большевиков в связи с их установленными связями с военным противником (Германией), а во втором, уже после июльского выступления - о плане самого Временного правительства арестовать главарей бунтовщиков. О наличии планов ареста и о том, что они не могли быть неизвестны большевикам в тогдашних условиях полной информационной проницаемости, пишет и полк. Б.Никитин в своей книге «Роковые годы», ни словом, кстати, не упоминая об истории с предполагаемым телефонным разговором, хотя книга его писалась уже после появления «свидетельств» Бонч-Бруевича, и Никитин не мог о них не знать. Очевидно - не придал значения. Из книги Никитина делается совершенно понятно, что все знали обо всём - по крайней мере, внутри властной и околовластной политической среды, и сохранить что-либо в тайне было практически невозможно.
Но всё же, почему Бонч-Бруевич - если он придумал историю с телефонным звонком Каринского - сослался на последнего, втянув его тем самым в своё историческое лжесвидетельство? Хотел придать убедительности своей информации указанием на такой не вызывающий сомнения её источник? Хотел подчеркнуть свои былые возможности человека со связями, оказавшимися столь полезными в нужную минуту? Просто хотел досадить, напакостить или на самом деле отомстить (но за что именно?) своему давнему знакомцу? На все эти вопросы ни у меня, ни - насколько мне известно - у кого-либо ещё из интересовавшихся этим сюжетом лиц окончательных ответов нет. Появятся ли они? (Кое-что дополняющее и уточняющее появилось: http://ru-history.livejournal.com/4391664.html.)
И все-таки не могу совсем исключить возможности, что некий телефонный разговор был (хотя Н.С.Каринский это и отрицает). Но был как завуалированное предупреждение лично Бонч-Бруевичу о грозящей ему опасности ареста. И сделал это Каринский исключительно по старому с ним знакомству и, возможно, из симпатии к этому человеку. А вот дальше сработала фантазия самого Бонч-Бруевича, выстроившая на основе этого звонка приводимую здесь версию. Но это лишь мое предположение, исходящее из того, что истина нередко лежит где-то посередине.
***
Небольшое биохорологическое примечание к написанному. В биографических справках В.Д.Бонч-Бруевича указывается, что в 1883-89 гг. он учился в приготовительных классах Константиновского Межевого института. Этот институт располагался тогда в б. усадьбе Демидовых в начале Гороховского пер., т.е. рядом со Ст. Басманной ул. В то же самое время его одногодок Н.С.Каринский проживал с родителями неподалёку, в той же Басманной части. Более того, начиная с 1883 г. он ежедневно дважды проходил по Гороховской и Ст. Басманной ул., идя по утрам из дома и возвращаясь домой из своей 2-й гимназии, размещавшейся в б. усадьбе гр. Мусиных-Пушкиных, что на Разгуляе. Таким образом, Володя Бонч-Бруевич и Коля Каринский вполне могли по-соседски встречаться и даже - почему нет? - конфликтовать, как представители разных учебных корпораций, не подозревая о том, что приготовила им Судьба в будущем. Заодно скажем, что в Хлудовском туп. в доме кандидата коммерции В.М.Переплётчикова (№3) проживала и семья московского купца и французского гражданина Г.Ф.Брауна, дочь которого Надежда стала впоследствии первой женой Н.Каринского. Такой вот узор Судьбы… (Более подробно об этом см.: http://enzel.livejournal.com/296112.html, http://enzel.livejournal.com/355231.html).
Н.С.Каринский и Н.Г.Каринская (Браун), 1897 г.
(В качестве курьезной генеалогической виньетки можно привести факт, что кратчайшее свойство между двумя антагонистами проходит через другую б. жену Н.С.Каринского: https://www.geni.com/path/%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B9-%D0%A1%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87-%D0%9A%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9+is+related+to+%D0%92%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%80-%D0%91%D0%BE%D0%BD%D1%87-%D0%91%D1%80%D1%83%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87?from=6000000086229546959&path_type=inlaw&to=6000000009956601103.)
