Майка на крыше
Квартира, в которую они переехали, оказалась такой маленькой, что письменный стол пришлось продать. Вместо него поставили раздвигающийся обеденный - он красовался прямо посреди гостинной, квадратный, застеленый скатертью в синюю клетку. Когда приходило время делать уроки, мама приподнимала краешек скатерти и обнажала светлую деревянную столешницу, на которую Майке строго запрещалось капать краской и уж тем более чернилами. Майкины карандаши и акварель пришлось спрятать в верхнюю шухлядку папиного комода. Зато новая квартира была на четвертом этаже, на такой невообразимой высоте, что папа входил в дом запыхавшись, вспотев от восьми крутых пролетов и еще в прихожей хрипло клялся бросить курить. Майка слышала папины шаги и тяжелое желание еще с третьего этажа, а Чип, стоило папе зайти в подъезд, вскакивал с подстилки и с визгом прыгал на входную дверь. Из окон новой квартиры было видно небо, под небом были красные крыши и трубы, на которые с достоинством опускались грузные серые чайки с желтыми клювами. Майка любила рисовать ломаную линию крыш и чаек на трубах. Иногда она пририсовывала внизу листа людей, запрокинувших круглые головы, иногда закрашивала крыши синим - получалось море, словно чайки отдыхали на трубах затонувших кораблей. В новой квартире был балкон. Пока папа снимал в прихожей ботинки и пальто, пока он мыл в ванной руки и читал газету, за окном темнело, крыши и небо смешивались в одну темную массу, на поверхности которой загорались десятки окон. Папа с Чипом выходили на балкон и Майка представляла себе, что они в лесу и из зарослей на них таращится тысяча желтых глаз.
Квартира была такой маленькой, что из майкиного угла гостинной, не поворачивая голову, видно было сутулую фигуру папы, облокотившегося на перила балкона и курящего в темноту, и мамину прямую спину в дверном проеме кухни. "Заканчивай с уроками, Майка, будем ужинать!" - кричала мама из кухни. Из кухни доносился джайв и шипение картофельных блинчиков на сковородке, как будто мама ублажала пару разъяренных кошек. -"Майка, собирай на стол! Где моя белая соусница?" Майка с Чипом наперегонки бросались искать белую мамину соусницу.Соусница была шутницей, она могла прятаться где угодно: в нескольких еще нераспакованых после переезда коробках, в папином походном сундуке, выставленом на балкон, в ванной, где мама иногда мыла большие кастрюли, занимающие которые не помещались на кухне. "Майка, доставай вилки и ножи!" Вилки и ножи не желали ложиться на скатерть без салфеток и Майка со всех ног бежала в спальню искать любимые мамины салфетки, спрятавшиеся под клубком капроновых чулков. Мамина кухня жила в ритме джайва. "Соль!" - весело командовала мама - и откуда-то из недр кухонного шкафчика появлялась солонка. "Масло!" - ррраз! - мама ловко крутилась на цыпочках - в руках у нее уже была бутылка зеленовато-желтого оливкового масла. Сметана как будто сама выскакивала из холодильника, а мускатный орех, после недолгих уговоров, стыдливо катился маме в руку. Не будь Майка так занята, она с удовольствием пристроилась бы на табуретке в углу кухни и понаблюдала, как мама танцует по кухне.
