Дюма
...очарователен. Он с таким простодушием изображает своих персонажей хитрее черта, что бедному читателю ничего не остается, как чувствовать себя глупей вороны.
В сцене аудиенции де Тревиля д'Артаньяну, первый, спохватившись, а не кардинальский ли шпион к нему подослан, разражается панегириком его высокопреосвященству, и говорит:
- Запомните, что я предан этим двум всемогущим господам и что каждый мой шаг имеет целью служить королю и господину кардиналу, одному из самых выдающихся умов, которые когда-либо создавала Франция. Отныне, молодой человек, примите это к сведению, и если, в силу ли семейных или дружеских связей, или подчиняясь голосу страстей, вы питаете к кардиналу враждебные чувства, подобные тем, которые нередко прорываются у иных дворян, - распрощаемся с вами. Я приду вам на помощь при любых обстоятельствах, но не приближу вас к себе.
При этом расчет у него такой:
«Если кардинал подослал ко мне эту лису, то, зная, как я его ненавижу, наверняка внушил своему шпиону, что лучший способ вкрасться ко мне в доверие - это наговорить про него черт знает что. И, конечно, этот хитрец, несмотря на мои заверения, сейчас станет убеждать меня, что питает отвращение к его высокопреосвященству».
То есть он прямо говорит подозреваемому засланцу, что не приблизит его к себе, если тот скажет дурное слово о кардинале, и при этом ожидает, что тот, конечно, станет кардинала ругать, потому что не купится на такой дешевый трюк, как похвала Ришелье, тогда как всем в Париже известно, что де Тревиль его ненавидит.
Но д'Артаньян не только расписался в почтении к первому министру, но и дал понять, что разгадал игру капитана королевских мушкетеров:
- ... я глубоко чту господина кардинала и преклоняюсь перед его действиями… Тем лучше для меня, если вы, как изволите говорить, вполне откровенны со мной. Значит, вы оказали мне честь, заметив сходство в наших взглядах. Но, если вы отнеслись ко мне с некоторым недоверием - а это было бы вполне естественно, - тогда, разумеется, я гублю себя этими словами в ваших глазах.
Переиграл пацан из деревни опытного царедворца.
Читателю остается только глазами хлопать и сидеть, как дурак.
В сцене аудиенции де Тревиля д'Артаньяну, первый, спохватившись, а не кардинальский ли шпион к нему подослан, разражается панегириком его высокопреосвященству, и говорит:
- Запомните, что я предан этим двум всемогущим господам и что каждый мой шаг имеет целью служить королю и господину кардиналу, одному из самых выдающихся умов, которые когда-либо создавала Франция. Отныне, молодой человек, примите это к сведению, и если, в силу ли семейных или дружеских связей, или подчиняясь голосу страстей, вы питаете к кардиналу враждебные чувства, подобные тем, которые нередко прорываются у иных дворян, - распрощаемся с вами. Я приду вам на помощь при любых обстоятельствах, но не приближу вас к себе.
При этом расчет у него такой:
«Если кардинал подослал ко мне эту лису, то, зная, как я его ненавижу, наверняка внушил своему шпиону, что лучший способ вкрасться ко мне в доверие - это наговорить про него черт знает что. И, конечно, этот хитрец, несмотря на мои заверения, сейчас станет убеждать меня, что питает отвращение к его высокопреосвященству».
То есть он прямо говорит подозреваемому засланцу, что не приблизит его к себе, если тот скажет дурное слово о кардинале, и при этом ожидает, что тот, конечно, станет кардинала ругать, потому что не купится на такой дешевый трюк, как похвала Ришелье, тогда как всем в Париже известно, что де Тревиль его ненавидит.
Но д'Артаньян не только расписался в почтении к первому министру, но и дал понять, что разгадал игру капитана королевских мушкетеров:
- ... я глубоко чту господина кардинала и преклоняюсь перед его действиями… Тем лучше для меня, если вы, как изволите говорить, вполне откровенны со мной. Значит, вы оказали мне честь, заметив сходство в наших взглядах. Но, если вы отнеслись ко мне с некоторым недоверием - а это было бы вполне естественно, - тогда, разумеется, я гублю себя этими словами в ваших глазах.
Переиграл пацан из деревни опытного царедворца.
Читателю остается только глазами хлопать и сидеть, как дурак.