Осень все-таки наступила
...вчера: впервые с июня закрыли окна на ночь. Еще остаются всякие летние дела в саду, и я отчетливо поняла, что рада этому - можно откладывать роман. Раньше я думала, будто сложно писать роман, который никто не станет читать. Я ошибалась, конечно. Это чепуха, на самом деле: будут читать, не будут. Чему быть прочитанным, то прочитают. Не авторская это забота. Теперь я понимаю, что главная засада - переоценить свои возможности. Лествичник говорит, это один из верных путей к отчаянию, и он прав. Я смотрю на чертежи своего замысла и вижу, что как-то мало им соответствую. Вообще, тяга моя к глобальным проектам, она от тщеславия, в основном. Так что получить по шапке будет невредно. Я, однако, стану стараться не получить. Посмотрим, насколько мне удастся приблизиться к тому воздушному замку, который маячит у меня в сознании, будет ли реальная постройка походить на него. Собственно, в этом и заключается задача любого творца: перевод воображаемого в реальное. Оценить, насколько это удалось, возможно только ему самому, ибо никто не мог знать его воображаемого. Я вот знаю, что "Смерть на вилле" дожать не удалось, хотя в целом получилось неплохо, а местами даже лучше, чем планировалось.
Кстати, о планировании.
Наблюдая через новостные ленты, как Дю Рофф планирует обустраиваться в Париже, я вчера поняла, с чем у меня ассоциируется эта его история, - вот с чем:
-- Да здравствует великая Румыния! -- повторил Остап по-русски. -- Я старый профессор, бежавший из московской Чека! Ей-богу, еле вырвался! Приветствую в вашем лице...
Один из пограничников приблизился к Остапу вплотную и молча снял с него меховую тиару. Остап потянулся за своим головным убором, но пограничник так же молча отпихнул его руку назад.
-- Но! -- сказал командор добродушно. -- Но, но! Без рук! Я на вас буду жаловаться в Сфатул-Церий, в Большой Хурулдан!
В это время другой пограничник проворно, с ловкостью опытного любовника, стал расстегивать на Остапе его великую, почти невероятную сверхшубу. Командор рванулся. При этом движении откуда-то из кармана вылетел и покатился по земле большой дамский браслет.
-- Бранзулетка! -- взвизгнул погран-офицер в коротком пальто с собачьим воротником и большими металлическими пуговицами на выпуклом заду.
-- Бранзулетка! -- закричали остальные, бросаясь на Остапа.
Кстати, о телеграмме.
Через накопившиеся в подписках паблики я наблюдаю, как в среде так называемых военкоров и примыкающих к ним бойцов информационного фронта происходит все более отчетливый раскол на удельные княжества; составляются коалиции, союзничества образуются и распадаются, образуя новые, как узоры в детском калейдоскопе. Наблюдая, я думаю о том, что вот она, социологическая модель происходящего в любом сообществе. И как странно, думаю я, что люди, способные, казалось бы, это понимать, предъявляют претензии духовному сословию за то, что они ведут себя, как все человеки.
Многие на вопрос "почему в церковь не ходишь?" высказываются в антиклерикальном духе. Невмоготу им, вишь, неправедных попов созерцать. Ходите же вы к неправедным врачам, даже и не вспоминающим ни о какой там клятве Гиппократа, высоких предназначениях и прочих гуманистических идеалах, - и ничего, лечитесь. И не требуете, чтобы каждый участковый терапевт был преподобным подвижником. А в церкви, значит, сплошь должны святые и ангелы служить, иначе не по чину вам.
Вообще, жители православной России знают о христианстве столько же, сколько о своей анатомии. И в церковь, и в больницу они приходят с одинаково дикими представлениями - и нередко очень схожими претензиями: вас профессия обязывает, поэтому давайте, носитесь с нами, желательно целуя в попу. Однажды я слышала от одной бабки (т.е. закоренело советская женщина), что, конечно, священник должен быть любезен, мы же ему деньги приносим! Когда только успела так прочно забыть любезность советских продавцов.
Люди совершенно, напрочь отвлечены от себя; каждый привык считать себя по умолчанию хорошим, а что и есть вдруг плохого, так это ж "все грешны" и как бы сразу не считается. Но не считается только в одну сторону. Если речь о соседе, считается все, и даже в голову не придет оправдать его тем же самым положением.
Чудные мы твари. Такие простые и такие невозможно сложные.
Кстати, о планировании.
Наблюдая через новостные ленты, как Дю Рофф планирует обустраиваться в Париже, я вчера поняла, с чем у меня ассоциируется эта его история, - вот с чем:
-- Да здравствует великая Румыния! -- повторил Остап по-русски. -- Я старый профессор, бежавший из московской Чека! Ей-богу, еле вырвался! Приветствую в вашем лице...
Один из пограничников приблизился к Остапу вплотную и молча снял с него меховую тиару. Остап потянулся за своим головным убором, но пограничник так же молча отпихнул его руку назад.
-- Но! -- сказал командор добродушно. -- Но, но! Без рук! Я на вас буду жаловаться в Сфатул-Церий, в Большой Хурулдан!
В это время другой пограничник проворно, с ловкостью опытного любовника, стал расстегивать на Остапе его великую, почти невероятную сверхшубу. Командор рванулся. При этом движении откуда-то из кармана вылетел и покатился по земле большой дамский браслет.
-- Бранзулетка! -- взвизгнул погран-офицер в коротком пальто с собачьим воротником и большими металлическими пуговицами на выпуклом заду.
-- Бранзулетка! -- закричали остальные, бросаясь на Остапа.
Кстати, о телеграмме.
Через накопившиеся в подписках паблики я наблюдаю, как в среде так называемых военкоров и примыкающих к ним бойцов информационного фронта происходит все более отчетливый раскол на удельные княжества; составляются коалиции, союзничества образуются и распадаются, образуя новые, как узоры в детском калейдоскопе. Наблюдая, я думаю о том, что вот она, социологическая модель происходящего в любом сообществе. И как странно, думаю я, что люди, способные, казалось бы, это понимать, предъявляют претензии духовному сословию за то, что они ведут себя, как все человеки.
Многие на вопрос "почему в церковь не ходишь?" высказываются в антиклерикальном духе. Невмоготу им, вишь, неправедных попов созерцать. Ходите же вы к неправедным врачам, даже и не вспоминающим ни о какой там клятве Гиппократа, высоких предназначениях и прочих гуманистических идеалах, - и ничего, лечитесь. И не требуете, чтобы каждый участковый терапевт был преподобным подвижником. А в церкви, значит, сплошь должны святые и ангелы служить, иначе не по чину вам.
Вообще, жители православной России знают о христианстве столько же, сколько о своей анатомии. И в церковь, и в больницу они приходят с одинаково дикими представлениями - и нередко очень схожими претензиями: вас профессия обязывает, поэтому давайте, носитесь с нами, желательно целуя в попу. Однажды я слышала от одной бабки (т.е. закоренело советская женщина), что, конечно, священник должен быть любезен, мы же ему деньги приносим! Когда только успела так прочно забыть любезность советских продавцов.
Люди совершенно, напрочь отвлечены от себя; каждый привык считать себя по умолчанию хорошим, а что и есть вдруг плохого, так это ж "все грешны" и как бы сразу не считается. Но не считается только в одну сторону. Если речь о соседе, считается все, и даже в голову не придет оправдать его тем же самым положением.
Чудные мы твари. Такие простые и такие невозможно сложные.