Ну и кладбищенская кода:
Могила Н.С.Каринского на русском участке Риджлонского кладбища близ г. Клифтона, Нью-Джерси, США
Могила В.Д.Бонч-Бруевича на Новодевичьем кладбище в Москве
(Бонч-Бруевич против Каринского)
Теперь, после того, как стали известны основные вехи биографии Н.С.Каринского (см.: http://enzel.livejournal.com/301559.html) и освещён ключевой, как нам представляется, эпизод его биографии, можно перейти к другому сюжету, скорее, скверно-анекдотического, чем собственно историко-биографического свойства, но который, как это нередко бывает со скверными анекдотами, и остался в истории в связи с именем Н.С.Каринского, к немалому, заметим, его - да и не только его - огорчению.
Сразу после того, как 21 января 1924 г. не стало, наконец, В.И.Ульянова (Ленина), одновременно с мумификацией его бренных останков началась «канонизация» его личности, в связи с чем возникла и начала быстро пополняться специфическая «агиографическая» литература, получившая название ленинианы. Всевозможные «соратники», т.е. знавшие Ленина большевики, стали писать воспоминания о нём, которые, строго говоря, могут быть названы воспоминаниями лишь условно, поскольку должны были удовлетворять ряду наперёд поставленных требований: 1) способствовать прославлению Ленина; 2) не находиться в противоречии с изменчивой партийной линией; 3) наращивать политический вес/капитал самого мемуариста. Разумеется, любые мемуары субъективны и избирательны, но они должны, по крайней мере, быть свободны от идеолого-политических ограничений, тем более таких, какие налагали коммунистическая доктрина и политическая конъюнктура.
Одним из пионеров ленинианы стал «профессиональный революционер» и «старый большевик» В.Д.Бонч-Бруевич (1873-1955) - лицо, действительно и давно стоявшее близко к Ленину (ещё со времён т.н. «женевской колонии» начала 1900-х годов), входившее в партийное ядро, во многом участвовавшее и многое знавшее. Говорить подробно о его биографии мы не станем, в том числе и потому, что в случае таких людей до фактов надо долго докапываться, преодолевая множество предохранительных слоёв - это задача для специального исследования. Заметим лишь, что по роду своих интересов он совмещал «революционную работу» с некоторой специфической исследовательской деятельностью - изучением русских сектантов, в результате чего приобрёл репутацию знатока в этой политически чувствительной области.
В.Д.Бонч-Бруевич в 1919 г., Н.С.Каринский не позднее 1923 г.
Уже в мае 1924 г. Бонч-Бруевич публикует первую версию своих мемуаров под названием «В.И.Ленин в России после февральской революции». (Молодая гвардия. М., 1924. №5), которые на следующий год выходят уже отдельной брошюрой под несколько изменённым названием. Для нас, однако, важны не все эти воспоминания целиком, но только один относительно небольшой фрагмент из них, самым непосредственным образом касающийся Н.С.Каринского. Впоследствии этот фрагмент, с малосущественными редакционными изменениями, повторялся во всех позднейших изданиях мемуаров Бонч-Бруевича (1927, 1930, 1931, 1963 гг.). Приведём его полностью по Избранному Бонч-Бруевича (М., 1963):
«Помимо войск, деятели взбешенного Временного правительства решили использовать все, что только возможно, и клевету, прежде всего, против большевиков вообще и против Владимира Ильича в особенности. Четвертого июля часов в семь вечера после дежурства в Таврическом дворце я пошел на некоторое время домой. Вскоре ко мне позвонили.
- Кто у телефона? - спрашиваю я.
- Вы меня узнаете? - отвечает голос, чуть-чуть картавя. Прислушиваюсь. Ба! Николай Сергеевич Каринский, которого я очень хорошо знал как радикального адвоката, почти постоянно жившего в Харькове. Мне, в качестве эксперта, с ним приходилось очень много раз выступать на судебных процессах по сектантским делам, и он всегда вел эти процессы очень умело, энергично, со знанием дела и настолько свободно, что его речи и допросы миссионеров, священников и всех шпионов православного ведомства нередко вызывали протесты прокурора и председателя суда.
Во время Февральской революции прокурор республики Переверзев, будучи с ним лично хорошо знаком, предложил ему занять место его помощника. К сожалению, он согласился и этим очень много напортил себе.
До этого телефонного звонка я давненько его не видел и совершенно не знал, в каком он настроении.
- Я звоню к вам, - сказал он мне, - чтобы предупредить вас: против Ленина здесь собирают всякие документы и хотят его скомпрометировать политически. Я знаю, что вы с ним близки. Сделайте отсюда какие хотите выводы, но знайте, что это серьезно и от слов вскоре перейдут к делу.
