Бабушка вспоминает джаз
Это продолжение истории Леки и Перепелки я написала для чудесной Кати discrepant_girl. Если честно, сказки про Леку - мои любимые, потому что в них все просто и весело и всегда заканчивается хорошо. Я глубоко верю в то, что все рано или поздно заканчивается хорошо.
На следующее утро меня разбудил звук водопада. Это был небольшой, но очень резвый водопад. Сначала он притворялся ручейком, потом превратился в весело журчащую речку и вдруг, рыча и клокоча, сорвался с обрыва вниз.
- Лека, выключи воду! - Пробормотала я спросоня. - Ты нас затопишь.
Лека в ответ затрясла меня за плечи.
- Просыпайся, соня! - Крикнула она мне в ухо, заглушая водопад. - Это вовсе не я, а твоя бабушка поливает цветы. Сама посмотри!
Я посмотрела в окно и увидела посреди клумбы с ромашками прямую бабушкину спину, новенькие резиновые сапоги и широкополую шляпу с цветами. В руке у бабушки был длинный желтый шланг, изрыгавший потоки воды.
- Издали кажется, что твоя бабушка укрощает амазонского удава, - с явным восхищением сказала Лека. - Пойдем на кухню, поищем завтрак.
- И не надейся, - зевнула я. - Завтракает бабушка исключительно на веранде, в любое время года, и в жизни не пустит нас к столу в Неподобающем Виде.
- Чего неподавающем? - Удивилась Лека, но не стала спорить, а вместо этого сменила свою любимую цветастую пижаму на синие джинсовые штаны и клетчатую рубашку и кое-как пригладила непослушные рыжие вихры.
- Ну, - осведомилась она, - теперь у меня подавающий к завтраку вид?
- Даже очень, - одобрила я.- Сейчас только вымоем руки и уши, а то бабушка проверит, и можно к столу.
К завтраку бабушка накрыла стол вышитой скатертью и достала из буфета специальный утренний китайский сервиз. Пока она сворачивала кольцами укрощенный желтый поливочный шланг и приводила себя в подобающий завтраку вид, мы с Лекой занялись пересчетом посуды, стоявшей на столе. Там были заварник, молочник, сахарница, масленица, хлебница, фарфоровые чашки, маленькие блюдца, большие блюдца и специальные блюдечки для чайных ложек.
- Переполька, - взволнованно прошептала Лека, - я не вижу на столе кофейника! Неужели даже на завтрак у твоей бабушки полагается ромашковый чай?
- Если бы! - Ответила я трагическим шепотом. В доме моей бабушки детям до шестнадцати полагается пить на завтрак ужаснейшее кипяченое молоко.
Если бы кто-нибудь спросил меня, что я не люблю больше всего на свете, я бы не колеблясь ответила: сменную обувь, лакрицу, манную кашу и кипяченое молоко. Но я стараюсь не говорить об этом вслух. Как только взрослые узнают, что я терпеть не могу манную кашу и кипяченое молоко, они слащаво улыбаются и говорят: “Если ты не будешь пить молоко, то никогда не выростешь!” И покровительственно гладят меня по голове.
- Взрослые вообще говорят много глупостей, - сочувственно сказала Лека. - Про железов в шпинате и про то, что от вареной морковки добреют. Я, конечно, предпочитаю кофе с молоком молоку без кофе, но я ведь твоя лучшая подруга. Дай сюда чашку!
Я послушно протянула Леке свою чашку и, затаив дыхание, наблюдала, как она почти до краев налила отвратительное, покрытое желтыми пленками молоко, насыпала в него три чайные ложки сахара, энергично помешала, чуть-чуть обрызгав скатерть и выпила залпом.
- Ну вот, - удовлетворенно сказала Лека, вытирая сладкие молочные усы, - теперь можно завтракать. Где там копается твоя бабушка?
После завтрака, полная сил Лека собралась было лезть за вишнями, но бабушка заатрачилась, заявив, что в ее доме девочки не лазают по деревьям.
- Почему не лазают? - Возмутилась Лека.
- Потому что это неприлично! - Отрезала бабушка. - Подумать только, девочка из порядочной семьи верхом на дереве! А если увидят соседи?
- Соседи не знают, что Лека из порядочной семьи, - робко вмешалась я, - а если надеть на нее папину старую кепку, то издали она вполне сойдет за мальчика.
Мы с Лекой почувствовали, что судьба бабушкиного компота висит на волоске, и немедля бросились искать кепку. Ее не было на вешалке в прихожей, ни на крючке на веранде, где бабушка обычно оставляла свой дождевик, ни в гардеробе, ни даже в корзине с грязным бельем.
- Переполька, - пропыхтела Лека, вылезая из очередного бабушкиного шкафа, - а может быть твоя бабушка просто выбросила кепку с ворохом старой одежды?
- Не может! - Убежденно ответила я. - Бабушка никогда ничего не выбрасывает! Все, что не помещается в доме, она уносит...
- На чердак! - Завопила Лека.
И мы наперегонки побежали на чердак.
Утром чердак выглядел не таким таинственным, зато сразу было видно, какой он огромный и можно было полюбоваться как следует очень красивой паутиной, растянутой по углам.
- Сосредоточься, Переполька! - Фыркнула на меня Лека. - Мы пришли по делу.
