Евразия-Америка. Наработки
Берёзкин Ю.Е.
Евразия - Америка: дуалистические космогонии
Евразийский дуалистический миф в том виде, в каком он зафиксирован от Балкан до Южной и Восточной Сибири, сложился намного позже заселения Америки и не мог быть перенесен в Новый Свет. Однако вошедшие в него или распространенные на примерно тех же территориях мотивы имеют более значительный возраст.
...Фабульные сцепления между этими мотивами не были жесткими, но, видимо, они все же существовали, отчасти сохранившись в отдельных североамериканских индейских традициях. К числу мотивов такого рода можно отнести 1) участие двух главных персонажей в добывании земли со дна океана (по их указанию птицы и животные ныряют на дно), 2) спор двух персонажей о старшинстве (претензии на роль в творении или на существование еще до творения), 3) спор персонажей о том, каковы должны быть свойства людей и тех природных объектов, которые представляют для людей интерес, 4) свержение мужским божеством с неба на землю своей жены.
Вполне вероятно, что к этому списку следует присоединить и мотивы, упомянутые в начале статьи. Однако в отличие от них, те мотивы, которые перечисленны только что, более специфичны, менее выводимы из общих противопоставлений типа «верх - низ», «добро - зло» и обнаруживают несомненную концентрацию, с одной стороны, в центральной, западной и северной (но не северо-восточной) Евразии, а с другой - в Северной Америке, главным образом в пределах основной территории США без Юго-Востока.
В отличие от комплекса ранее рассмотренных героических мотивов, объединяющих евразийские и североамериканские мифологии [Березкин 2003a; 2005], который в Северной Америке представлен почти исключительно к востоку от Скалистых Гор, мотивы, связанные с дуалистическими космогониями, зафиксированы и дальше на запад.
Однако различия в ареалах не очень значительны. В обоих случаях из зоны распространения соответствующих мотивов исключены американские Юго-Восток и (менее последовательно) Северо-Запад, равно как и Арктика, а также Центральная и Южная Америка.
В Восточном Полушарии данных мотивов нет в Китае, Юго-Восточной Азии, Северо-Восточной Сибири, Океании, Австралии и, видимо, в Африке, хотя африканские материалы пока систематически не исследованы.
Можно поэтому полагать, что в общем и целом мы имеем дело с единым мифологическим комплексом, включавшим как космогонические, так и героические мифы. Этот комплекс, связывающий Центральную Азию и Северную Америку, был принесен в Западное Полушарие не самыми ранними, но и не самыми поздними мигрантами - возможно, в раннем голоцене.
Проливают ли рассмотренные материалы какой-либо свет не только на маршруты миграций из Азии в Америку, но и на особенности древних евразийских обществ?
Можно, по-видимому, говорить лишь о двух, но достаточно существенных особенностях.
Во-первых, о наличии самого представления о верховном творце или двух творцах, почти никогда не отождествляемых со светилами и либо полностью антропоморфных, либо чисто номинально обозначаемых именами определенных животных и птиц. Во-вторых, о доминировании мужских образов и некотором преобладании негативных оценок в характеристике женского персонажа - свергнутой с неба жены божества.
Персонажам типа китайской Нюй-ва [Рифтин 1982] или богини-праматери таких южноамериканских индейцев как коги или яруро, в этой системе было бы сложно подыскать место. Данное обстоятельство интересно в связи с отмеченной «патрицентричностью» основной части евразийских обществ на фоне «матрицентричных» обществ юго-восточной части Старого Света, прежде всего австронезийских [Korotayev A., Kazankov A. Regions based on social structure // Current Anthropology.- 2000.- №41 (5).- р.668-690].
И, наконец, рассмотренные евразийско-американские параллели указывают на древность появления достаточно развитых космогоний, описывающих не только возникновение отдельных явлений и объектов, но и мира в целом.
