коротко о главном
Тут можно без предыстории. Прямо в чакру ;)
Борис Гребенщиков - Иван и Данила. 10 глава.
«Одного я, брат Ваня, в толк взять не могу. Вон турист давешний - в глухомотине, говорит, живёте. А я с мешочком из дома выйду, устать не успею - глядь, у кума Родиона окажусь, а то к дороге какой выйду или деревня передо мной встанет. Полдня похожу, только подумаю - как там Ваня,
- а под ноги уж тропочка ложится. Не успеет мешок спину нагнуть, а уж дым из трубы виден. Разве ж это глухомотина?»
«А ты бы, Данилушко, у него спросил. Ведь он-то сюда - то ли день шёл, то ли год - сам не вспомнит, семь потов сошло, полные карманы сучков. Назад воротится, скажет на работе своей - не было такого, примерещилась мне изба в лесу. И сам себя убедит.
А всё потому, что не глазами смотрит, а иллюстрацию внутри себя наблюдает. Покажи ему куст - пока в книжке название не прочитает - не заметит. И идёт это не по шёрстке, а супротив, через пень-колоду, с сучка на задоринку, каждый метр с бою берёт. Пока борется - ни на что не смотрит; кончит бороться - а уж всё прошло.
А ты, Данилушко, за порог шагнёшь - и идёшь себе, радуешься. Подойдёшь к дереву, смотришь - родное какое-то, хоть и малознакомое. Само собой, с родни паспорт не спросишь. Раз ты к нему по-семейному, то и оно тебе поперёк дороги не встанет. Поэтому - где ему неделю поперёк на тракторе, тебе - два шага шагнуть, да ещё все веточки расправишь по дороге.
К нам природа открытой книгой стоит, манит да ласкает; а он к ней с переплёту подошёл, а что с лица зайти надо, так ему невдомёк, он переплёт зубами раздирает, на иголки да скрепки натыкается, сухой клей ест.
Так и во всём.»
Борис Гребенщиков - Иван и Данила. 10 глава.
«Одного я, брат Ваня, в толк взять не могу. Вон турист давешний - в глухомотине, говорит, живёте. А я с мешочком из дома выйду, устать не успею - глядь, у кума Родиона окажусь, а то к дороге какой выйду или деревня передо мной встанет. Полдня похожу, только подумаю - как там Ваня,
- а под ноги уж тропочка ложится. Не успеет мешок спину нагнуть, а уж дым из трубы виден. Разве ж это глухомотина?»
«А ты бы, Данилушко, у него спросил. Ведь он-то сюда - то ли день шёл, то ли год - сам не вспомнит, семь потов сошло, полные карманы сучков. Назад воротится, скажет на работе своей - не было такого, примерещилась мне изба в лесу. И сам себя убедит.
А всё потому, что не глазами смотрит, а иллюстрацию внутри себя наблюдает. Покажи ему куст - пока в книжке название не прочитает - не заметит. И идёт это не по шёрстке, а супротив, через пень-колоду, с сучка на задоринку, каждый метр с бою берёт. Пока борется - ни на что не смотрит; кончит бороться - а уж всё прошло.
А ты, Данилушко, за порог шагнёшь - и идёшь себе, радуешься. Подойдёшь к дереву, смотришь - родное какое-то, хоть и малознакомое. Само собой, с родни паспорт не спросишь. Раз ты к нему по-семейному, то и оно тебе поперёк дороги не встанет. Поэтому - где ему неделю поперёк на тракторе, тебе - два шага шагнуть, да ещё все веточки расправишь по дороге.
К нам природа открытой книгой стоит, манит да ласкает; а он к ней с переплёту подошёл, а что с лица зайти надо, так ему невдомёк, он переплёт зубами раздирает, на иголки да скрепки натыкается, сухой клей ест.
Так и во всём.»