- Сама сосредоточься, - ответила я, потому что Лека все время поворачивала голову в ту сторону, где стоял, поблескивая лакированной крышкой, бабушкин патефон.
Мы обе сосредоточились и нашли в основании одной из чердачных пирамид солидный сундук с кованными скобами. На крышке сундука лежало несколько ковров, вышитый гобелен и мраморный бюст кого-то с бакенбардами.
- Посмотри, Переполька, - восхищенно прошептала Лека, когда мы наконец переложили ковры и гобелен с сундука на пол и как следует отчихались от коллекционной чердачной пыли. - Это не просто какой-нибудь ящик, а настоящий сундук, в каких пираты хранили золото. Надо будет поинтересоваться, не было ли у твоей бабушки пиратской родни.
Мы с Лекой с трудом откинули крышку пиратского сундука и заглянули внутрь. Внутри вместо золотых слитков и россыпей изумрудов лежали зимние пальто, шарфы, старомодные капоры и горжетки из искуственного меха. Мы немножко покопались в залежах одежды и нашли клетчатую кепку с надломанным козырьком.
- Ура, вот она! - Закричала я, хватая кепку и криво нахлобучивая ее на Лекину голову. - Теперь тебя кто-угодно примет за мальчика!
- Ура, - рассеянно согласилась Лека, быстро захлопнула крышку сундука и первой побежала вниз.
Бабушка согласилась, что в кепке Лека очень похожа на мальчика и даже позволила ей взять желтую стремянку, достававшую до верхних веток вишни.
- Никогда бы не подумала, что твоя бабушка питает такое пристрастие к желтому цвету, - прошептала Лека мне на ухо.
Потом Лека залезла по стремянке на самый верх и Александр полез вслед за ней, цепляясь когтями за вишневый ствол, а я стояла внизу, подставив синее пластмассовое ведро и туда падали спелые, бордовые вишни - тук-тук-тук - как кисло-сладкий град.
- Э-ге-гей! - Кричала мне с дерева Лека.
- Э-ге-гей! - Отзывалась я с земли.
Потом Лека сама вызвалась выковыривать косточки из свежесобранных вишен и куда ловче меня забрызгала соком всю кухню от пола до потолка. Потом бабушка ругала нас за кухню и особенно за занавески, превратившиеся из белых в бордовые, и отправила в комнату до обеда, но так как время было уже обеденное, то вместо этого мы отправились мыть руки и переодеваться, потому что за бабушкин обеденный стол не пускали девочек в джинсовых штанах, испрещенных красными пятнами.
- Переполька, - пробормотала Лека, яростно намыливая липкие руки, - ты никогда не интересовалась, откуда у твоей бабушки взялось столько хороших манер?
Я пожала плечами. По-моему, хорошие манеры - как чулки. На углу нашей улицы есть чулочный магазин, в витрине которого лежат, свернувшись клубками, разнообразные чулки, от зимних шерстяных до совсем прозрачных, с кокетливым кружевом. За прилавком этого магазина сидит древняя-предревняя старушка с тонким крючком в морщинистых руках и этим крючком она подтягивает спустившиеся на чулках петли и издает при этом смешной цокающий звук языком. Папа говорит, что эта старушка - настоящий раритет: раньше такие водились в каждом районе города и модницы приносили к ним на ремонт тонкое белье и чулки из самого настоящего шелка. Иногда я надолго останавливаюсь перед витриной чулочного магазина и наблюдаю как завороженная, как старушка ловко орудует своим крючком. Но сама я терпеть ненавижу чулки: они сползают, морщатся на коленках, сбиваются под пяткой и от них ужасно чешутся ноги. Вот и с хорошими манерами то же самое: с виду они красивые, а в обращении - настоящая мука.
- Переполька, - серьезно сказала Лека, выслушав мою теорию хороших манер, - тебе, конечно, не помешало бы научиться вести себя за столом и слушать старших, не перебивая, но речь сейчас не о тебе. Нам ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно узнать, как и почему у твоей бабушки завелось такое множество хороших манер и чайных сервизов. Понимаешь, сегодня утром я увидела в ее сундуке кое-что...
Лека так и не успела договорить, что именно, потому что в ту же секунду затрезвонил обеденный колокольчик.
- Бежим! - Крикнула я. - Это еще одна из бабушкиных традиций: кто не явится на звон колокольчика - останется без обеда.
- Мария, не сутулься! Не бросай вилку на скатерть! Не пинай ножку стула! Пережевывай пищу!
За обедом мои хорошие манеры сбились на коленках в гармошку и немилосердно чесались. Мне не давала покоя Лекина фраза “сегодня утром я увидела в ее сундуке кое-что...” Что это могло быть? Связка любовных писем? Дамский пистолет? Архиепископская сутана? Я искоса поглядывала на бабушку и думала, что сутана очень бы ей подошла. Пистолет, впрочем, тоже.
- Мария, смотри в свою тарелку!
В моей тарелке была вареная капуста кольраби в сливочном масле. Ужасная, ужасная капуста кольраби! Я старалась распилить ее на маленькие кусочки тупым столовым ножом и проглотить, не жуя, но она никак не проглатывалась.
- Лека, - прошипела я, - давай поменяемся тарелками, когда бабушка отвернется.