Майкина мама была немного волшебницей. В юности, еще до того, как она встретилась с майкиным папой и согласилась выйти за него замуж, она жила в большом доме за городом, любила жарить улыбающиеся блинчики, зимой разрисовывала окна карамельными узорами, чтобы скорее пришло Рождество и чинила старые радиолы. С появлением в ее жизни майкиного папы, а потом и Майки у мамы не осталось времени на волшебство, зато появились новые увлечения: сочинять незатейливые колыбельные песенки, замазывать зеленкой майкины коленки, носить янтарные бусы с застывшими в них стрекозами, печь кексы с шоколадной глазурью и пересказывать Майке перед сном сказки, слышаные ей в детстве. Майкиной любимой была сказка об английском поваре, влюбленном в зеленщицу, который добавлял во все блюда сахар и розовую воду. Майкин мир был полон незнакомых и удивительных вкусов. Органзовые занавески в гостинной были похожи на сливочное суфле, кора старого дуба во дворе хрустела под пальцами, точь-в-точь как корочка пересушеного шоколадного пирога, который мама забыла в духовке,шелковая чипова шерсть была словно мягкая карамель. А гипюровые банты, неизменно украшавшие майкины хвостики, можно было перепутать с огромными сладкими зефиринами. На верхней полке платяного шкафа с зеркальной дверью, рядом с папиными галстуками, лежал целый десяток таких зефирин: розовых, белых, анисово-зеленых и нежно-голубых. Майка даже смотреть на них не могла равнодушно - ей сразу хотелось побежать на кухню и запустить руку в круглую жестяную коробку из-под имбирного печенья, которую ей подарила мамина мама - майкина бабушка. Коробка была старинной, немножко поцарапаной, и пахла праздником. Ее бока были расписаны рождественскими сценами: дети в красных шапочках и варежках облизывались у праздничной витрины кондитерской лавки, ярмарочная карусель крутилась под музыку усатого шарманщика, красивые дамы со спичечными талиями элегантно кружились на коньках и посылали воздушные поцелуи своим невидимым кавалерам и на все это великолепие падали ажурные снежинки размером с майкин мизинец. В детстве Майка ни на секунду не расставалась со своей коробкой из-под печенья: она отказывалась есть, если коробка не стояла на столе рядом с ее тарелкой, носила с собой коробку на прогулку в парк, как другие девочки носили кукол, а ложась спать прятала ее в своей кроватке. Потом как-то само собой выяснилось, что коробка была с волшебством. Если запустить в нее руку поглубже, не глядя, думая о чем-то хорошем, пальцы обязательно нащупывали диковинную сладость: фисташковое безе, ананасные коврижки, ореховый пряник, украшеный сушеными вишнями с косточкой, миндальные полумесяцы или трубочки со сливочным кремом. Майка хотела спросить у мамы, откуда в коробке появляются сладости, но боялась, что волшебство от этого может испортиться.
В детстве Майка верила в бабушку крепче, чем в Деда Мороза. Раз в год у них на пороге появлялась импозантная пожилая дама с ярко-накрашеными губами и объемным саквояжем. Дама протягивала саквояж майкиному папе, звонко целовала майкину маму в щеку и следовала прямиком на кухню - пить чай. Майка тем временем забиралась в кухонный шкаф и, затаив дыхание, следила в щелочку как мама неторопливо заваривает чай, как разливает его по фарфоровым чашкам и насыпает на блюдце простого ванильного печенья. Мама и бабушка садились за кухонный стол друг напротив друга и неторопливо, одинаковым движением, по часовой стрелке, размешивали сахар в чае. Мама включала радио совсем тихо, долго крутила ручку, пока не находила хорошую песню и они разговаривали. О чем они только не разговаривали! О летних пирогах с малиной, о черно-белом кино, о цирковых лошадях, которых звали Эдгар и Принц, о старинных вальсах. Наговорившись вдоволь, бабушка поворачивалась к шкафу и манила Майку кончиком указательного пальца, украшенного кольцом с крупной жемчужиной. Майка покорно выбиралась из шкафа и отчитывалась бабушке во всех событиях своей маленькой жизни. Бабушка оставляла после себя в доме запах ванили и мускатного ореха и множество подарков: музыкальные шкатулки, флакончики со сладко пахнущими духами, перламутровых черепашек, которые приносили удачу, старинные открытки и нитки бисера. В отличии от обычных вещей, бабушкины подарки кочевали по квартире как им вздумается: Майка и папа находили их под кроватью, на верхней полке холодильника, в прихожей в шкафчике для обуви и даже в ванной, а мама попросту подзывала свистом.
После переезда Майка заболела ангиной. Может быть она заболела еще раньше, но в суматохе этого не заметили, но мама безапеляционно заявила, что Майка гуляла на сквозняке. Во всех несчастьях майкина мама обвиняла сквозняки и пыль: если не поднялось тесто для пирога, значит на кухню проник сквозняк, а когда Майка капризничала и не желала чистить зубы и ложиться вовремя спать, виной тому был противный северный ветер. Мама устроила больную Майку на диванев гостинной, в уютном гнезде из подушек и пушистых пледов и ежечасно приносила ей из кухни гоголь-моголь и горячий апельсиновый сок с медом. Майка выглядывала из гнезда на красные крыши за окном, желтую стену дома напротив и на медленные, как улитки, облака. Облака неуклюже цеплялись хвостами за верхушки сточных труб и телевизионные антены и сочно шлепались на майкин балкон. Они вплывали в дом, толпились у майкиного дивана и гладили ее по голове. Наощупь облака были сухими и прохладными и пахли мамиными духами. "Мама," - шептала Майка, просыпаясь, - "облака добрые, как лошади, и любят сахар."