- В чем же дело? - спросил я его.
- Его обвиняют в шпионстве в пользу немцев.
- Но вы-то понимаете, что это самая гнуснейшая из клевет! - ответил я ему.
- Как я понимаю, это в данном случае все равно. Но на основе этих документов будут преследовать его и всех его друзей. Преследование начнется немедленно. Я говорю это серьезно и прошу вас немедленно же принять нужные меры, - сказал он как-то глухо, торопясь.
- Все это я сообщаю вам в знак нашей старинной дружбы. Более я ничего не могу вам сказать. До свидания. Желаю вам всего наилучшего... Действуйте...
- Благодарю за предупреждение... - только и успел я сказать, как телефон умолк.
По всему тону разговора я понял, что Каринский спешил, передавая мне эти сведения, что ему ввиду его служебного положения было опасно все это мне сообщить. Зная его как очень спокойного и осторожного человека, мне стало ясно, что дело это, очевидно, серьезное и что действительно необходимо сейчас же действовать. Я обдумывал положение.
Прежде всего, конечно, хотелось броситься к Владимиру Ильичу и все рассказать ему. Я совсем было собрался идти в Таврический, но подумал, что можно случайно разойтись, что надо спешить и что лучше всего, чтобы выиграть время, попытать счастье соединиться с Владимиром Ильичем по телефону. Я позвонил в Таврический в нашу дежурную комнату. Кто-то подошел к телефону. Я просил немедленно позвать Владимира Ильича.
- Алло!.. - раздался через полминуты знакомый голос.
- Я получил сейчас сообщение не только из верного источника, но, можно сказать, из первоисточника, сообщение гнусное и подлое, касающееся преследования, которое предпринимается против вас. Источника по телефону я не могу назвать по понятным вам причинам, ибо нас могут слушать...
И торопясь, чтобы не перебили, я подробно рассказал ему все, что сообщил мне Каринский.
- Источник ваш безусловно верный?
- Да.
- Случайный, или это лицо имело с вами постоянное, давнишнее знакомство?
- Да, постоянное, давнишнее знакомство в течение семи лет.
- Опишите, кто он сейчас - человек из публики или занимающий официальное положение?
- Занимает высокое официальное положение, лично ко мне в силу давнего знакомства прекрасно расположен.
- Сообщает ли он по слухам, или по каким-либо документам, хотя и сфабрикованным?
- Он сообщил мне, что имеются документы, и советовал как можно скорей принять серьезные меры, как я понимаю, предупреждающие преследование.
- Мы здесь тоже получили об этой гнусности некоторые сведения, стараемся их проверить. Если что знаете, сообщите нам. Сообщенное вами - серьезно и важно...
Я стал просить Владимира Ильича, чтобы он скорее уехал из Таврического и ни в коем случае не показывался домой.
- Вы не волнуйтесь так, - бодро и задушевно сказал Владимир Ильич.
- Я чувствую, что вам грозит опасность, и нельзя не волноваться...
- Ничего, ничего... Я собираюсь уйти отсюда...
- Поскорей бы!..
- Хорошо... До свиданья... Звоните... - разговор прекратился». - http://leninism.su/memory/4170-vospominaniya-o-lenine51.html?showall=&start=10
В.И.Ульянов (Ленин) и В.Д.Бонч-Бруевич зимой 1917/18 гг. - рис. Ю.К.Арцыбушева
Итак, перед нами изложение двух телефонных разговоров Бонч-Бруевича - первый с Каринским, второй - с Лениным, по содержанию первого. Бонч-Бруевич говорит о Каринском как о своём хорошем знакомом, «радикальном адвокате», с которым «много раз» выступал вместе на различных судебных процессах по сектантским делам. В разговоре с Лениным он уточняет: «давнишнее знакомство в течение семи лет» (т.е. примерно с 1910 г.). Он, правда, допускает неточность, говоря, что Переверзев «предложил ему занять место его помощника во время Февральской революции», поскольку, на самом деле, Переверзев предложил Каринского на место прокурора Петроградской Палаты, и случилось это только в мае. Но это мелочь. В связи с темой знакомства заметим, что Бонч-Бруевич совершенно умалчивает о другой стороне их отношений с Каринским. В течение ряда лет, по крайней мере, в 1912-15 гг., он печатался в редактируемой Каринским харьковской газете Утро, имевшей, скорее, лево-либеральное, но никак не революционное направление. Видимо, указывать советской аудитории на факт своего сотрудничества в «буржуазной прессе» Бонч-Бруевичу показалось неудобным - хотя все мало-мальски умевшие писать большевики, начиная с Ленина и Троцкого, этим занимались, и к немалой своей выгоде.