В большинстве мифов на сюжет доставания земли со дна океана на Великих Равнинах, в Калифорнии, равно как и в других областях Северной Америки ныряльщик (утка, гагара, бобр, ондатра, креветка) действует не по собственной инициативе, а по указанию старшего персонажа, часто антропоморфного. Это заставляет с сомнением отнестись к вроде бы логичной реконструкции изменений образов персонажей евразийского дуалистического мифа: от двух ныряющих птиц к ассоциации с ними христианских Бога и Сатаны и далее к выделению Бога в качестве отправителя птицы [Кузнецова 1998: 57-58]. Такая эволюция допустима в региональном контексте, но она не может быть обоснована общими соображениями.
Если фигура отправителя (в том числе антропоморфного) столь типична для североамериканских индейцев, то и в евразийских мифах аналогичный персонаж вполне мог действовать до христианского или манихейского влияния. Если же основа североамериканских космогоний принесена предками индейцев из Азии, то образы антропоморфных отправителей допустимо проецировать едва ли не в поздний палеолит. [электронная версия статьи]
Берёзкин Ю.Е.
Мифы глубокой древности
На протяжении тысячелетий важнейшей частью духовной культуры являлись мифы.
В них отражались представления людей о себе и мире, пространстве и времени, должном и сущем.
Не обращаясь к мифам, нельзя понять духовный мир древнего человека.
Изучение мифологических традиций прошлого возможно на основе письменных источников. Осуществимо ли оно для дописьменных культур?
Целостные повествования восстановить, конечно же, нереально, но ситуация не безнадёжна. Для реконструкции древнейших мифов могут быть полезны записи XIX-XX веков. Здесь уместно сравнение с материалами археологии. Хотя любая культура своеобразна, этнографические сведения о современных охотниках-собирателях в общем и целом соответствуют тому, что по данным археологии удаётся реконструировать для ранних доземледельческих обществ.
Корпус мифологических текстов, записанных у народов Америки, Африки, Южной и Юго-Восточной Азии, Австралии, Океании и Сибири, измеряется сотнями тысяч текстов. При этом некоторые народы, никаких связей в обозримый период между собой не имевшие, могут рассказывать очень похожие мифы. И, напротив, мифы соседних народов могут сильно отличаться друг от друга.
Ясно, что в картине распространения подобных сходств и различий по миру заключена какая-то информация, причём очень значительная по объёму. Но о чём эти сведения, можно ли их использовать для реконструкции прошлого? Начнём с отличий.
Вполне понятно, что отдельные люди и группы людей по-разному видят и описывают одно и то же. Характерный пример - небесные объекты, доступные для наблюдения всем жителям нашей планеты, но получающие совершенно различное истолкование.
Рис. 1. Некоторые широкораспространённые представления о Млечном Пути. Зелёные кружки - Млечный Путь как дорога перелётных птиц; синие - лыжный след; красные - рассыпанная солома; фиолетовые - река; жёлтые - космический змей (в Океании - угорь, ящерица, акула)
Например, индусы, аборигены южной Австралии, майя и тотонаки в Мексике, некоторые индейцы Южной Америки считали, что Млечный путь есть огромный змей.
Вьетнамцы, китайцы, японцы, чукчи, сэлиши, сиу, древние перуанцы, арауканы полагали, что это небесная река.
Ненцы, ханты, якуты, эвенки, орочи, эскимосы юго-западной Аляски видели на небе лыжный след.
Литовцы, эстонцы, саамы, марийцы, казахи, киргизы называют Млечный Путь «Птичьей дорогой».
Для арабов, египтян, сербов, армян, чеченцев, таджиков это была просыпавшаяся с воза солома.
Рис. 1. Некоторые широкораспространённые представления о Млечном Пути. Зелёные кружки - Млечный Путь как дорога перелётных птиц; синие - лыжный след; красные - рассыпанная солома; фиолетовые - река; жёлтые - космический змей (в Океании - угорь, ящерица, акула)
Другой пример - истолкование пятен на лунном диске (рис. 4).
