День Сурка-Опоздуна
Я хорошая девушка - у меня, например, есть глаза темно-вишневого цвета. Мой дедушка говорит, он ни у кого таких не видел - а он, уж поверьте мне на слово, видал много барышень на своем веку, ему с такими-то усами и потдтянутой (даже в 70!) фигурой врать не приходится. Так вот, я. Я умею складно говорить, улыбаться с ямочкой на левой щеке и беззаветно любить до первого конфликта, потом материться и плакать, генерируя сопли в геометричекой прогрессии, каяться и любить снова. В общем и целом, можно пристать ко мне, как к тихой гавани, и даже, трижды подумав, завести во мне сына - или двоих. Пусть созревают. Есть одна проблема, и она убивает все - я тормоз. Это наследственное заболевание по линии Хлебниковых.
Картина из детства - отец говорит своей сестре, женщине с вечно полуприкрытыми азиатскими глазами и тончайшими, как у Ахматовой Анны, пальцами: «Лена, пойдем сходим за молоком». И Лена затевает сакральный процесс сборов. Плавает по квартире еще два часа, медленно, как ледокол Челюскин, но верно продвигаясь к заветной цели: выйти на пять минут в магазин. Она появляется то у шкафа, где она одевает колготки с такой скоростью, как их снимают барышни в эротических фильмах восьмидесятых, то - уже одевшись и накрасившись - перетекает из коридора в душ, вспоминая о нечищенных зубах, а все ждут молока к кофе, и папа багровеет, стучит ногой по полу, и я знаю - когда у него на виске вздуется и запульсирует венка, дом сотрясут страшные крики, подобные по своей разрушительной силе извержению вулкана в Помпеях, и мертвые содрогнутся.
Папина мама, бабушка Диана, мудрая и спокойная, что твой киплинговский Каа, ввела в лексикон воронежской семьи специальное слово для глубоко презираемой всеми ее членами спешки: «колготиться». И когда мы сначала со старшим, а затем, спустя годы, и с мелким братом носились по квартире в поисках затерянной среди гор добра игрушки, бабушка приоткрывала эти свои неведомо откуда взявшиеся у нее, а следом и у всех нас азиатские глаза и говорила укоризненно:
- Козлятки, ну что вы колготитесь!
Или протяжно говорила папе, только частично унаследовавшему фамильную хлебниковскую медлительность, когда он собирался на очередную, десятую по счету за день встречу с воронежскими друзьями:
- Олежка, вот ты опять колготишься.
Она и умерла точно также - никуда не торопясь. Бабушка и тетя были в Воронеже - и они "медленные". А я - в Москве, и я - тормоз. И это приговор. Я все делаю слишком медленно - чтобы понять, как недавно выяснилось, что человек необходим мне как воздух, мне требуется 7 лет. А также бесплатное приложение к манящему счастью в виде без пяти минут его жены, и груза не самых приятных общих воспоминаний с Гималаи размером, и приятный бонус в виде кучи бездарно просранного времени.
Что до просирания времени, то в сием я бог, гуру и ментор. Наверное, это единственное, что я делаю великолепно, помимо марания бумаги - вдохновенно просираю время.
Влачась на работу к 11.30, как на заклание, я на ходу перебираю все самые милые выражения своего лица, хлопаю длинными девичьими ресницами и судорожно придумываю отмазу. Проспать - не проспала, встала вовремя, но одним богам этого чуждого мне мира известно, почему впихивание в себя большой столовой (специально!) ложкой овсяной каши, чистка зубов и засовывание моего негабаритного кузова в джинсы занимает два человеческих часа (пятнадцать минут в системе координат галактики Янь). Все лифты исправны, все бабушки спасены, ко всем алкоголикам, обретшим от возлияний в сугробе жизнь вечную, давно уже вызвана скорая для последнего полета с непрозрачными иллюминаторами - и вот, печальная и не умеющая врать, я вплываю в офис уже в 12 и уныло смотрю на коллегу Ленку своими вишневыми коровьими глазами. Она вчера была на похоронах - и от этого стыдно вдвойне. Пытаюсь с помощью йоги внутреннего огня растопить под собой пол и провалиться в тартарары.
Ленка сверлит меня гневным взглядом и, как всегда, игнорирует все мои блеющие попытки заговорить в течение получаса, пока я судорожно, со смертельной для меня спешкой пытаюсь отработать карму опоздуна и сделать всю утреннюю работу. А потом под натиском моей вины и собачьей преданности сдается неприступная крепость под гордым названием «Ленка», с рабочего места встает и, надвигаясь на меня из офисного прохода, немного обиженно, но уже с улыбкой, как маленький ребенок, который только что даровал прощение родителям за случайно съеденную ЕГО конфету, говорит мне, перекрикивая ревущие за окном моторы гоночных автомобилей:
- Чаю хочешь?
И я расцветаю. Чтобы завтра опять прийти к 12. И чтобы Ленка опять меня возненавидела - и простила незамедлительно, и пошла на второй этаж заваривать нам чай. Может быть, это потому, что я правда хорошо пишу, и ей не хотелось бы искать кого-то на мое место. Но я думаю, что у нее просто доброе сердце - наверное, глядя на меня, Ленка вспоминает новостные сюжеты о замученных злобными американцами инопланетянах - и жалеет меня. Ведь все мы прекрасно знаем, что происходит в этом жестоком мире с пришельцами из других галактик.