(no subject)
ПЕТРОГРАД НАЧАЛА 1918 г.
«Начались мирные переговоры (с Центральными державами - С.К.). В тот момент, когда Троцкий сделал свой жест: войны не вести, мира не заключать, в Петрограде ждали пришествия немцев и встретили бы их как избавителей. Симпатии к союзникам уступали место всё резче обозначившемуся немецкопоклонству. Помню, какое впечатление производили рассказы о том, как Полоцк был взят взводом немецких солдат с одноруким капитаном во главе, как тысячные отряды красногвардейцев бежали под натиском одного немецкого эскадрона и т.д. В печати, где только возможно было по внешним условиям, ещё продолжали говорить о национальном позоре, о гибели родины, о патриотизме. Но я беру на себя смелость утверждать, что кроме небольших групп офицерства и высоко развитой интеллигенции, никто в действительности этих чувств не испытывал. Можно, поэтому, себе представить, как мало популярны были все попытки, прямо или косвенно имевшие в виду возобновление войны с немцами. Русский народ не желал больше с ними воевать, хотя нашёл ещё в себе силы для междоусобной братоубийственной войны. Как ни тяжело это для национального достоинства, но ни один правдивый летописец начала 1918 г., по крайней мере из живших тогда в Петрограде, не станет отрицать господства в нём подобных настроений.
К большевикам по-прежнему, несмотря на постепенное прекращение чиновничьего саботажа, петроградцы относились с ненавистью и презрением. О власти говорили не иначе, как «они». Что там ещё «они» выкинули, что выдумали, какое новое злодейство совершили? А «они», склонные к панике и истерике, сами не веря, что ещё существуют, и недоумевая, почему это происходит, неслись куда-то в неизвестное, поверив в Ленина и следуя за каждым мановением его руки.» (А.С.Изгоев. Цит. соч. с.27.)
«Начались мирные переговоры (с Центральными державами - С.К.). В тот момент, когда Троцкий сделал свой жест: войны не вести, мира не заключать, в Петрограде ждали пришествия немцев и встретили бы их как избавителей. Симпатии к союзникам уступали место всё резче обозначившемуся немецкопоклонству. Помню, какое впечатление производили рассказы о том, как Полоцк был взят взводом немецких солдат с одноруким капитаном во главе, как тысячные отряды красногвардейцев бежали под натиском одного немецкого эскадрона и т.д. В печати, где только возможно было по внешним условиям, ещё продолжали говорить о национальном позоре, о гибели родины, о патриотизме. Но я беру на себя смелость утверждать, что кроме небольших групп офицерства и высоко развитой интеллигенции, никто в действительности этих чувств не испытывал. Можно, поэтому, себе представить, как мало популярны были все попытки, прямо или косвенно имевшие в виду возобновление войны с немцами. Русский народ не желал больше с ними воевать, хотя нашёл ещё в себе силы для междоусобной братоубийственной войны. Как ни тяжело это для национального достоинства, но ни один правдивый летописец начала 1918 г., по крайней мере из живших тогда в Петрограде, не станет отрицать господства в нём подобных настроений.
К большевикам по-прежнему, несмотря на постепенное прекращение чиновничьего саботажа, петроградцы относились с ненавистью и презрением. О власти говорили не иначе, как «они». Что там ещё «они» выкинули, что выдумали, какое новое злодейство совершили? А «они», склонные к панике и истерике, сами не веря, что ещё существуют, и недоумевая, почему это происходит, неслись куда-то в неизвестное, поверив в Ленина и следуя за каждым мановением его руки.» (А.С.Изгоев. Цит. соч. с.27.)