Народы Евразии от Скандинавии до островов Рюкю, а также индейцы северо-западного побережья Северной Америки различали в них фигуру человека, пошедшего за водой (обычно это девочка или женщина с вёдрами). Для части жителей Индии, китайцев, юкагиров, дакота, индейцев Мексики пятна складывались в силуэт кролика или зайца (рис. 5). А для большинства обитателей Южной Америки, Юго-Восточной Азии, Австралии и Южной Африки это были просто пятна - след раны, удара, ожога, грязь или краска на лице или теле Луны.
Каждое истолкование Галактики по-своему логично и объяснимо, но редко бывает понятно, почему выбран именно данный вариант, а остальные отвергнуты. Ещё сложнее определить, что лунные пятна больше напоминают «на самом деле». Вряд ли надо доказывать, что если одинаковая - причём лишь одна из многих возможных - система образов встречается у соседних народов, то она у них скорее всего имеет общее происхождение.
Вероятность того, что каждому из народов, живущих близ Тихого океана (в том числе корякам и чукчам), независимо пришло в голову сравнивать Млечный Путь с рекой, а каждому из народов Сибири - с лыжнёй, трудно в точности оценить, но она явно ничтожна.
Франц Боас, один из основоположников культурной антропологии, ещё сто лет назад писал об этих проблемах. Его вывод был ясен - в исследовании культуры следует принимать во внимание как возможность независимого возникновения сходных явлений у разных народов, так и высокую вероятность заимствований, многократного копирования элементов культуры от поколения к поколению и от одного народа к другому.
Боас был осторожен в предположениях и склонялся к мнению, что общие представления у совершенно неродственных народов в разных райнах Земного Шара возникали случайно. Во многих случаях с ним трудно не согласиться. Например, при наделении небесных светил мужским или женским полом потенциально возможных вариантов так мало, что было бы странно предполагать исторические связи между японцами и индейцами Парагвая на том основании, что в их мифологиях Солнце - женщина. Положение меняется, если обратиться к таким образам и фабулам, в которых нет заранее известного ограниченного числа вариантов.
[...]
...Как хорошо известно, копирование не бывает идеальным, так что при многократном копировании рано или поздно наступает момент, когда оригинал становится неузнаваемым.
Чтобы уменьшить «информационный шум», в культуре выработался механизм, обеспечивающий точность передачи информации. Используется этот механизм прежде всего там, где объективные факторы, выбраковывающие негодные копии и способствующие распространению полноценных, действуют слабо.
Скажем, в домостроительстве нет необходимости особо следить за тем, чтобы конструкция жилища предусматривала защиту от дождя. Дом без крыши построить можно, но никто не станет в нём жить. В мифах же нет ничего заведомо недопустимого, здесь потенциально возможны любые образы и любые повороты сюжета. Поэтому мифы (как и ритуалы) относятся к сфере сакрального. Это значит, что отклонения в их воспроизведении считаются опасными, гибельными, а сама мысль о возможности таких отклонений выглядит кощунственной и абсурдной.
Тихоокеанский и центральноевразийский комплексы мотивов различаются не только тематикой.
Из Аляски на юго-восток ведут два пути. Один - вдоль побережья с выходом в Калифонию и бассейн Колумбии. Второй - внутриконтинентальный, по долинам Юкона и Маккензи с выходом на Великие Равнины. Если мотивы центральноевразийского комплекса в Северной Америке распространены на Великих Равнинах, а к западу от Скалистых Гор почти не встречаются, то ситуация с тихоокеанским комплексом противоположна: эти мотивы скорнцентрированы на юге северо-западного побережья Северной Америки. Такое распределение заставляет предположить, что носители центральноевразийских мотивов прошли в Новый Свет через центральную Аляску, а носители тихоокеанских двигались вдоль побережья.
Вполне вероятно, что культурное наследие самых ранних групп прибрежных мигрантов лучше всего сохранилось в наиболее изолированных от дальнейших влияний областях ойкумены - в Амазонии, с одной стороны, и в Австралии - Меланезии, с другой. В других регионах эта древнейшая мифология была вытеснена более поздней.
[...]
...Преобладание в генофонде индейцев центральноазиатского следа в наследственности по мужской линии и восточноазиатско-тихоокеанского по женской хорошо соответствует тематическим различиям в мифологических мотивах: этиология тела и семейно-брачные отношения в тихоокеанском комплексе и героические приключения в центральноазиатском. [электронная версия статьи]
Берёзкин Ю.Е.