Что было дальше? Тут мы должны обратиться уже к воспоминаниям Н.С.Каринского «Гримасы жизни», опубликованным в номерах газеты Русская жизнь от 1 и 2 июля 1948 г., т.е. чуть более чем за месяц до смерти. В них, в частности, речь идёт о двух предложениях о сотрудничестве с советскими организациями в Америке, сделанных Каринскому между 1924 и 1928 гг., певрое - поступить на службу в Амторг, второе, причём с упоминание имени Бонч-Бруевича, от кого оно якобы исходило - либо возвращаться в Советскую Россию, либо «писать корреспонденции об американской жизни». Оба эти предложения были отклонены.
При этом важно учитывать, что о советских публикациях Бонч-Бруевича Каринскому тогда ещё ничего не известно - их ещё никто не перепечатал в эмигрантской прессе, книжных изданий тоже ещё не было. В связи со сделанным предложением даётся и краткая характеристика Бонч-Бруевича: «В.Д.Бонч-Бруевича я хорошо знал по совместным выступлениям в сектантских процессах, где я выступал как защитник, а он как эксперт, знаток сектантства, автор нескольких работ по сектантству и корреспондент Российской Академии Наук (и тоже ни слова о газетном сотрудничестве - С.К.). Знал я также, что при большевицком правительстве он состоял управляющим делами Совета народ. комиссаров».
Отвергнув сделанные предложения, Каринский «продолжал работать на такси». И тут началось. «Прошло ещё несколько времени, и 15 июня 1928 г. в просоветском Русском Голосе появился, как выдержка из книги Б.-Бруевича, рассказ о том, как я предупредил Ленина о предстоящем аресте (между тем самой книги в Америке не было до 1931 г., когда мне удалось достать её). Я не придал этой провокации сколько-нибудь серьёзного значения, считая её глупой местью за отказ сотрудничать и желанием скомпрометировать меня, как это бывало не с одним мной. Эта цель была слишком очевидна, а сама клевета шита белыми нитками (разговор по телефону).
Но по адвокатскому правилу не оставлять без ответа выпадов, особенно личного характера, могущих смутить неопытного читателя или слушателя, написал письмо в редакцию Нового Русского Слова, в котором опроверг клевету, и которое было напечатано в этой газете 8 авг. 1928» (под названием «Советский Хлестаков» - С.К.). К чести нашей зарубежной печати должен сказать, что ни одна из русских газет ни в Европе, ни в Америке не сделала перепечатки сенсации Рус. Голоса, отнесясь к статье и книге Б.-Бруевича с полным презрением».
(Видимо, в качестве ответа на выступление Каринского в Н.Р.С. Б.-Бруевич при издании своих воспоминаний в виде книги в 1930 г. снабжает передачу своего разговора с Каринским следующим примечанием: «Мне стало известно, что Н.С.Каринский, упавший в настоящее время до самого дна черносотенно-монархических кружков Нью-Йорка, негодует за эту мою, совершенно правдивую, почти стенографическую запись замечательного разговора. Что делать: слова из песни не выкинешь! Н.С.Каринскому я рекомендовал бы задуматься лишь над одним: за его официальную деятельность в правительстве Керенского он, несомненно, подлежал расстрелу по суровым законам первых месяцев диктатуры пролетариата и гражданской войны. Он отлично знает, что был всецело в наших руках, но даже был принят мною в Кремле. Почему же он не был арестован? Почему же, в самом деле, разрешено ему было большевистской властью выехать из Москвы на Украину? Только потому, что его явная заслуга по предупреждению ареста Владимира Ильича была с благодарностью учтена Советской властью. Большевики - народ памятливый и за добро всегда платят добром» - С.К.)
