Хочется
...биться лбом в пол, повторяя: осанна тебе, осанна, Лев Николаевич, да простятся тебе все твои вольные грехи, ибо ты поистине велик, сукин ты сын! - это я прочитала "Крейцерову сонату". Строго говоря, перечитала, но первое прочтение совсем не в счет, тогда я прочитала философско-нравственную повесть (и осталась очень довольна). Так же, как философско-нравственную повесть, начала я читать ее и на этот раз. Но чую что-то странное, не то, что раньше. Мысли читаю те же, они по-прежнему во многом верные, хлесткие и даже по-прежнему порой неожиданные, но если двадцать лет назад я с ними всей душой соглашалась, то теперь - возмущалась, прямо как волной меня поднимает. "Ну, погоди, - говорю себе, - разве ж он не прав?". И вижу, что прав, и невозможно принять, что прав. Какое-то наваждение. И так я металась, пока до меня не дошло, что это не граф Толстой сейчас хитрит передо мной, не стоит он с поучительно воздетым пальцем, не обличительством занимается, хотя все мысли об общественном морально-нравственном укладе почти целиком соответствуют его убеждениям, но все же не ради них затевалось, не нотацию мне читают - разворачивают передо мной душу человеческую, несчастного ревнивца всю подноготную. Завернуть психологическую повесть в философское сочинение - кому могла бы придти такая идея?? - да так, что они жилками прорастают друг в друга, да так, чтобы собственные мысли собственным персонажем перечеркнуть; да так, что когда подводит он тебя к последнему страшному открытию, сотрясается ум.
При поверхностном прочтении Позднышева в тексте кажется очень мало: вся его история может уложиться в две страницы. Он как-будто растворен в тягучем, монотонном трактате Толстого. Первым, самым громким диссонансом звучит и настораживает его отношение к докторам - ведь это же чистой воды мракобесие, то, что он озвучивает! Человек, достигший таких прогрессивных высот в размышлениях об обществе, а его мысли о положении мужчин и женщин, о половых отношениях, о детях и прочем таком, они действительно прогрессивны даже и для нашего времени, - и вдруг такая дикость: доктора все, оказывается, неучи и злокозненные вредители!
Когда я уже догадалась, что передо мной Позднышев, а не Толстой, начала замечать одно, второе и опять открыла для себя: да он же, этот Позднышев, считает, что во всем виновато общество, а за собой никакой вины не признает! Дальше читаю, наполнясь презрением; дескать, так тебе, дураку, и надо, зачем же было быть такой себялюбивой скотиною. А он, дурак, старается, и про одно расскажет, и про другое, и от страницы к странице он выглядит все гаже и гаже, и хоть сам признает за собой свинство, но как само собой разумеющееся: в чем каяться? у других то же. Вот, думаю, плоды ваши, глупые обличители общественных язв, считающие себя одновременно и лучше того общества, и жертвой его... Тут как раз грянула и сама "Крейцерова соната". И Позднышев вдруг всю сложность свою рассказал, рассуждая о музыке: вот же, он человек, способный так глубоко понимать и чувствовать сложную музыку, как вообще немногим образованным людям доступно, а в то же время утверждает, что музыка должна быть сугубо утилитарна, плясовая - поплясать, обедня - помолиться, а это вот все, что чувства тревожит попусту, это все вредное наваждение, не нужно его. Разве не ложатся в ту же колею мракобесные замечания о докторах посреди мудрых размышлений об общественных отношениях? Вот так взять и наглядно показать, каким образом в человеке уживаются ум и способности с непроходимой, упрямой глупостью, - кто бы смог?
Наконец, апофеоз. Поездка Позднышева из уезда домой, сцена в доме, убийство жены и то, что было потом. По силе и глубине художественно выраженного психологизма я ничего похожего не помню. Когда закончился позднышевский рассказ, я поняла, что все, что он рассказал, он рассказывал с полным сознанием своего скотства, и расказывал специально так, чтобы слушатель видел его этой себялюбивой тупой скотиной; и поняв это, я содрогнулась, ощутив и всю силу его раскаяния, и всю безнадежность. И во мне возникло огромное скорбное чувство - и по отношению к этому человеку, и по отношению к другим людям, и к себе, и ко всем: о, как упрямо, презрев весь свой ум, все способности, мы, идя на поводу ложных принципов, по сути - пороков, загоняем себя в тупик, из которого уже нет исхода.
При поверхностном прочтении Позднышева в тексте кажется очень мало: вся его история может уложиться в две страницы. Он как-будто растворен в тягучем, монотонном трактате Толстого. Первым, самым громким диссонансом звучит и настораживает его отношение к докторам - ведь это же чистой воды мракобесие, то, что он озвучивает! Человек, достигший таких прогрессивных высот в размышлениях об обществе, а его мысли о положении мужчин и женщин, о половых отношениях, о детях и прочем таком, они действительно прогрессивны даже и для нашего времени, - и вдруг такая дикость: доктора все, оказывается, неучи и злокозненные вредители!
Когда я уже догадалась, что передо мной Позднышев, а не Толстой, начала замечать одно, второе и опять открыла для себя: да он же, этот Позднышев, считает, что во всем виновато общество, а за собой никакой вины не признает! Дальше читаю, наполнясь презрением; дескать, так тебе, дураку, и надо, зачем же было быть такой себялюбивой скотиною. А он, дурак, старается, и про одно расскажет, и про другое, и от страницы к странице он выглядит все гаже и гаже, и хоть сам признает за собой свинство, но как само собой разумеющееся: в чем каяться? у других то же. Вот, думаю, плоды ваши, глупые обличители общественных язв, считающие себя одновременно и лучше того общества, и жертвой его... Тут как раз грянула и сама "Крейцерова соната". И Позднышев вдруг всю сложность свою рассказал, рассуждая о музыке: вот же, он человек, способный так глубоко понимать и чувствовать сложную музыку, как вообще немногим образованным людям доступно, а в то же время утверждает, что музыка должна быть сугубо утилитарна, плясовая - поплясать, обедня - помолиться, а это вот все, что чувства тревожит попусту, это все вредное наваждение, не нужно его. Разве не ложатся в ту же колею мракобесные замечания о докторах посреди мудрых размышлений об общественных отношениях? Вот так взять и наглядно показать, каким образом в человеке уживаются ум и способности с непроходимой, упрямой глупостью, - кто бы смог?
Наконец, апофеоз. Поездка Позднышева из уезда домой, сцена в доме, убийство жены и то, что было потом. По силе и глубине художественно выраженного психологизма я ничего похожего не помню. Когда закончился позднышевский рассказ, я поняла, что все, что он рассказал, он рассказывал с полным сознанием своего скотства, и расказывал специально так, чтобы слушатель видел его этой себялюбивой тупой скотиной; и поняв это, я содрогнулась, ощутив и всю силу его раскаяния, и всю безнадежность. И во мне возникло огромное скорбное чувство - и по отношению к этому человеку, и по отношению к другим людям, и к себе, и ко всем: о, как упрямо, презрев весь свой ум, все способности, мы, идя на поводу ложных принципов, по сути - пороков, загоняем себя в тупик, из которого уже нет исхода.