История в видах из окна
Я выросла в доме с адресом, который не находили киевские таксисты. Все дома на улице были одноэтажными и только наш - неожиданно трехэтажный и многоквартирный, вросший стеной в детский сад. Я много-много лет прожила в комнате с видом на мой бывший детский садик. Если бы мы жили на первом этаже, я конечно выбиралась бы на игровую площадку через окно, но с этим не повезло и каждое утро приходилось обходить бесконечную стену, на которой соседи для удобства развешивали проветрить ковры и идти к кованным воротам, как все остальные дети не-имевшие-вида-на-детский-сад.
В перерыве я жила с видом на трубы домов напротив. Вид, конечно, был на улицу - узкую улицу на окраине немецкого городка, на которой по одной стороне был ряд одинаковых домов с магазинами на первом этаже, а на другом - серая стена военного городка. Эту стену тоже приходилось обходить и долго идти вдоль по улице до ворот школы. В школе нас называли "местными" - нас, детей, живших в военном городке поблизости и ходящих в пешком. Остальных привозили на автобусах из дальних гарнизонов. Но запомнились больше всего острые гребешки домов напротив и трубы - из них зимой валил дым и по утрам, на удачу, можно было наблюдать за проходкой настоящего трубадура.
В цилиндре и с лесенкой.
В США я больше всего не любила как раз виды из окна. Как ни переселяйся, окна мои всегда выходили на парковку. Особенно грустно было выглядывать из окна летом - на пустое асфальтовое пространство под тяжелой тропической жарой. В такую жару я на полную мощность включала кондиционер и окно запотевало снаружи. В херсонской квартире было три окна и балкон, намертво закрываемый на зиму. Мы поделили их по справедливости: утреннее окно на восток, в заросший зеленью двор досталось мне - жаворонку, ночное - с видом на главный проспект города, по которому ночью шуршали редкие дешевые такси, досталось моей сове Леське. Утром у моего окна пели птицы и перекрикивались грузчики и продавщицы магазина кондитерской фабрики Ганнуся. И под ним кричали друзья, приходившие к нам в гости. В Херсоне был такой обычай - приходившие в гости выстраивались под окном и криком звали хозяев, пока те, высунувшись из окна, не бросали им массивные, почти сарайные ключи от подъезда.
В другом немецком городке мое окно - единственное в доме не закрывалось жалюзями. Вместо них мне служили оранжевые занавески - иногда я опускала их просто так, без надобности - и в комнате раньше времени наступал закат. Окно выходило в сад моей мамы. Сначала это был не сад, а кусочек газона перед парковкой - с каждым годом он удивительным образом вырастал, обрастал туей по периметру, зарастал травками и цветами, вьющимися растениями, белым пластмассовым дачным столом и стульями к нему. Летом на нем даже вырастал шезлонг с зонтиком от солнца. И все окрестные дикие кролики и ежи ходили столоваться только к нам. А еще из моего немецкого окна был виден дождь. Почти каждое утро - то серебрист
ой пылью, то серыми струями. Мне досталась дождливая часть Германии.
Первым моим французским видом были черепичные крыши. Это было лишь на одну ночь - мою первую ночь во Франции - и по справедливости не должно считаться (ведь я не упоминала множество временных и отпускных своих жилищ), но о нем хочется рассказать. Окно выходило во внутренний двор старой гостинницы в центре города, закрывалось старыми провансальскими ставнями и выглянув в него я подумала, что мне здесь будет хорошо, хотя до приезда, до этого самого окна я ужасно переживала - ведь я плохо говорила по-французски. И ужасно гордилась собой - я ведь через интернет заказала эту гостинницу, не глядя - обычно мне в таких ситуациях доставалась ужасная сырая бяка на окраине. А тут повезло. Сквозь ставни ослепительными полосками пробивалось солнце и было удивительно. Выйти из гостинницы на незнакомую улицу, где люди ходили, говорили и смеялись по-другому, где было так тепло, в феврале, что я расстегнула пальто. Где ничего не было понятно - вроде не за границей
, а на другой планете: солнце, платаны и черепичные крыши.