Но вот в 31-м году я сделался редактором Русской Вечерней Почты в Нью-Йорке и, очевидно, опасным конкурентом Нов. Рус. Слова, как опытный газетный работник (в России я был несколько лет редактором Харьк. газеты Утро и сотрудником в Моск. Рус. Слове и Петерб. Праве, а за рубежом в Берлинской газете Руль Гессен - Набокова и др.). И сразу началась беззастенчивая травля, которая перешла в прямое бешенство, когда Веч. Почту сменила Русская Газета. Через три с половиной года после того, как клевета появилась в Рус. Голосе и была опровергнута мной в Н. Рус. Слове, она перепечатывается из Рус. Голоса тем же Н. Р. Словом (Декабрь 1931 г.). <…>
Чтобы пресечь все слухи и выпады я обратился в Заруб. Союз Рус. Суд. Деятелей в Америке, во главе которого стоял б. Морской Прокурор Одесского суда Александров и просил расследовать это дело. В то же время сенатор Трегубов, стоявший во главе объединения всех заруб. союзов Судебных Деятелей по собственному почину произвёл расследование в местах сосредоточения видных рус. суд. деятелей - в Белграде, Праге и Париже, и его расследование, как и расследование Америк. Союза пришло к одному и тому же выводу - признанию всего обвинения Б.-Бруевичем Каринского «вздорным и явно несостоятельным». Я получил нравственное удовлетворение от дорогого для меня суда моих коллег - русских судебных деятелей, безукоризненных служителей русских судебных установлений.
Определение Союза Суд. Деятелей было напечатано в Русской Газете 2-го апреля 1933 г. во всеобщее сведение. Но и до этого целый ряд русских организаций и отдельных лиц выразили своё презрение клеветникам и своё сочувствие мне. Так, казалось, было закончено дело о грязной клевете».
Тут мы отвлечёмся от цитирования воспоминаний Н.С.Каринского и обратимся к упомянутым им документам. К сожалению, мы не располагаем текстом письма «Советский Хлестаков», равно как и другими газетными публикациями Н.С.Каринского конца 20-х - нач. 30-х гг., но зато у нас есть материалы общественных судебных разбирательств, на которые он ссылается. Этими материалами являются доклад члена ЗСРСД В.Э.Грэвса и Определение Специальной Комиссии, образованной Председателем Американского отдела ЗСРСД А.Александровым, от 25 марта 1933 г. Процитируем основные положения этого Определения:
«Принимая во внимание, что
1) по существу инкриминируемого Н.С.Каринскому деяния не было и не могло быть свидетелей разговора, якобы имевшего место между ним и Бонч-Бруевичем 4 июля 1917 г., и, таким образом, слову Бонч-Бруевича противопоставляется слово Н.С.Каринского, и Комиссии надлежит установить, чьё слово по всем обстоятельствам дела заслуживает большего доверия;
2) заявление Бонч-Бруевича представляется в сущности абсолютно голословным, так как оно не приводит ни правдоподобного мотива приписываемого Каринскому поступка, ни каких-либо данных в подтверждение своих слов, кроме сделанной в изд. 1930 г. его книги ссылки на то, что в награду за оказанную Каринским услугу ему было разрешено большевиками выехать на Украину;
3) Каринский сполна опровергает возводимое на него обвинение, указывая, что он не видел Бонч-Бруевича и не говорил с ним по телефону в 1917 г.;
4) вся политически-судебная деятельность Каринского по должности Прокурора Петроградской Суд. Палаты была резко антибольшевицкого направления и, как общеизвестно и официально подтверждается б. министром юстиции Переверзевым, Каринский арестовал вождей большевицкого движения и энергично противился их выпуску, не останавливаясь даже перед столкновением со своим начальником - б. министром юстиции Зарудным;
5) из письма б. мин. юст. Переверзева видно (текст письма см. http://ru-history.livejournal.com/4378220.html - С.К.), что Каринский своей антибольшевицкой деятельностью подверг себя существенной опасности, так что Переверзев, после октябрьского переворота, счёл нужным даже предупредить Каринского об этой опасности;
6) Каринский за ту же антибольшевицкую деятельность был даже приговорён Крымскими большевицкими властями к смертной казни;