Мама поймала Майку в прихожей, чтобы собственнолично проверить, застегнуты ли все пуговицы на пальто и повязала ей шарф так туго, что у Майки на секунду перехватило дыхание. Горло у нее уже совсем не болело. - "У девочки ослаблен иммунитет", - сказал доктор, - "побольше белков и витамина С и пусть дышит свежим воздухом." - "Слышишь, Майка, не смей стоять на сквозняках!" - напутствовала мама, всунула Майке в руку поводок нетерпеливо повизгивавшего Чипа и наконец выпустила их в подъезд. В подъезде было тихо, чисто и гулко и где-то под лестницей пряталось эхо. В старом майкином подъезде потолок был испрещен следами от горящих спичек, на площадках пахло супом и тушеной бараниной, а стены были исцарапаны неуклюжими признаниями в любви. В новом подъезде пахло только обойным клеем и штукатуркой, и то совсем чуть-чуть. На снежно-белой ровной стене было коряво выведено только одно слово. - "Привет," - прочитала Майка вслух. - "Привет!" - раздалось у нее за спиной. Майка подпрыгнула от неожиданности, а Чип ощерил зубы и предупредительно рыкнул. На ступеньке железной лестницы, ведущей на чердак, сидел белобрысый мальчишка и улыбался Майке. - "Твоя собака?" - спросил он Майку, оглядывая Чипа от носа до хвоста. Майка кивнула, все еще не оправившись от удивления. Она готова была поклясться, что несколько секунд назад никакого белобрысого мальчишки на лестнице не было. -"Хорошая собака," - одобрительно сказал мальчишка и добавил со вздохом - "А у меня все кошки." Он был чуть старше Майки, худой и юркий, немного похожий на Питера Пена из книжки, которую папа подарил Майке на день рождения. Он широко улыбался ртом, полным белых молочных зубов и на щеках у него появлялись славные ямочки, совсем как у майкиной мамы.
- "Смотри!" - Питер Пен засунул руку в карман штанов и достал оттуда маленькое красное яблоко, огрызок карандаша и связку загадочно звенящих ключей, - "Это от чердака ключ," - радостно объяснил он Майке, - "там на чердаке есть еще лестница и люк на крышу. Пойдем?" Майка подумала, что на крыше наверняка есть сквозняки и что мама страшно расстроится, если она снова заболеет ангиной. Потом она подумала о чайках и о розовых улитках-облаках, цепляющихся за водосточные трубы и отчаянно захотела на крышу.
Они пробрались через длинный, как кишка, неинтересный чердак, поднялись по железной лестнице и в четыре руки толкнули тяжелый железный люк, закрывавший ход на крышу. Поверхность крыши оказалась гладкой и блестящей, как стекло. Майка покачнулась, схватилась рукой за тяжелый железный люк и так стояла, пока не унялась дрожь в коленях. - «Посмотри!» - прошептала она Чипу, не веря собственным глазам. Крыша сверкала латунью и пахла благородной древесиной и морской солью, как настоящая палуба парусного корабля. Печные трубы вблизи оказались толстыми мачтами, между которыми были натянуты такелажные канаты, удерживавшие огромные, рвущиеся на свободу паруса. К громоотводу сложным морским узлом был привязан толстый канат, тянувшийся через весь город к тонкому шпилю телевизионной вышки. Теперь Майка разглядела, что на соседних крышах тоже развивались паруса. Дома еле заметно раскачивались от ветра - маленькие хрупкие дома, вовсе не такие солидные, какими они выглядят, когда смотришь на них снизу вверх. -«Снизу они кажутся совсем не такими,» - вслух сказала Майка. -«Получается, что если ветер порвет канаты и унесет все дома скопом в открытое море, мы даже не заметим,» - подумала она уже про себя. - «А если папа в это время будет в командировке, мы с мамой вывесим из окна нашу синюю скатерть, чтобы он нас нашел.» Майке стало страшно и весело, как бывает на американских горках, когда знаешь, что вагончик вот-вот ринется вниз. - «Майка!» - раздался знакомый голос и Майка вспомнила, что мама совсем близко, на четвертом этаже, наверняка вышла на балкон проверить, не стоит ли Майка на сквозняке и зовет оттуда Майку и волнуется, потому что она, Майка, обещала гулять во дворе и никуда ни шагу. - «Мне влетит,» - вздохнула Майка. Она собралась было спускаться вниз, но ветер подул сильнее, дом качнулся, натянул канат, а с ним качнулся двор и улица и посуда на маминой кухне и жестяная коробка из-под имбирного печенья, полная анисовых пряников. И дом величаво поплыл по направлению к морю.