На следующий день ливанул дождь. Я поселилась в комнате на уровне улицы, в квадратной комнате, где у стены справа стояла кровать, у изголовья во всю длину стены была прибита доска стола и полки над "столом", у стола стоял стул. За единственным окном - пелена дождя и через нее парковка, а за парковкой - главная дорога из Италии через весь юг Франции в Испанию. И шум от грузовико
в. Непрекращающееся ощущение движения мимо. Зато на указателях были волнующие названия: Барселона, Ним, Лион, Авиньон, Марсель. Я так устроена, что названия чужих городов меня волнуют и наполняют тем, что в немецком так удачно назвали das Fernweh.
Ближний вид из окна был как у Джанни Родари, только наблюдала я не ноги, а торсы - кто-то постоянно парковался под моим окном.
Когда мы познакомились, по мессенджеру я пожаловалась ему, что мои окна выходят на автостраду. "Мои тоже," - ответил он, - "только с другой стороны. Я мог бы тебя увидеть со своего балкона."
С его балкона было видно не только автостраду, но и окрестные холмы, огни отеля B&B напротив и, если вытянуть шею, гору Святой Виктории, которую так любил рисовать Поль Сезанн. С его четвертого этажа можно было наблюдать закаты над соседними крышами и предсказывать по облакам смену погоды. У меня очень много видов с этого балкона - красивых и обыкновенных. Приходя к нему в гости я любила долго стоять перед окном - такой был ритуал.
Потом был страсбу
ржское общежитие с неоткрывающимся окном, потом неожиданно дом на окраине Брюсселя, с моим собственным окном, выходившим в хозяйский сад.
Потом был Рим и он был жизнью в себе. Первый месяц в Риме я жила как принцесса - в огромном доме c огромным садом и огромной черной собакой. Сад был запущенным - т
равы над римскими катакомбами первого века. Иногда в катакомбы водили туристов и, сидя в саду, мы слушали голоса из-под земли, а собака начинала волноваться. В моей комнате было два окна - оба выходили на Виа Адриатина - узкую улицу между катакомбами, по которой носились мопедисты. Пройдя по ней немного можно было выйти на Аппия Антика - старинную римскую дорогу, одну из немногих сохранившихся, по которой по легенде однажды утром покидал Рим апостол Петр и встретил Христа и спросил Его "Quo vadis, Domine?"
В ночь с субботы на воскресенье по улице шли паломники и пели акапелла на латыни. Вдалеке видны были холмы Фраскатте, куда римляне убегают, как во времена императоров, от летней городской жары. И ни одного vis-à-vis на сотни метров вокруг.
Я переехала на Roma Nomen
tana - северную спальную окраину Рима, в странную пятиугольную комнату с двумя окнами. Левое смотрело на башни и крыши соседних домов, правое - на станцию местного поезда. Номентану построили где-то в семидесятых - огромный неуклюжий район с серыми коробками домов. Похож и не похож на хрущевские. Дома не длинными стенами, а многоугольными башнями и совсем нет дворов: скопления домов расчерчены узкими улочками, дети играли на ступенях церкви, или в парке, или просто на тротуаре. До девяти вечера эхом раздавались крики и стук мяча, потом люди затихали и начинали шуметь грузовики и поезда.
В южном пригороде Рима - Fregene, на берегу моря можно наблюдать очень красивый медленный закат. В Номентане заката не было - солнце падало за башни соседних домов и наступала ночь. Шумная, освещенная лампами ближних строек, фонарями железнодорожной станции и фарами. Огромный многоуровневый улей - даже комнаты ввиде ячеек сот. Кажется, именно в Номентане я разлюбила мегаполисы.
Сбежав с Номентаны я уехала в Трастевере, в маленькую квартиру на девятом этаже восьмиэтажного дома. Лифт поднимался на восьмой этаж, а дальше было два пролета пешком до технического выхода на крышу и двери на чердак. переделанный в квартиру. Спальня, ванная и кухня в квартире были обычные, а гостинная достроена с помощью каких-то подручных материалов. К гостинной прилагалась терасса с видом на южный Рим. В квартире не было телефона и интернета. Туда не доносился шум машин, зато слышны были крики детей со школьного двора. Крики детей по-итальянски - это очень красиво. По тонкой крыше гостинной грузно ходили толстые вороны (и клянусь, крыша под ними прогибалась), а с терассы было видно римский рассвет и собор Святого Павла.