- Я бы на это не рассчитывала, Переполька, - прошептала Лека в ответ. - Лучше сделай так, чтобы тебя выгнали из-за стола. Но тогда тебе не достанется персикового компота и ванильных вафлей на десерт.
Я с тоской посмотрела на гору скользкой кольраби в своей тарелке и подумала, что до десерта я просто не доживу. Больше всего на свете, после сменной обуви, манной каши и кипяченого молока, я не люблю вареную кольраби. И яйца вкрутую, и рисовую кашу-размазню, и картофельное пюре со шкварками и прыгать на физкультуре через коня. Я вообще не очень люблю физкультуру. “Удивительно даже,” - вздыхает мама, - “что ты доросла до метра тридцати, а не осталась на всю жизнь Дюймовочкой.” Я подумала о маме, потом о картофельном пюре, потом о капусте-кольраби, потом о синем спортивном костюме учителя физкультуры, потом о дамском пистолете, спрятанном у бабушки в сундуке, потом о хороших манерах, от которых чешутся ноги - и в голове у меня закружилось и зазвенело.
- Мария, девочка! Ты плохо себя чувствуешь? - Взволнованно спросила бабушка. - Иди приляг, я сделаю тебе компресс и приготовлю гоголь-моголь.
Я безропотно вышла из-за стола и поплелась в нашу с Лекой комнату, где посреди кровати царственно возлежал рыжий кот Александр.
Лека зашла проведать меня ближе к вечеру. От нее пахло садом, древесной смолой, еще горячим вишневым компотом и немного бабушкиным земляничным мылом.
- Это ты хорошо придумала - заболеть, Переполька! - Похвалила она. - Только теперь, смотри, выздоравливай, мне нужно тебе вечером что-то показать.
Не иначе, как бабушкин дамский пистолет!
- Я переживаю, - проблеяла я в ответ, - хорошо ли вы ладите с бабушкой в мое отсутствие.
- Еще как! - Радостно заверила меня Лека. - Еще немного и твоя бабушка впишет меня в свое завещание. Все таки я гораздо лучше тебя веду себя за столом.
И она опять убежала.
- Вот так всегда, - вздохнула я, почесывая за ухом спящего Александра. - Стоит заболеть и все о тебе забывают.
После ужина бабушка вспомнила обо мне и собственнолично принесла ванильный кекс на коллекционном фарфоровом блюдце и чашку теплого ромашкового чая.
- Отдыхай до утра, - сказала она, - а завтра вызовем доктора.
Я заверила ее, что чувствую себя уже почти здоровой и никакой доктор не понадобится.
Потом я прислушивалась через стенку, как бабушка с Лекой ведут светскую беседу. Потом почитала до темноты. Потом забралась на подоконник и разглядывала еще бледные звезды, пытаясь различить в их скоплении Лекиного дракона. Потом снова легла в кровать и принялась перечислять в уме всех, кому я желаю счастья: в первую очередь маме и папе, Леке, а с ней вместе Бо и Александру, Лекиной маме и папе-профессору, которых я никогда не видела, мадам Бернар, тете Агате с ее трубочистом, Луи с собаками, милой Магдалене и ее канарейке, старушке из чулочного магазина и ее детям и внукам, если у нее, конечно, есть внуки. А кстати, подумала я, есть ли внуки у мадам Бернар? И на всякий случай тоже мысленно пожелала им счастья. Потом я вспомнила всех своих одноклассников, учительницу французского, учительницу математики и даже, так уж и быть, учителя физкультуры в синем спортивном костюме. Думать о школе мне скоро надоело и я переключилась на соседей, пожелав мимоходом счастья школьной буфетчице. Глаза у меня уже слипались но я еще успела подумать о мамином любимом зеленщике, о почтальоне, о веснушчатой хозяйке прачечной, о моем собственном дяде, который плавает по морям на большом корабле и изредка присылает нам открытки и нечеткие фотографии, о девушке из парикмахерского салона, всегда одетой в яркие платья, напоследок о водителе пряничного грузовика. И заснула.
На этот раз меня разбудил не водопад, а самое настоящее землятресение.
- Э-бе-бе-бе, - пробормотала я. Я вообще-то собиралась закричать изо всех сил и предупредить бабушку с Лекой об ужасной опасности, но слова рассыпались на отдельные слоги и терялись у меня во рту.
- Ба-а-а, - попробовала я еще раз.
- Что случилось, Переполька?! - Сказала мне прямо в ухо Лека. - Ты разучилась говорить? Она отпустила мое плечо и землятресение прекратилось.
- Зачем ты меня трясешь? - Возмутилась я, как только слоги выстроились по местам. - Хочешь, чтобы я заикой стала?
Лека махнула рукой на мои жалобы.
- Вставай, я должна показать тебе, что я нашла в сундуке твоей бабушки.
- Эээээ, - промямлила я в ответ.
Мне не очень-то хотелось вставать. Я никогда не видела настоящего огнестрельного оружия, но почему-то была уверена, что в списке нелюбимых мной вещей оно займет место где-то между кольраби и рисовой кашей.
- Переполька, ты что и вправду заболела? Пойдем скорей! - Топнула ногой Лека, несильно, но чашки бабушкиного парадного сервиза звякнули в буфете. Я неохотно поплелась за ней вслед.