Вера Ковалева, март-апрель 2011
Квартира была такой маленькой, что из майкиного угла гостинной, не поворачивая голову, видно было сутулую фигуру папы, облокотившегося на перила балкона и курящего в темноту, и мамину прямую спину в дверном проеме кухни. "Заканчивай с уроками, Майка, будем ужинать!" - кричала мама из кухни. Из кухни доносился джайв и шипение картофельных блинчиков на сковородке, как будто мама ублажала пару разъяренных кошек. -"Майка, собирай на стол! Где моя белая соусница?" Майка с Чипом наперегонки бросались искать белую мамину соусницу.Соусница была шутницей, она могла прятаться где угодно: в нескольких еще нераспакованых после переезда коробках, в папином походном сундуке, выставленом на балкон, в ванной, где мама иногда мыла большие кастрюли, занимающие которые не помещались на кухне. "Майка, доставай вилки и ножи!" Вилки и ножи не желали ложиться на скатерть без салфеток и Майка со всех ног бежала в спальню искать любимые мамины салфетки, спрятавшиеся под клубком капроновых чулков. Мамина кухня жила в ритме джайва. "Соль!" - весело командовала мама - и откуда-то из недр кухонного шкафчика появлялась солонка. "Масло!" - ррраз! - мама ловко крутилась на цыпочках - в руках у нее уже была бутылка зеленовато-желтого оливкового масла. Сметана как будто сама выскакивала из холодильника, а мускатный орех, после недолгих уговоров, стыдливо катился маме в руку. Не будь Майка так занята, она с удовольствием пристроилась бы на табуретке в углу кухни и понаблюдала, как мама танцует по кухне.
Майкина мама была немного волшебницей. В юности, еще до того, как она встретилась с майкиным папой и согласилась выйти за него замуж, она жила в большом доме за городом, любила жарить улыбающиеся блинчики, зимой разрисовывала окна карамельными узорами, чтобы скорее пришло Рождество и чинила старые радиолы. С появлением в ее жизни майкиного папы, а потом и Майки у мамы не осталось времени на волшебство, зато появились новые увлечения: сочинять незатейливые колыбельные песенки, замазывать зеленкой майкины коленки, носить янтарные бусы с застывшими в них стрекозами, печь кексы с шоколадной глазурью и пересказывать Майке перед сном сказки, слышаные ей в детстве. Майкиной любимой была сказка об английском поваре, влюбленном в зеленщицу, который добавлял во все блюда сахар и розовую воду. Майкин мир был полон незнакомых и удивительных вкусов. Органзовые занавески в гостинной были похожи на сливочное суфле, кора старого дуба во дворе хрустела под пальцами, точь-в-точь как корочка пересушеного шоколадного пирога, который мама забыла в духовке,шелковая чипова шерсть была словно мягкая карамель. А гипюровые банты, неизменно украшавшие майкины хвостики, можно было перепутать с огромными сладкими зефиринами. На верхней полке платяного шкафа с зеркальной дверью, рядом с папиными галстуками, лежал целый десяток таких зефирин: розовых, белых, анисово-зеленых и нежно-голубых. Майка даже смотреть на них не могла равнодушно - ей сразу хотелось побежать на кухню и запустить руку в круглую жестяную коробку из-под имбирного печенья, которую ей подарила мамина мама - майкина бабушка. Коробка была старинной, немножко поцарапаной, и пахла праздником. Ее бока были расписаны рождественскими сценами: дети в красных шапочках и варежках облизывались у праздничной витрины кондитерской лавки, ярмарочная карусель крутилась под музыку усатого шарманщика, красивые дамы со спичечными талиями элегантно кружились на коньках и посылали воздушные поцелуи своим невидимым кавалерам и на все это великолепие падали ажурные снежинки размером с майкин мизинец. В детстве Майка ни на секунду не расставалась со своей коробкой из-под печенья: она отказывалась есть, если коробка не стояла на столе рядом с ее тарелкой, носила с собой коробку на прогулку в парк, как другие девочки носили кукол, а ложась спать прятала ее в своей кроватке. Потом как-то само собой выяснилось, что коробка была с волшебством. Если запустить в нее руку поглубже, не глядя, думая о чем-то хорошем, пальцы обязательно нащупывали диковинную сладость: фисташковое безе, ананасные коврижки, ореховый пряник, украшеный сушеными вишнями с косточкой, миндальные полумесяцы или трубочки со сливочным кремом. Майка хотела спросить у мамы, откуда в коробке появляются сладости, но боялась, что волшебство от этого может испортиться.