Южносибирско-североамериканские связи
в области мифологии
Сто лет назад в процессе подготовки Джесуповской экспедиции и осмысления её результатов Франц Боас пришел к выводу, что фольклорные сюжеты (tales) относительно эфемерны. Они состоят из "элементов" (то есть мотивов), имеющих кросс-культурное распространение и свободно преодолевающих языковые границы [...].
Мотивы сохраняют свою форму на протяжении долгого времени, тогда как осмысление целостных текстов меняется сравнительно быстро. Значительное число одинаковых мотивов в разных традициях может свидетельствовать о древних контактах.
Стремясь к достоверности выводов, Боас анализировал лишь мотивы, имеющие сплошные ареалы распространения. Если ареалы разорваны, вероятность независимого возникновения мотивов повышается.
Нам это ограничение не кажется необходимым. Предположение о неслучайности совпадений опирается не только на характер конфигурации ареалов, но и на уникальность мотивов, степень их сложности, нейтральность по отношению к природным и социальным факторам, совпадение ареалов многих мотивов.
Наличие общих элементов в географически удаленных друг от друга традициях логично отнести на счет тех же причин, что и в традициях соседних - заимствование мотивов одной группой от другой. Но поскольку существует уверенность, что обитатели соответствующих регионов в недавнюю эпоху культурной общности не составляли, время предполагаемого единства должно быть отодвинуто в прошлое. Какое именно - это может подсказать только археология.
Среди тысячи прослеженных мотивов нам удалось выявить две группы, специфичные для фольклора Евразии и Северной Америки. Одна из них связывает Западную Сибирь с притихоокеанскими областями севера Азии и северо-запада Северной Америки. О ней речь должна пойти в отдельной статье. Вторая группа представлена в центральных районах Евразии (в частности в южной Сибири) и в Америке к востоку от Скалистых Гор. Её мы рассматриваем сейчас.
Знакомство с южноамериканскими, японскими, меланезийскими и австралийскими материалами поддерживает уверенность в том, что данные параллели не являются результатом произвольной выборки, не просто фиксируются в определенных регионах, но и специфичны именно и только для них. Это повышает вероятность исторической обусловленности аналогий между соответствующими традициями. Ниже мы рассмотрим девять мотивов второй группы.
[...]
Выводы
Американский фольклор связан с евразийским множеством ниточек, образующих сложно переплетенный клубок. Мы остановили свой выбор на почти вовсе не замеченных параллелях. Все они указывают на общие черты в мифологии двух - и только двух - регионов мира: внутренней Евразии (и в частности Южной Сибири) и Северной Америки к востоку от Скалистых Гор, особенно севера Великих Равнин. Это видно на карте-схеме (рис. 1), где область с максимальным числом параллелей залита черным цветом. По мере удаления от нее число параллелей сокращается.
Сибирские мифологии насыщены индийскими, иранскими и ближневосточными мотивами, проникавшими сюда на протяжении последних тысячелетий [Евсюков, 1987; Кызласов, 2001; Новикова, 1991; Сагалаев, 1984; Toporov, 1989]. Некоторые мотивы представлены в Евразии столь широко, что об ареале и времени их первоначального бытования судить решительно невозможно. Южная Сибирь - Монголия могли быть здесь как донором, так и реципиентом. К 19-20 векам этот регион выделялся главным образом тем, что волшебная сказка еще сохраняла там связь с актуальными мифологическими представлениями. Поэтому, говоря об области концентрации американских аналогий, осторожнее указывать не на Прибайкалье или Алтай, а на аридный пояс Евразии в целом. В данную зону, однако, не входят ни Япония и российский Дальний Восток, ни Якутия, Колыма и Чукотка.