Ночной чердак по-прежнему казался мне пещерой Алладина, но теперь в нем чувствовалось что-то угрожающее.
- Надо было взять с собой Александра, - посетовала я. - Коты лучше людей чувствуют опасность.
Лека даже не услышала меня. Она уже откинула крышку сундука и почти нырнула туда с головой.
- Отвернись, Переполька! - Распорядилась она из сундука глухим голосом. - И не поворачивайся, пока я не скажу!
Я тут же отвернулась и даже для надежности закрыла глаза. За моей спиной раздавалось шуршание, скрипение и пыхтение.
- Еще не поворачивайся, Переполька, - бормотала Лека, - еще не поворачивайся, еще не время, еще... Поворачивайся!
Я повернулась и взвизгнула от ужаса. Прямо передо мной в лунном свете качалось розовое привидение, да еще и протягивало ко мне руки!
- Ты чего, Переполька? - Спросило привидение Лекиным голосом. - Это же я платье твоей бабушки одела.
- Надела, - дрожащим голосом поправила я.
Теперь я и сама увидела, что из розовых складок торчит Лекина вихрастая, улыбающаяся во весь рот, голова.
- Посмотри, какая красота! - Сказала голова и привидение, аккуратно подобрав подол, покрутилось вокруг своей оси.
Платье было модели двадцатых годов - узкое, струящееся складками, слоями шелка и органзы - я видела такие на картинках в маминой толстой энциклопедии моды. Лекины плечи и шея смешно торчали из вышитого розовым бисером декольте, пояс, который должен был присобирать платье на бедрах модницы, болтался где-то в районе Лекиных коленей, а подол волочился по земле, но выглядела она все равно очень элегантно.
- А твоя бабушка была ого-го! - Одобрительно сказала Лека и покрутилась еще раз. - Слишком мало мы знаем о ее прошлом.
Я кивнула, с облегчением подумав, какое счастье, что в сундуке не нашлось ни архиепископской сутаны, ни пистолета, иначе Лека бы непременно опробовала их в действии.
- Переполька, - серьезно сказала Лека, - в этом платье мне хочется танцевать.
“Тогда снимай его поскорее,” - собиралась было я ответить, но Лека посмотрела на меня такими трогательными, грустными, взрослыми глазами, что слова застряли у меня в горле.
- Переполька, - прошептала она, - вспомни, пожалуйста, как заводить патефон.
Пластинка Эдит Пиаф лежала там, где мы оставили ее накануне. Я положила ее на вертушку старого патефона, потрогала кончиком пальца иглу, как делал папа, покрутила ручку и... Вместо музыки из патефона раздалось рычание, даже не рычание, а рев. Рев африканской слонихи, потерявшей своего слоненка! Дом содрогнулся, фарфоровые чашки не просто зазвенели, а прямо таки загремели в буфете, а с ними и вся остальная посуда. Но самое ужасное: снизу послышался испуганный и возмущенный голос бабушки: “Что случилось?! Гром? Воры?! Ну я вам покажу!!”
- Переполька, нам коне...! - Лека не успела закончить фразу, я не успела захлопнуть предательскую полированную крышку патефона, как на чердачной лестнице послышались тяжелые бабушкины шаги и бормотание: “Ну я вам покажу!!”
- Прячемся! - Зашипела Лека.
- Тогда она подумает, что это воры и вызовет полицию, - промямлила я в ответ. И тут бабушка появилась на чердаке, как огромный разгневанный джинн в фланелевой ночной рубашке, а за ней на почтительном расстоянии плелся Александр.
- Вы здесь, негодяи? - Грозно вопросила она, шаря по углам лучом фонарика.
- Здесь, - пискнула я.
Бабушка явно не ожидала такого поворота событий: она на секунду замерла, направила фонарик в нашу сторону: на меня, бессильно прислонившуюся к патефону, на перепуганную, но бравую Леку в облаке розового шелка и органзы.
- Мяу! - Удивленно сказал Александр.
А бабушка ничего не сказала. Она посмотрела на нас еще немного, а потом затряслась от смеха.
- Ну и что вы тут вытворяете? - Проклоколатала она, стирая с глаз слезы.
- Я хотела научиться танцевать, - мрачно ответила Лека. Она не очень любила, когда над ней смеются.
- Но Переполька, - Лека бросила в мою сторону уничтожающий взгляд, - разучилась заводить патефон.
Бабушка посмеялась еще немного и я заметила, что она совсем не сердится, более того, глаза у нее были молодыми и мечтательными, как давеча у Леки.
- Ладно, - сказала бабушка. - Мария, посмотри не найдется ли еще одного платья на дне сундука.
Я повиновалась и нашла красивый наряд цвета чайной розы.
- Диор, - вздохнула бабушка. - Нежное, как крыло голубки.
Она нашла в соответствующей чердачной пирамиде целую коробку английских булавок и кое-как приспособила платья к нашему с Лекой росту.
- Теперь вставайте в ряд, - распорядилась бабушка. - Я буду учить вас танцевать джаз.
Мы с Лекой послушно выстроились перед ней.
- Приготовились! Стопы вместе, колени расслаблены! Мария, не сутулься!