В детстве Майка верила в бабушку крепче, чем в Деда Мороза. Раз в год у них на пороге появлялась импозантная пожилая дама с ярко-накрашеными губами и объемным саквояжем. Дама протягивала саквояж майкиному папе, звонко целовала майкину маму в щеку и следовала прямиком на кухню - пить чай. Майка тем временем забиралась в кухонный шкаф и, затаив дыхание, следила в щелочку как мама неторопливо заваривает чай, как разливает его по фарфоровым чашкам и насыпает на блюдце простого ванильного печенья. Мама и бабушка садились за кухонный стол друг напротив друга и неторопливо, одинаковым движением, по часовой стрелке, размешивали сахар в чае. Мама включала радио совсем тихо, долго крутила ручку, пока не находила хорошую песню и они разговаривали. О чем они только не разговаривали! О летних пирогах с малиной, о черно-белом кино, о цирковых лошадях, которых звали Эдгар и Принц, о старинных вальсах. Наговорившись вдоволь, бабушка поворачивалась к шкафу и манила Майку кончиком указательного пальца, украшенного кольцом с крупной жемчужиной. Майка покорно выбиралась из шкафа и отчитывалась бабушке во всех событиях своей маленькой жизни. Бабушка оставляла после себя в доме запах ванили и мускатного ореха и множество подарков: музыкальные шкатулки, флакончики со сладко пахнущими духами, перламутровых черепашек, которые приносили удачу, старинные открытки и нитки бисера. В отличии от обычных вещей, бабушкины подарки кочевали по квартире как им вздумается: Майка и папа находили их под кроватью, на верхней полке холодильника, в прихожей в шкафчике для обуви и даже в ванной, а мама попросту подзывала свистом.
После переезда Майка заболела ангиной. Может быть она заболела еще раньше, но в суматохе этого не заметили, но мама безапеляционно заявила, что Майка гуляла на сквозняке. Во всех несчастьях майкина мама обвиняла сквозняки и пыль: если не поднялось тесто для пирога, значит на кухню проник сквозняк, а когда Майка капризничала и не желала чистить зубы и ложиться вовремя спать, виной тому был противный северный ветер. Мама устроила больную Майку на диванев гостинной, в уютном гнезде из подушек и пушистых пледов и ежечасно приносила ей из кухни гоголь-моголь и горячий апельсиновый сок с медом. Майка выглядывала из гнезда на красные крыши за окном, желтую стену дома напротив и на медленные, как улитки, облака. Облака неуклюже цеплялись хвостами за верхушки сточных труб и телевизионные антены и сочно шлепались на майкин балкон. Они вплывали в дом, толпились у майкиного дивана и гладили ее по голове. Наощупь облака были сухими и прохладными и пахли мамиными духами. "Мама," - шептала Майка, просыпаясь, - "облака добрые, как лошади, и любят сахар."