7) если не считать Каринского тайным большевиком, коммунистическим Конрадом Валленродом - чего никто, даже сам Бонч-Бруевич не делает, то нет решительно никакого логического объяснения, почему Каринский мог бы совершить акт служебной и политической измены тому правительству, которому он служил, предупреждая его врагов о готовящемся аресте. У Каринского не было никаких отношений с Лениным и остальными вождями большевицкого движения, и даже сам Бонч-Бруевич говорит, что Каринский свой поступок объяснял - старинной дружбой с Бонч-Бруевичем. Но сам же Бонч-Бруевич говорит, что его связывали с Каринским только деловые отношения, не ссылаясь ни на какую личную дружбу с Каринским;
8) оставляя в стороне моральный аспект, совершенно неправдоподобно, чтобы какой-либо нормальный человек совершил акт измены своему правительству и подверг риску не только свою служебную карьеру, но даже самую свою жизнь, только из желания сделать одолжение мало знакомому человеку, с которым у него были только деловые отношения в прошлом и ничего общего в настоящем;
9) если Каринский, действительно, оказал бы такую огромную услугу большевицкому режиму, как спасение Ленина от ареста, он был бы щедро вознаграждён за неё или крупным постом в большевицком правительстве или крупной суммой денег, а не был бы вынужден зарабатывать себе на пропитание физическим трудом в изгнании. Простой выпуск на Украину был бы смешной наградой за такую услугу, так как выезд на Украину в начале большевицкого режима был не затруднителен и туда не бежали только те, которые не считали нужным бежать;
10) нет никаких оснований не верить заявлению Каринского, что он попросту бежал на Украину без всяких разрешений, при помощи преданного ему лица;
11) на память Бонч-Бруевича вообще нельзя полагаться, как это видно хотя бы из того, что он датирует разговор 4-м июля 1917 г., тогда как из письма А.Ф.Керенского видно, что до вечера 6 июля 1917 г., когда он вернулся с фронта, вопрос об аресте и преследовании руководителей большевицкого движения вовсе не поднимался и лишь вечером 6 июля Керенский лично и по собственной инициативе решил арестовать большевицких вождей и отдал соответствующий приказ. Так как 4 июля 1917 г. Керенского в Петрограде не было, Каринский не мог знать и его решений преследовать большевиков;
13) всё обвинение Каринского представляется вздорным и явно неосновательным, и Союз не имел бы даже основания обращать на него внимания и разбирать дело, последнему был дан ход лишь вследствие настойчивой просьбы самого Каринского рассмотреть возводимое на него обвинение и дать ему возможность реабилитировать себя и своё доброе имя - единственное достояние, которое он унёс с собой в изгнание,
Комиссия определила:
1)признать, что нет решительно никаких оснований обвинять Н.С.Каринского в приписываемом ему Бонч-Бруевичем деянии;
2) настоящее дело производством прекратить;
3) определение Комиссии доложить Общему Собранию и
4) копию сего определения выдать Н.С.Каринскому с предоставлением ему права опубликовать таковое, буде он пожелает».
Но этим обоснованным, хотя и не обязывающим никого решением общественной судебной инстанции дело не кончилось. Вновь обратимся к мемуару Н.С.Каринского. «Прошло ещё 15 лет (т.е. с 1933 по 1948 гг. - С.К.). Редактор Н. Р. Слова Вейнбаум сделал доклад об истории русской прессы и напечатал его в Н. Р. Слове (16 мая с.г.). <…> Но к истории америк. печати г. Вейнбаум прибавил, казалось, не имеющий к теме никакого отношения «любопытный» рассказ о редакторе правой газеты Каринском, где снова повторил гнусную клевету, предпослав ей невинное словечко «будто бы».
М.Е.Вейнбаум (1890-1973) - главный редактор Н. Р. Слова в течение 1922-73 гг. в своём кабинете в 1946 г.
На этот демарш Вейнбаума Н.С.Каринский ответил новым письмом в Н. Р. Слово от 20 июля 1948 г. «А на другой день (21 июля) г. Вейнбаум поместил в Н. Р. Слове целую простыню «О Н.С.Каринском», наполненную неудержимым, безответственным словоблудием и в значительной части выпиской той же самой клеветы из той же книги Бонч-Бруевича.