- И рраз! - Командовала бабушка, - правую ногу поперек левой.
- И два! Левой ногой шаг назад!
- И три! Правой ногой шаг вправо! Повторяю, правой ногой шаг вправо, а не левой шаг влево!
Лека тут же исправилась.
- И четыре! Приставить левую ногу! И сначала!
- Достаточно, - смилостивилась бабушка, когда мы с Лекой пошли на десятый джазовый круг и перестали наступать друг-другу на подол платья. - Теперь попробуем под музыку.
Она сняла с вертушки пластинку Эдит Пиаф и положила на ее место другую, совсем старую и поцарапанную, извлеченную из потертой картонной коробки.
- Белль Бейкер, - с нежностью сказала бабушка.
Она склонилась над патефоном и через минуту полилась музыка: вступление джаз-бэнда и бархатный женский голос: “In old Savannaaah, I said Savannah, the weather there is niiiiice and warm...”
- Ииииираз! - Пропела бабушка в такт музыке.
Мы с Лекой, немного помявшись, сделали “и раз”, потом “и два и три и четыре.” И раз, и два... пластинка захрипела, закашлялась, игла подскочила и вместо задорной Саванны патефон запел: “Aaaall of me, why not take aaaall of meee, cааan’t you see, I’m not good withooooout you?” Ах, какой жалобный, нежный голос был у патефона, как трогательно он взывал к неведомому возлюбленному! Я закрыла глаза и представила себя в длинном струящемся платье с ниткой жемчуга на шее и ослепительной ярко-алой улыбкой. Я кружилась в танце посреди большого светлого зала с греческими колоннами, в объятиях мужчины в костюме, похожего со спины на тетиагатиного трубочиста. Я глубоко вздохнула и услышала над ухом ответный вздох.
- Это ты, Лека? - Прошептала я.
- Ах, - вздохнула Лека еще раз.
Я открыла глаза, чтобы посмотреть, в который раз за день, что так сильно расстрогало мою подругу, и увидела, что бабушка, суровая, громогласная бабушка кружится в лунном свете грациозным белым привидением, попадая точно в такт музыке.
Click to viewНа следующее утро меня разбудил звук водопада. Это был небольшой, но очень резвый водопад. Сначала он притворялся ручейком, потом превратился в весело журчащую речку и вдруг, рыча и клокоча, сорвался с обрыва вниз.
- Лека, выключи воду! - Пробормотала я спросоня. - Ты нас затопишь.
Лека в ответ затрясла меня за плечи.
- Просыпайся, соня! - Крикнула она мне в ухо, заглушая водопад. - Это вовсе не я, а твоя бабушка поливает цветы. Сама посмотри!
Я посмотрела в окно и увидела посреди клумбы с ромашками прямую бабушкину спину, новенькие резиновые сапоги и широкополую шляпу с цветами. В руке у бабушки был длинный желтый шланг, изрыгавший потоки воды.
- Издали кажется, что твоя бабушка укрощает амазонского удава, - с явным восхищением сказала Лека. - Пойдем на кухню, поищем завтрак.
- И не надейся, - зевнула я. - Завтракает бабушка исключительно на веранде, в любое время года, и в жизни не пустит нас к столу в Неподобающем Виде.
- Чего неподавающем? - Удивилась Лека, но не стала спорить, а вместо этого сменила свою любимую цветастую пижаму на синие джинсовые штаны и клетчатую рубашку и кое-как пригладила непослушные рыжие вихры.
- Ну, - осведомилась она, - теперь у меня подавающий к завтраку вид?
- Даже очень, - одобрила я.- Сейчас только вымоем руки и уши, а то бабушка проверит, и можно к столу.
К завтраку бабушка накрыла стол вышитой скатертью и достала из буфета специальный утренний китайский сервиз. Пока она сворачивала кольцами укрощенный желтый поливочный шланг и приводила себя в подобающий завтраку вид, мы с Лекой занялись пересчетом посуды, стоявшей на столе. Там были заварник, молочник, сахарница, масленица, хлебница, фарфоровые чашки, маленькие блюдца, большие блюдца и специальные блюдечки для чайных ложек.
- Переполька, - взволнованно прошептала Лека, - я не вижу на столе кофейника! Неужели даже на завтрак у твоей бабушки полагается ромашковый чай?
- Если бы! - Ответила я трагическим шепотом. В доме моей бабушки детям до шестнадцати полагается пить на завтрак ужаснейшее кипяченое молоко.
Если бы кто-нибудь спросил меня, что я не люблю больше всего на свете, я бы не колеблясь ответила: сменную обувь, лакрицу, манную кашу и кипяченое молоко. Но я стараюсь не говорить об этом вслух. Как только взрослые узнают, что я терпеть не могу манную кашу и кипяченое молоко, они слащаво улыбаются и говорят: “Если ты не будешь пить молоко, то никогда не выростешь!” И покровительственно гладят меня по голове.
- Взрослые вообще говорят много глупостей, - сочувственно сказала Лека. - Про железов в шпинате и про то, что от вареной морковки добреют. Я, конечно, предпочитаю кофе с молоком молоку без кофе, но я ведь твоя лучшая подруга. Дай сюда чашку!