Мама поймала Майку в прихожей, чтобы собственнолично проверить, застегнуты ли все пуговицы на пальто и повязала ей шарф так туго, что у Майки на секунду перехватило дыхание. Горло у нее уже совсем не болело. - "У девочки ослаблен иммунитет", - сказал доктор, - "побольше белков и витамина С и пусть дышит свежим воздухом." - "Слышишь, Майка, не смей стоять на сквозняках!" - напутствовала мама, всунула Майке в руку поводок нетерпеливо повизгивавшего Чипа и наконец выпустила их в подъезд. В подъезде было тихо, чисто и гулко и где-то под лестницей пряталось эхо. В старом майкином подъезде потолок был испрещен следами от горящих спичек, на площадках пахло супом и тушеной бараниной, а стены были исцарапаны неуклюжими признаниями в любви. В новом подъезде пахло только обойным клеем и штукатуркой, и то совсем чуть-чуть. На снежно-белой ровной стене было коряво выведено только одно слово. - "Привет," - прочитала Майка вслух. - "Привет!" - раздалось у нее за спиной. Майка подпрыгнула от неожиданности, а Чип ощерил зубы и предупредительно рыкнул. На ступеньке железной лестницы, ведущей на чердак, сидел белобрысый мальчишка и улыбался Майке. - "Твоя собака?" - спросил он Майку, оглядывая Чипа от носа до хвоста. Майка кивнула, все еще не оправившись от удивления. Она готова была поклясться, что несколько секунд назад никакого белобрысого мальчишки на лестнице не было. -"Хорошая собака," - одобрительно сказал мальчишка и добавил со вздохом - "А у меня все кошки." Он был чуть старше Майки, худой и юркий, немного похожий на Питера Пена из книжки, которую папа подарил Майке на день рождения. Он широко улыбался ртом, полным белых молочных зубов и на щеках у него появлялись славные ямочки, совсем как у майкиной мамы.
- "Смотри!" - Питер Пен засунул руку в карман штанов и достал оттуда маленькое красное яблоко, огрызок карандаша и связку загадочно звенящих ключей, - "Это от чердака ключ," - радостно объяснил он Майке, - "там на чердаке есть еще лестница и люк на крышу. Пойдем?" Майка подумала, что на крыше наверняка есть сквозняки и что мама страшно расстроится, если она снова заболеет ангиной. Потом она подумала о чайках и о розовых улитках-облаках, цепляющихся за водосточные трубы и отчаянно захотела на крышу.
Они пробрались через длинный, как кишка, неинтересный чердак, поднялись по железной лестнице и в четыре руки толкнули тяжелый железный люк, закрывавший ход на крышу. Поверхность крыши оказалась гладкой и блестящей, как стекло. Майка покачнулась, схватилась рукой за тяжелый железный люк и так стояла, пока не унялась дрожь в коленях. - «Посмотри!» - прошептала она Чипу, не веря собственным глазам. Крыша сверкала латунью и пахла благородной древесиной и морской солью, как настоящая палуба парусного корабля. Печные трубы вблизи оказались толстыми мачтами, между которыми были натянуты такелажные канаты, удерживавшие огромные, рвущиеся на свободу паруса. К громоотводу сложным морским узлом был привязан толстый канат, тянувшийся через весь город к тонкому шпилю телевизионной вышки. Теперь Майка разглядела, что на соседних крышах тоже развивались паруса. Дома еле заметно раскачивались от ветра - маленькие хрупкие дома, вовсе не такие солидные, какими они выглядят, когда смотришь на них снизу вверх. -«Снизу они кажутся совсем не такими,» - вслух сказала Майка. -«Получается, что если ветер порвет канаты и унесет все дома скопом в открытое море, мы даже не заметим,» - подумала она уже про себя. - «А если папа в это время будет в командировке, мы с мамой вывесим из окна нашу синюю скатерть, чтобы он нас нашел.» Майке стало страшно и весело, как бывает на американских горках, когда знаешь, что вагончик вот-вот ринется вниз. - «Майка!» - раздался знакомый голос и Майка вспомнила, что мама совсем близко, на четвертом этаже, наверняка вышла на балкон проверить, не стоит ли Майка на сквозняке и зовет оттуда Майку и волнуется, потому что она, Майка, обещала гулять во дворе и никуда ни шагу. - «Мне влетит,» - вздохнула Майка. Она собралась было спускаться вниз, но ветер подул сильнее, дом качнулся, натянул канат, а с ним качнулся двор и улица и посуда на маминой кухне и жестяная коробка из-под имбирного печенья, полная анисовых пряников. И дом величаво поплыл по направлению к морю.
Вера Ковалева, март-апрель 2011