Таким образом, опровергнутая клевета была повторена и распространена ещё раз г. Вейнбаумом после моего письма в редакцию. В общем счёте - 6 раз (один Рус. Голосом и пять Н. Р. Словом и его редактором Вейнбаумом). (Цитируется письмо Н.С.Каринского в редакцию Русской жизни от 31 июля 1948 г., возможно, последнее его публичное выступление.)
Н.С.Каринский в последние годы жизни
***
Вот такая печальная история. И самое печальное в ней - невозможность поставить последнюю точку. Ведь в ситуации «слово против слова» такой точкой может быть только признание одной из сторон в клевете/лжи. Но едва ли документы, содержащие подобное признание, вообще существовали - во всяком случае, до сих пор они не обнаружены. Скорее всего, ответ на вопрос о том, был ли в действительности такой или подобный ему разговор, навсегда ушёл в могилу вместе с его действительными или мнимыми участниками. Нам остаётся только рассуждать, взвешивать «за» и «против», указывать на те или иные аргументы и контраргументы, исходить из историко-биографического контекста, в котором существовали оба фигуранта этой истории.
Есть ещё один аспект этого сюжета, нуждающийся в дополнительном рассмотрении. Если на очевидное отсутствие мотивов у Н.С.Каринского совершать то, что ему приписывал Бонч-Бруевич, указано в определении Комиссии, то вопрос о возможных мотивах Бонч-Бруевича сочинять и повторять свою легенду остаётся в тени. Версия самого Каринского о мести за отказ от сделанных предложений сотрудничать с большевиками неосновательна, поскольку впервые «свидетельство» Бонч-Бруевича появилось значительно ранее делавшихся предложений. Намного убедительнее предположение, что в основе действий Бон-Бруевича лежали соображения внутриполитические - подчеркнуть своё значение как верного ленинца, «соратника Ильича», спасшего его от грозившей ему угрозы ареста. Так, например, считает известный историк С.М.Ляндрес, один из немногих, кто более-менее основательно изучил эту проблему (хотя и у него немало неточных и спорных утверждений). «Хотя нет никаких других прямых доказательств подтверждающих одну сторону или другую, имеются достаточные основания сомневаться в достоверности сообщения Бонч-Бруевича. Во-первых, о запланированном аресте Ленина было известно к 1 июля: Каринский, который определенно обязан был это знать, не ждал бы, чтобы предупредить Бонч-Бруевича. <…> Воспоминания Бонч-Бруевича об этом эпизоде были опубликованы после смерти возможных свидетелей - Ленина и Я.М.Свердлова, которые оба провели 4 июля вместе. Каринский был в эмиграции в США и поэтому был не в состоянии возразить Бонч-Бруевичу. Таким образом, Бонч-Бруевич изобразил себя спасителем большевистских лидеров и - что могло быть особенно важно в период внутрипартийной борьбы в конце 1920-х - тем, кто всегда был преданным и настоящим ленинцем.<…> Любопытно, что Бонч-Бруевич ничего не говорит об утечке любой дополнительной информации через Каринского большевикам. Ведь, как прокурор и начальник следствия по делу большевиков, он имел неограниченный доступ к материалам дела. Бонч-Бруевича также утверждает, что когда он сказал Ленину о его запланированном ареста он (Ленин) уже знал об этом. Вполне возможно, что информатором большевиков был генерал-майор Николай Михайлович Потапов (1871-1946), который, по информации его одноклассника и большевика, М.С.Кедрова, «предложил свои услуги» большевикам в начале июля 1917 года. (см. От Февраля к Октябрю (Из анкет участников Великой Октябрьской Социалистической Революции) (Москва, 1957), с. 174). Потапов был главой Отдела генерального квартирмейстера Главного штаба, этот пост обязывал его знать о ходе расследования дела Ленина». (Lyandres S. The Bolsheviks’ “German Gold” Revisited: An Inquiry into the 1917 Accusations .University of Pittsburgh: The Carl Beck Series in Russian and E. European Studies, 1995. p. 132)
Заметим, что у С.Ляндреса появляется указание, противоречащее тому, что утверждал сам Н.С.Каринский - на то, что о готовящемся аресте большевиков было известно уже 1 июля, тогда как Каринский указывал на 6 июля, как на срок принятие такого решения Керенским. В действительности, речь идёт, скорее всего, о разных планах: в первом случае - контрразведки Петроградского ВО арестовать большевиков в связи с их установленными связями с военным противником (Германией), а во втором, уже после июльского выступления - о плане самого Временного правительства арестовать главарей бунтовщиков. О наличии планов ареста и о том, что они не могли быть неизвестны большевикам в тогдашних условиях полной информационной проницаемости, пишет и полк. Б.Никитин в своей книге «Роковые годы», ни словом, кстати, не упоминая об истории с предполагаемым телефонным разговором, хотя книга его писалась уже после появления «свидетельств» Бонч-Бруевича, и Никитин не мог о них не знать. Очевидно - не придал значения. Из книги Никитина делается совершенно понятно, что все знали обо всём - по крайней мере, внутри властной и околовластной политической среды, и сохранить что-либо в тайне было практически невозможно.