Я послушно протянула Леке свою чашку и, затаив дыхание, наблюдала, как она почти до краев налила отвратительное, покрытое желтыми пленками молоко, насыпала в него три чайные ложки сахара, энергично помешала, чуть-чуть обрызгав скатерть и выпила залпом.
- Ну вот, - удовлетворенно сказала Лека, вытирая сладкие молочные усы, - теперь можно завтракать. Где там копается твоя бабушка?
После завтрака, полная сил Лека собралась было лезть за вишнями, но бабушка заатрачилась, заявив, что в ее доме девочки не лазают по деревьям.
- Почему не лазают? - Возмутилась Лека.
- Потому что это неприлично! - Отрезала бабушка. - Подумать только, девочка из порядочной семьи верхом на дереве! А если увидят соседи?
- Соседи не знают, что Лека из порядочной семьи, - робко вмешалась я, - а если надеть на нее папину старую кепку, то издали она вполне сойдет за мальчика.
Мы с Лекой почувствовали, что судьба бабушкиного компота висит на волоске, и немедля бросились искать кепку. Ее не было на вешалке в прихожей, ни на крючке на веранде, где бабушка обычно оставляла свой дождевик, ни в гардеробе, ни даже в корзине с грязным бельем.
- Переполька, - пропыхтела Лека, вылезая из очередного бабушкиного шкафа, - а может быть твоя бабушка просто выбросила кепку с ворохом старой одежды?
- Не может! - Убежденно ответила я. - Бабушка никогда ничего не выбрасывает! Все, что не помещается в доме, она уносит...
- На чердак! - Завопила Лека.
И мы наперегонки побежали на чердак.
Утром чердак выглядел не таким таинственным, зато сразу было видно, какой он огромный и можно было полюбоваться как следует очень красивой паутиной, растянутой по углам.
- Сосредоточься, Переполька! - Фыркнула на меня Лека. - Мы пришли по делу.
- Сама сосредоточься, - ответила я, потому что Лека все время поворачивала голову в ту сторону, где стоял, поблескивая лакированной крышкой, бабушкин патефон.
Мы обе сосредоточились и нашли в основании одной из чердачных пирамид солидный сундук с кованными скобами. На крышке сундука лежало несколько ковров, вышитый гобелен и мраморный бюст кого-то с бакенбардами.
- Посмотри, Переполька, - восхищенно прошептала Лека, когда мы наконец переложили ковры и гобелен с сундука на пол и как следует отчихались от коллекционной чердачной пыли. - Это не просто какой-нибудь ящик, а настоящий сундук, в каких пираты хранили золото. Надо будет поинтересоваться, не было ли у твоей бабушки пиратской родни.
Мы с Лекой с трудом откинули крышку пиратского сундука и заглянули внутрь. Внутри вместо золотых слитков и россыпей изумрудов лежали зимние пальто, шарфы, старомодные капоры и горжетки из искуственного меха. Мы немножко покопались в залежах одежды и нашли клетчатую кепку с надломанным козырьком.
- Ура, вот она! - Закричала я, хватая кепку и криво нахлобучивая ее на Лекину голову. - Теперь тебя кто-угодно примет за мальчика!
- Ура, - рассеянно согласилась Лека, быстро захлопнула крышку сундука и первой побежала вниз.
Бабушка согласилась, что в кепке Лека очень похожа на мальчика и даже позволила ей взять желтую стремянку, достававшую до верхних веток вишни.
- Никогда бы не подумала, что твоя бабушка питает такое пристрастие к желтому цвету, - прошептала Лека мне на ухо.
Потом Лека залезла по стремянке на самый верх и Александр полез вслед за ней, цепляясь когтями за вишневый ствол, а я стояла внизу, подставив синее пластмассовое ведро и туда падали спелые, бордовые вишни - тук-тук-тук - как кисло-сладкий град.
- Э-ге-гей! - Кричала мне с дерева Лека.
- Э-ге-гей! - Отзывалась я с земли.
Потом Лека сама вызвалась выковыривать косточки из свежесобранных вишен и куда ловче меня забрызгала соком всю кухню от пола до потолка. Потом бабушка ругала нас за кухню и особенно за занавески, превратившиеся из белых в бордовые, и отправила в комнату до обеда, но так как время было уже обеденное, то вместо этого мы отправились мыть руки и переодеваться, потому что за бабушкин обеденный стол не пускали девочек в джинсовых штанах, испрещенных красными пятнами.
- Переполька, - пробормотала Лека, яростно намыливая липкие руки, - ты никогда не интересовалась, откуда у твоей бабушки взялось столько хороших манер?
Я пожала плечами. По-моему, хорошие манеры - как чулки. На углу нашей улицы есть чулочный магазин, в витрине которого лежат, свернувшись клубками, разнообразные чулки, от зимних шерстяных до совсем прозрачных, с кокетливым кружевом. За прилавком этого магазина сидит древняя-предревняя старушка с тонким крючком в морщинистых руках и этим крючком она подтягивает спустившиеся на чулках петли и издает при этом смешной цокающий звук языком. Папа говорит, что эта старушка - настоящий раритет: раньше такие водились в каждом районе города и модницы приносили к ним на ремонт тонкое белье и чулки из самого настоящего шелка. Иногда я надолго останавливаюсь перед витриной чулочного магазина и наблюдаю как завороженная, как старушка ловко орудует своим крючком. Но сама я терпеть ненавижу чулки: они сползают, морщатся на коленках, сбиваются под пяткой и от них ужасно чешутся ноги. Вот и с хорошими манерами то же самое: с виду они красивые, а в обращении - настоящая мука.