Рассмотренные мотивы отличаются сходной типологией персонажей. Протагонисты принадлежат к числу героев-прародителей. Исключение составляет мотив бегство из пещеры хозяина стад, в американских вариантах которого протагонист носит имя популярного трикстера. Однако и в этих эпизодах речь идет о важнейшем культурном деянии - освобождении бизонов. Вся эта серия мифов сходна и тем, что во многих версиях действуют Гром, Громовая или иная могучая птица и противостоящее ей - или каким-то образом с нею связанное - водное змееобразное чудовище. Мотив змей угрожает птенцам в одних и тех же азиатских сказках сочетается как с мотивом птицы несущие бурю, так и с Федрой.
Рассмотренные мотивы в Евразии и в Америке не вполне идентичны: пещера циклопа и пещера похитителя бизонов; ветер и дождь приносят две птицы или одна; Комар специально послан узнать вкус крови или случайно встречается с Громом; миф открывается сценой убийства матери близнецов, или соответствующий мотив с остальными прямо не связан. Это не делает параллели менее значимыми, скорее напротив. Невозможно сказать, как долго длинная цепочка эпизодов способна сохранять свою целостность, но ясно, что ожидаемое "долголетие" каждого из эпизодов в отдельности должно быть большим. После распада культурного единства, объединявшего предков народов внутренней Азии и предков североамериканских индейцев, в каждом из ареалов перекомпановка мотивов в текстах происходила уже независимо. Что же касается причин распада такого единства, то их может быть две: либо относительно поздний уход каких-то групп из центральной Азии далеко на северо-восток и дальше в Америку, либо внедрение новых, инокультурных групп (проточукотско-корякских, протоэскоалеутских, а затем тунгусских и якутских), разделивших более ранний евразийско-американский культурный континуум. Редкость соответствующих мотив в тихоокеанской зоне позволяет думать, что они проникали в более южные районы Америки через центральную Аляску - Юкон - Альберту, а не вдоль побережья. С этими параллелями можно осторожно сопоставить американоидные признаки, прослеживаемые на черепах бронзового века из южной Сибири [Козинцев и др. 1995; Моисеев 2002; Kozintsev a.o. 1999].
Рассмотренные мотивы обнаруживают отдельные соответствия в Южной Америке. Таковых немного, и они имеют значительный территориальный разброс. Если подобные параллели не случайны (а независимое появление столь своеобразного мотива как Комар и Гром не кажется вероятным), они дают некоторые ориентиры во времени. Эти мотивы не входят в "базовый фонд" амазонской мифологии, имеющей параллели в Австралии - Меланезии и связанной скорее всего с древнейшим этапом заселения Нового Света [Березкин, 2001a; 2001b; 2002; Berezkin, 2002]. Но они вряд ли могли появиться и после того, как тропические и умеренные области обеих Америк оказались достаточно плотно заселены, что произошло - судя по числу датированных памятников - примерно 9000-7000 л.н. Центральноевразийский комплекс мотивов может быть связан либо с кловисом, либо - что вероятнее - с более поздними палеоиндейскими культурами. [электронная версия статьи]
Берёзкин Ю.Е.
Мифы и пирамиды:
об азиатском наследии в культурах Америки
...Мотив гибели первопредков при первом восходе солнца часто сочетается с мотивом выбора ими того персонажа, которому предстоит стать Солнцем, или угадывания правильного имени Солнца и направления, откуда оно должно появиться. (...) К востоку от Миссисипи мотив выбора кандидата на роль Солнца был известен ючи и алабама, но в целом преимущественная приуроченность всего этого мифологического комплекса к областям близ Тихого океана сомнений не вызывает.
Между образом маски-чудовища и данными мифологическими сюжетами прямой связи нет, но опосредованная допустима. Через принадлежность к одной мифологической теме (исчезновение и появление солнца) миф о первом восходе и образ типа киртимукха/сисиутль сопоставимы, тем более, что их ареальное распространение во многом совпадает. Основанные на принципе осевой симметриии горизонтально протяженные изображения типа сисиутля, челюстей неба и центрально-андских личин II-I тыс. до н.э. не имеют никаких параллелей на большей части Северной Америки, т.е. там, где наиболее заметны связи с континентальной Евразией. Подобно мифам о первом восходе, они приурочены к притихоокеанской зоне.