Но всё же, почему Бонч-Бруевич - если он придумал историю с телефонным звонком Каринского - сослался на последнего, втянув его тем самым в своё историческое лжесвидетельство? Хотел придать убедительности своей информации указанием на такой не вызывающий сомнения её источник? Хотел подчеркнуть свои былые возможности человека со связями, оказавшимися столь полезными в нужную минуту? Просто хотел досадить, напакостить или на самом деле отомстить (но за что именно?) своему давнему знакомцу? На все эти вопросы ни у меня, ни - насколько мне известно - у кого-либо ещё из интересовавшихся этим сюжетом лиц окончательных ответов нет. Появятся ли они? (Кое-что дополняющее и уточняющее появилось: http://ru-history.livejournal.com/4391664.html.)
И все-таки не могу совсем исключить возможности, что некий телефонный разговор был (хотя Н.С.Каринский это и отрицает). Но был как завуалированное предупреждение лично Бонч-Бруевичу о грозящей ему опасности ареста. И сделал это Каринский исключительно по старому с ним знакомству и, возможно, из симпатии к этому человеку. А вот дальше сработала фантазия самого Бонч-Бруевича, выстроившая на основе этого звонка приводимую здесь версию. Но это лишь мое предположение, исходящее из того, что истина нередко лежит где-то посередине.
***
Небольшое биохорологическое примечание к написанному. В биографических справках В.Д.Бонч-Бруевича указывается, что в 1883-89 гг. он учился в приготовительных классах Константиновского Межевого института. Этот институт располагался тогда в б. усадьбе Демидовых в начале Гороховского пер., т.е. рядом со Ст. Басманной ул. В то же самое время его одногодок Н.С.Каринский проживал с родителями неподалёку, в той же Басманной части. Более того, начиная с 1883 г. он ежедневно дважды проходил по Гороховской и Ст. Басманной ул., идя по утрам из дома и возвращаясь домой из своей 2-й гимназии, размещавшейся в б. усадьбе гр. Мусиных-Пушкиных, что на Разгуляе. Таким образом, Володя Бонч-Бруевич и Коля Каринский вполне могли по-соседски встречаться и даже - почему нет? - конфликтовать, как представители разных учебных корпораций, не подозревая о том, что приготовила им Судьба в будущем. Заодно скажем, что в Хлудовском туп. в доме кандидата коммерции В.М.Переплётчикова (№3) проживала и семья московского купца и французского гражданина Г.Ф.Брауна, дочь которого Надежда стала впоследствии первой женой Н.Каринского. Такой вот узор Судьбы… (Более подробно об этом см.: http://enzel.livejournal.com/296112.html, http://enzel.livejournal.com/355231.html).
Н.С.Каринский и Н.Г.Каринская (Браун), 1897 г.
(В качестве курьезной генеалогической виньетки можно привести факт, что кратчайшее свойство между двумя антагонистами проходит через другую б. жену Н.С.Каринского: https://www.geni.com/path/%D0%9D%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%BB%D0%B0%D0%B9-%D0%A1%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87-%D0%9A%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9+is+related+to+%D0%92%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D0%BC%D0%B8%D1%80-%D0%91%D0%BE%D0%BD%D1%87-%D0%91%D1%80%D1%83%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87?from=6000000086229546959&path_type=inlaw&to=6000000009956601103.)
Ну и кладбищенская кода:
Могила Н.С.Каринского на русском участке Риджлонского кладбища близ г. Клифтона, Нью-Джерси, США
Могила В.Д.Бонч-Бруевича на Новодевичьем кладбище в Москве