- Переполька, - серьезно сказала Лека, выслушав мою теорию хороших манер, - тебе, конечно, не помешало бы научиться вести себя за столом и слушать старших, не перебивая, но речь сейчас не о тебе. Нам ОБЯЗАТЕЛЬНО нужно узнать, как и почему у твоей бабушки завелось такое множество хороших манер и чайных сервизов. Понимаешь, сегодня утром я увидела в ее сундуке кое-что...
Лека так и не успела договорить, что именно, потому что в ту же секунду затрезвонил обеденный колокольчик.
- Бежим! - Крикнула я. - Это еще одна из бабушкиных традиций: кто не явится на звон колокольчика - останется без обеда.
- Мария, не сутулься! Не бросай вилку на скатерть! Не пинай ножку стула! Пережевывай пищу!
За обедом мои хорошие манеры сбились на коленках в гармошку и немилосердно чесались. Мне не давала покоя Лекина фраза “сегодня утром я увидела в ее сундуке кое-что...” Что это могло быть? Связка любовных писем? Дамский пистолет? Архиепископская сутана? Я искоса поглядывала на бабушку и думала, что сутана очень бы ей подошла. Пистолет, впрочем, тоже.
- Мария, смотри в свою тарелку!
В моей тарелке была вареная капуста кольраби в сливочном масле. Ужасная, ужасная капуста кольраби! Я старалась распилить ее на маленькие кусочки тупым столовым ножом и проглотить, не жуя, но она никак не проглатывалась.
- Лека, - прошипела я, - давай поменяемся тарелками, когда бабушка отвернется.
- Я бы на это не рассчитывала, Переполька, - прошептала Лека в ответ. - Лучше сделай так, чтобы тебя выгнали из-за стола. Но тогда тебе не достанется персикового компота и ванильных вафлей на десерт.
Я с тоской посмотрела на гору скользкой кольраби в своей тарелке и подумала, что до десерта я просто не доживу. Больше всего на свете, после сменной обуви, манной каши и кипяченого молока, я не люблю вареную кольраби. И яйца вкрутую, и рисовую кашу-размазню, и картофельное пюре со шкварками и прыгать на физкультуре через коня. Я вообще не очень люблю физкультуру. “Удивительно даже,” - вздыхает мама, - “что ты доросла до метра тридцати, а не осталась на всю жизнь Дюймовочкой.” Я подумала о маме, потом о картофельном пюре, потом о капусте-кольраби, потом о синем спортивном костюме учителя физкультуры, потом о дамском пистолете, спрятанном у бабушки в сундуке, потом о хороших манерах, от которых чешутся ноги - и в голове у меня закружилось и зазвенело.
- Мария, девочка! Ты плохо себя чувствуешь? - Взволнованно спросила бабушка. - Иди приляг, я сделаю тебе компресс и приготовлю гоголь-моголь.
Я безропотно вышла из-за стола и поплелась в нашу с Лекой комнату, где посреди кровати царственно возлежал рыжий кот Александр.
Лека зашла проведать меня ближе к вечеру. От нее пахло садом, древесной смолой, еще горячим вишневым компотом и немного бабушкиным земляничным мылом.
- Это ты хорошо придумала - заболеть, Переполька! - Похвалила она. - Только теперь, смотри, выздоравливай, мне нужно тебе вечером что-то показать.
Не иначе, как бабушкин дамский пистолет!
- Я переживаю, - проблеяла я в ответ, - хорошо ли вы ладите с бабушкой в мое отсутствие.
- Еще как! - Радостно заверила меня Лека. - Еще немного и твоя бабушка впишет меня в свое завещание. Все таки я гораздо лучше тебя веду себя за столом.
И она опять убежала.
- Вот так всегда, - вздохнула я, почесывая за ухом спящего Александра. - Стоит заболеть и все о тебе забывают.
После ужина бабушка вспомнила обо мне и собственнолично принесла ванильный кекс на коллекционном фарфоровом блюдце и чашку теплого ромашкового чая.
- Отдыхай до утра, - сказала она, - а завтра вызовем доктора.
Я заверила ее, что чувствую себя уже почти здоровой и никакой доктор не понадобится.
Потом я прислушивалась через стенку, как бабушка с Лекой ведут светскую беседу. Потом почитала до темноты. Потом забралась на подоконник и разглядывала еще бледные звезды, пытаясь различить в их скоплении Лекиного дракона. Потом снова легла в кровать и принялась перечислять в уме всех, кому я желаю счастья: в первую очередь маме и папе, Леке, а с ней вместе Бо и Александру, Лекиной маме и папе-профессору, которых я никогда не видела, мадам Бернар, тете Агате с ее трубочистом, Луи с собаками, милой Магдалене и ее канарейке, старушке из чулочного магазина и ее детям и внукам, если у нее, конечно, есть внуки. А кстати, подумала я, есть ли внуки у мадам Бернар? И на всякий случай тоже мысленно пожелала им счастья. Потом я вспомнила всех своих одноклассников, учительницу французского, учительницу математики и даже, так уж и быть, учителя физкультуры в синем спортивном костюме. Думать о школе мне скоро надоело и я переключилась на соседей, пожелав мимоходом счастья школьной буфетчице. Глаза у меня уже слипались но я еще успела подумать о мамином любимом зеленщике, о почтальоне, о веснушчатой хозяйке прачечной, о моем собственном дяде, который плавает по морям на большом корабле и изредка присылает нам открытки и нечеткие фотографии, о девушке из парикмахерского салона, всегда одетой в яркие платья, напоследок о водителе пряничного грузовика. И заснула.