Рис. IV. Изображения личины с отростками-змеями на Северо-западном Побережье Северной Америки. 1. Квакиутль острова Ванкувер, пояс в виде сисиутля, 19 в. По [Boas 1897, fig. 167]. 2. Квакиутль, деревянное изображение сисиутля, которое привязывали к поясу таким образов, чтобы казалось, будто головы чудовища отходят от тела участника ритуала. 19 в., по [Boas 1897, fig. 10]. 3. Тлинкиты, юго-восточная Аляска. Передник из шерсти горного козла, воспроизводящий роспись на аналогичном кожаном шаманском переднике, 19 в. Центральная фигура анфас считается изображением Бобра. По [Samuel 1982, fig. 8]
Киртимукха, как уже говорилось, ассоциировалась с головой чудовища, глотающей светила во время затмений, нечто сходное предполагается и для тао-те. Обработка данных по мифологии мира показывает, что наряду с сюжетами, объясняющими появление смерти, солярные мифы могли были среди принесенных из Африки в индо-тихоокеанские области Евразии в ходе расселения сапиенсов 50-60 тыс. лет назад [Березкин 2007; Berezkin 2007]. Образ чудовища, которое глотает светила, в самой Африке редок и, вероятно, обрел устойчивые варианты трактовки лишь в Евразии. Однако его почти повсеместное распространение здесь позволяет относить время формирования евразийских вариантов к значительной древности. Если в континентальной Евразии поглотителем светил чаще всего является хищный зверь, то на юге и востоке материка преобладают другие образы, прежде всего чудовищная рептилия.
...
Рис. VIII. Маска таоте в Древнем Китае. 1. Керамическая модель для отливки маски тао-те, период Борющихся Царств, Китай, провинция Шаньси. По [Larousse 1992: 147]. 2. Деталь бронзового сосуда, Инь либо Западная Чжоу. Еще одна маска тао-те изображена на крышке сосуда. По [Karlgren 1950, pl. 18]. 3. Украшение из нефрита эпохи Чжоу. По [Covarrubias 1954, fig. 18]. 4. Прорисовка рельефной маски тао-те в нижней части бронзового колокола, период Весны и осени либо Борющихся царств. По [Karlgren 1952, fig. 63, pl. 81]
Изображения небесного монстра в этом смысле показательны.
Перед нами не просто один из сотен мифологических мотивов, встречающихся по обе стороны Тихого океана, но достаточно сложный образ, наделенный определенным кругом значений и обладающий устойчивым набором иконографических признаков. Сам факт наличия подобного символа служит доводом в пользу сложности культуры если не всех групп переселенцев в Новый Свет, то по крайней мере тех из них, которые достигли Мезоамерики и Центральных Анд.
...Ранние изображения могли быть простыми геометрическими, натуралистическими или символическими с использованием фигуративных элементов - никаких причин считать последнюю категорию возникшей лишь после появления производящего хозяйства нет.
Также совершенно не очевидно, что все азиатские общества финального плейстоцена - раннего голоцена были столь же эгалитарными как, скажем, андаманское. Среди них могли быть и сравнительно сложные с развитой системой ритуалов и богатой мифологией.
Эти общества были знакомы с керамикой и даже, возможно, с начатками земледелия (см. данные в пользу азиатского происхождения и раннего появления в Новом Свете культурной тыквы-горлянки [Erickson a.o. 2005]). Иконографические же параллели между древними эскимосами и создателями цивилизаций Азии и Америки объяснимы лишь в случае, если стили искусства, существовавшие в циркумтихоокеанском регионе на протяжении последних четырех тысяч лет и "становившиеся видимыми" по мере перехода к использованию долговечных материалов, восходят к одним прототипам.
Из сказанного следует, что исторический эксперимент параллельного независимого развития цивилизаций Нового и Старого Света нельзя считать вполне чистым. Цивилизации Мексики и Перу имеют некоторые общие корни, а отдельные особенности этих культур могли сложиться еще в Азии. [электронная версия статьи]