И еще, чтобы не забыть: почти на всех моих окнах, сначала по случайности, потом по желанию, висели оранжевые занавески.
В перерыве я жила с видом на трубы домов напротив. Вид, конечно, был на улицу - узкую улицу на окраине немецкого городка, на которой по одной стороне был ряд одинаковых домов с магазинами на первом этаже, а на другом - серая стена военного городка. Эту стену тоже приходилось обходить и долго идти вдоль по улице до ворот школы. В школе нас называли "местными" - нас, детей, живших в военном городке поблизости и ходящих в пешком. Остальных привозили на автобусах из дальних гарнизонов. Но запомнились больше всего острые гребешки домов напротив и трубы - из них зимой валил дым и по утрам, на удачу, можно было наблюдать за проходкой настоящего трубадура.
В цилиндре и с лесенкой.
В США я больше всего не любила как раз виды из окна. Как ни переселяйся, окна мои всегда выходили на парковку. Особенно грустно было выглядывать из окна летом - на пустое асфальтовое пространство под тяжелой тропической жарой. В такую жару я на полную мощность включала кондиционер и окно запотевало снаружи. В херсонской квартире было три окна и балкон, намертво закрываемый на зиму. Мы поделили их по справедливости: утреннее окно на восток, в заросший зеленью двор досталось мне - жаворонку, ночное - с видом на главный проспект города, по которому ночью шуршали редкие дешевые такси, досталось моей сове Леське. Утром у моего окна пели птицы и перекрикивались грузчики и продавщицы магазина кондитерской фабрики Ганнуся. И под ним кричали друзья, приходившие к нам в гости. В Херсоне был такой обычай - приходившие в гости выстраивались под окном и криком звали хозяев, пока те, высунувшись из окна, не бросали им массивные, почти сарайные ключи от подъезда.
В другом немецком городке мое окно - единственное в доме не закрывалось жалюзями. Вместо них мне служили оранжевые занавески - иногда я опускала их просто так, без надобности - и в комнате раньше времени наступал закат. Окно выходило в сад моей мамы. Сначала это был не сад, а кусочек газона перед парковкой - с каждым годом он удивительным образом вырастал, обрастал туей по периметру, зарастал травками и цветами, вьющимися растениями, белым пластмассовым дачным столом и стульями к нему. Летом на нем даже вырастал шезлонг с зонтиком от солнца. И все окрестные дикие кролики и ежи ходили столоваться только к нам. А еще из моего немецкого окна был виден дождь. Почти каждое утро - то серебрист
ой пылью, то серыми струями. Мне досталась дождливая часть Германии.
Первым моим французским видом были черепичные крыши. Это было лишь на одну ночь - мою первую ночь во Франции - и по справедливости не должно считаться (ведь я не упоминала множество временных и отпускных своих жилищ), но о нем хочется рассказать. Окно выходило во внутренний двор старой гостинницы в центре города, закрывалось старыми провансальскими ставнями и выглянув в него я подумала, что мне здесь будет хорошо, хотя до приезда, до этого самого окна я ужасно переживала - ведь я плохо говорила по-французски. И ужасно гордилась собой - я ведь через интернет заказала эту гостинницу, не глядя - обычно мне в таких ситуациях доставалась ужасная сырая бяка на окраине. А тут повезло. Сквозь ставни ослепительными полосками пробивалось солнце и было удивительно. Выйти из гостинницы на незнакомую улицу, где люди ходили, говорили и смеялись по-другому, где было так тепло, в феврале, что я расстегнула пальто. Где ничего не было понятно - вроде не за границей
, а на другой планете: солнце, платаны и черепичные крыши.
На следующий день ливанул дождь. Я поселилась в комнате на уровне улицы, в квадратной комнате, где у стены справа стояла кровать, у изголовья во всю длину стены была прибита доска стола и полки над "столом", у стола стоял стул. За единственным окном - пелена дождя и через нее парковка, а за парковкой - главная дорога из Италии через весь юг Франции в Испанию. И шум от грузовико
в. Непрекращающееся ощущение движения мимо. Зато на указателях были волнующие названия: Барселона, Ним, Лион, Авиньон, Марсель. Я так устроена, что названия чужих городов меня волнуют и наполняют тем, что в немецком так удачно назвали das Fernweh.
