Наташи в театре
"Natasha's Dream" http://www.arlekinplayers.com/natashas-dream/ - моноспектакль, постановка мне понравилась, актриса понравилась, пьеса такая подростковая из 90х.
"Natsha, Pierre and The Great Comet of 1812" http://americanrepertorytheater.org/events/show/natasha-pierre-great-comet-1812 идет до 3 января.
Вообще, был вопрос, смоглу ли я получить удовольствие то похода театр в одниночку. И в середине рабочей недели. И то довольно-таки знакомого сюжета.
Это было очень здорово! Живо, остроумно!
Герои пели, это опера, кабаре, а пели по тексту! И хорошо пели. И Наташа такая, как у Толстого.
И вот это все, можете ли себе представить, там есть.
""
- Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
- Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, - говорил он. - Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
- Федору Ивановичу! - сказал он, кланяясь.
- Здорово, брат. - Ну вот и он.
- Здравствуй, ваше сиятельство, - сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
- Я тебе говорю, Балага, - сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, - любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
- Как посол приказал, на ваших на зверьях, - сказал Балага.
- Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
- Как зарежешь, на чем поедем? - сказал Балага, подмигивая.
- Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! - вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
- Что ж шутить, - посмеиваясь сказал ямщик. - Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
- А! - сказал Анатоль. - Ну садись.
- Что ж, садись! - сказал Долохов.
- Постою, Федор Иванович.
- Садись, врешь, пей, - сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
- Что ж, когда ехать-то, ваше сиятельство?
- Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
- Да как выезд - счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? - сказал Балага. - Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
- Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, - сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. - Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
- Уж лошади ж были! - продолжал рассказ Балага. - Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, - обратился он к Долохову, - так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.
XVII
Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
- Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, - сказал Анатоль. - Ну, товарищи, друзья… он задумался… - молодости… моей, прощайте, - обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что-то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. - Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. - сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
- Будь здоров, - сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. - Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, - проговорил он.
- Ехать, ехать! - закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
- Нет, стой, - сказал Анатоль. - Затвори двери, сесть надо. Вот так. - Затворили двери, и все сели.
- Ну, теперь марш, ребята! - сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
- А шуба где? - сказал Долохов. - Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, - сказал Долохов, подмигнув. - Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, - а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
- Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! - крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
- Что ж, мне не жаль, ты возьми, - сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
- Вот так, - сказал Долохов. - И потом вот так, - сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. - Потом вот так, видишь? - и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
- Ну прощай, Матреша, - сказал Анатоль, целуя ее. - Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
- Ну, дай-то вам Бог, князь, счастья большого, - сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
- Готовы, что ль? - спросил Балага.
- Пущай! - крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
- Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, - только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что-то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной. """
"Natsha, Pierre and The Great Comet of 1812" http://americanrepertorytheater.org/events/show/natasha-pierre-great-comet-1812 идет до 3 января.
Вообще, был вопрос, смоглу ли я получить удовольствие то похода театр в одниночку. И в середине рабочей недели. И то довольно-таки знакомого сюжета.
Это было очень здорово! Живо, остроумно!
Герои пели, это опера, кабаре, а пели по тексту! И хорошо пели. И Наташа такая, как у Толстого.
И вот это все, можете ли себе представить, там есть.
""
- Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
- Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, - говорил он. - Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
- Федору Ивановичу! - сказал он, кланяясь.
- Здорово, брат. - Ну вот и он.
- Здравствуй, ваше сиятельство, - сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
- Я тебе говорю, Балага, - сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, - любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
- Как посол приказал, на ваших на зверьях, - сказал Балага.
- Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
- Как зарежешь, на чем поедем? - сказал Балага, подмигивая.
- Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! - вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
- Что ж шутить, - посмеиваясь сказал ямщик. - Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
- А! - сказал Анатоль. - Ну садись.
- Что ж, садись! - сказал Долохов.
- Постою, Федор Иванович.
- Садись, врешь, пей, - сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
- Что ж, когда ехать-то, ваше сиятельство?
- Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
- Да как выезд - счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? - сказал Балага. - Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
- Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, - сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. - Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
- Уж лошади ж были! - продолжал рассказ Балага. - Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, - обратился он к Долохову, - так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.
XVII
Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
- Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, - сказал Анатоль. - Ну, товарищи, друзья… он задумался… - молодости… моей, прощайте, - обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что-то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. - Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. - сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
- Будь здоров, - сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. - Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, - проговорил он.
- Ехать, ехать! - закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
- Нет, стой, - сказал Анатоль. - Затвори двери, сесть надо. Вот так. - Затворили двери, и все сели.
- Ну, теперь марш, ребята! - сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
- А шуба где? - сказал Долохов. - Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, - сказал Долохов, подмигнув. - Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, - а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
- Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! - крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
- Что ж, мне не жаль, ты возьми, - сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
- Вот так, - сказал Долохов. - И потом вот так, - сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. - Потом вот так, видишь? - и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
- Ну прощай, Матреша, - сказал Анатоль, целуя ее. - Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
- Ну, дай-то вам Бог, князь, счастья большого, - сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
- Готовы, что ль? - спросил Балага.
- Пущай! - крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
- Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, - только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что-то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной. """