Ближний вид из окна был как у Джанни Родари, только наблюдала я не ноги, а торсы - кто-то постоянно парковался под моим окном.
Когда мы познакомились, по мессенджеру я пожаловалась ему, что мои окна выходят на автостраду. "Мои тоже," - ответил он, - "только с другой стороны. Я мог бы тебя увидеть со своего балкона."
С его балкона было видно не только автостраду, но и окрестные холмы, огни отеля B&B напротив и, если вытянуть шею, гору Святой Виктории, которую так любил рисовать Поль Сезанн. С его четвертого этажа можно было наблюдать закаты над соседними крышами и предсказывать по облакам смену погоды. У меня очень много видов с этого балкона - красивых и обыкновенных. Приходя к нему в гости я любила долго стоять перед окном - такой был ритуал.
Потом был страсбу
ржское общежитие с неоткрывающимся окном, потом неожиданно дом на окраине Брюсселя, с моим собственным окном, выходившим в хозяйский сад.
Потом был Рим и он был жизнью в себе. Первый месяц в Риме я жила как принцесса - в огромном доме c огромным садом и огромной черной собакой. Сад был запущенным - т
равы над римскими катакомбами первого века. Иногда в катакомбы водили туристов и, сидя в саду, мы слушали голоса из-под земли, а собака начинала волноваться. В моей комнате было два окна - оба выходили на Виа Адриатина - узкую улицу между катакомбами, по которой носились мопедисты. Пройдя по ней немного можно было выйти на Аппия Антика - старинную римскую дорогу, одну из немногих сохранившихся, по которой по легенде однажды утром покидал Рим апостол Петр и встретил Христа и спросил Его "Quo vadis, Domine?"
В ночь с субботы на воскресенье по улице шли паломники и пели акапелла на латыни. Вдалеке видны были холмы Фраскатте, куда римляне убегают, как во времена императоров, от летней городской жары. И ни одного vis-à-vis на сотни метров вокруг.
Я переехала на Roma Nomen
tana - северную спальную окраину Рима, в странную пятиугольную комнату с двумя окнами. Левое смотрело на башни и крыши соседних домов, правое - на станцию местного поезда. Номентану построили где-то в семидесятых - огромный неуклюжий район с серыми коробками домов. Похож и не похож на хрущевские. Дома не длинными стенами, а многоугольными башнями и совсем нет дворов: скопления домов расчерчены узкими улочками, дети играли на ступенях церкви, или в парке, или просто на тротуаре. До девяти вечера эхом раздавались крики и стук мяча, потом люди затихали и начинали шуметь грузовики и поезда.
В южном пригороде Рима - Fregene, на берегу моря можно наблюдать очень красивый медленный закат. В Номентане заката не было - солнце падало за башни соседних домов и наступала ночь. Шумная, освещенная лампами ближних строек, фонарями железнодорожной станции и фарами. Огромный многоуровневый улей - даже комнаты ввиде ячеек сот. Кажется, именно в Номентане я разлюбила мегаполисы.
Сбежав с Номентаны я уехала в Трастевере, в маленькую квартиру на девятом этаже восьмиэтажного дома. Лифт поднимался на восьмой этаж, а дальше было два пролета пешком до технического выхода на крышу и двери на чердак. переделанный в квартиру. Спальня, ванная и кухня в квартире были обычные, а гостинная достроена с помощью каких-то подручных материалов. К гостинной прилагалась терасса с видом на южный Рим. В квартире не было телефона и интернета. Туда не доносился шум машин, зато слышны были крики детей со школьного двора. Крики детей по-итальянски - это очень красиво. По тонкой крыше гостинной грузно ходили толстые вороны (и клянусь, крыша под ними прогибалась), а с терассы было видно римский рассвет и собор Святого Павла.
И еще, чтобы не забыть: почти на всех моих окнах, сначала по случайности, потом по желанию, висели оранжевые занавески.