На этот раз меня разбудил не водопад, а самое настоящее землятресение.
- Э-бе-бе-бе, - пробормотала я. Я вообще-то собиралась закричать изо всех сил и предупредить бабушку с Лекой об ужасной опасности, но слова рассыпались на отдельные слоги и терялись у меня во рту.
- Ба-а-а, - попробовала я еще раз.
- Что случилось, Переполька?! - Сказала мне прямо в ухо Лека. - Ты разучилась говорить? Она отпустила мое плечо и землятресение прекратилось.
- Зачем ты меня трясешь? - Возмутилась я, как только слоги выстроились по местам. - Хочешь, чтобы я заикой стала?
Лека махнула рукой на мои жалобы.
- Вставай, я должна показать тебе, что я нашла в сундуке твоей бабушки.
- Эээээ, - промямлила я в ответ.
Мне не очень-то хотелось вставать. Я никогда не видела настоящего огнестрельного оружия, но почему-то была уверена, что в списке нелюбимых мной вещей оно займет место где-то между кольраби и рисовой кашей.
- Переполька, ты что и вправду заболела? Пойдем скорей! - Топнула ногой Лека, несильно, но чашки бабушкиного парадного сервиза звякнули в буфете. Я неохотно поплелась за ней вслед.
Ночной чердак по-прежнему казался мне пещерой Алладина, но теперь в нем чувствовалось что-то угрожающее.
- Надо было взять с собой Александра, - посетовала я. - Коты лучше людей чувствуют опасность.
Лека даже не услышала меня. Она уже откинула крышку сундука и почти нырнула туда с головой.
- Отвернись, Переполька! - Распорядилась она из сундука глухим голосом. - И не поворачивайся, пока я не скажу!
Я тут же отвернулась и даже для надежности закрыла глаза. За моей спиной раздавалось шуршание, скрипение и пыхтение.
- Еще не поворачивайся, Переполька, - бормотала Лека, - еще не поворачивайся, еще не время, еще... Поворачивайся!
Я повернулась и взвизгнула от ужаса. Прямо передо мной в лунном свете качалось розовое привидение, да еще и протягивало ко мне руки!
- Ты чего, Переполька? - Спросило привидение Лекиным голосом. - Это же я платье твоей бабушки одела.
- Надела, - дрожащим голосом поправила я.
Теперь я и сама увидела, что из розовых складок торчит Лекина вихрастая, улыбающаяся во весь рот, голова.
- Посмотри, какая красота! - Сказала голова и привидение, аккуратно подобрав подол, покрутилось вокруг своей оси.
Платье было модели двадцатых годов - узкое, струящееся складками, слоями шелка и органзы - я видела такие на картинках в маминой толстой энциклопедии моды. Лекины плечи и шея смешно торчали из вышитого розовым бисером декольте, пояс, который должен был присобирать платье на бедрах модницы, болтался где-то в районе Лекиных коленей, а подол волочился по земле, но выглядела она все равно очень элегантно.
- А твоя бабушка была ого-го! - Одобрительно сказала Лека и покрутилась еще раз. - Слишком мало мы знаем о ее прошлом.
Я кивнула, с облегчением подумав, какое счастье, что в сундуке не нашлось ни архиепископской сутаны, ни пистолета, иначе Лека бы непременно опробовала их в действии.
- Переполька, - серьезно сказала Лека, - в этом платье мне хочется танцевать.
“Тогда снимай его поскорее,” - собиралась было я ответить, но Лека посмотрела на меня такими трогательными, грустными, взрослыми глазами, что слова застряли у меня в горле.
- Переполька, - прошептала она, - вспомни, пожалуйста, как заводить патефон.
Пластинка Эдит Пиаф лежала там, где мы оставили ее накануне. Я положила ее на вертушку старого патефона, потрогала кончиком пальца иглу, как делал папа, покрутила ручку и... Вместо музыки из патефона раздалось рычание, даже не рычание, а рев. Рев африканской слонихи, потерявшей своего слоненка! Дом содрогнулся, фарфоровые чашки не просто зазвенели, а прямо таки загремели в буфете, а с ними и вся остальная посуда. Но самое ужасное: снизу послышался испуганный и возмущенный голос бабушки: “Что случилось?! Гром? Воры?! Ну я вам покажу!!”
- Переполька, нам коне...! - Лека не успела закончить фразу, я не успела захлопнуть предательскую полированную крышку патефона, как на чердачной лестнице послышались тяжелые бабушкины шаги и бормотание: “Ну я вам покажу!!”
- Прячемся! - Зашипела Лека.
- Тогда она подумает, что это воры и вызовет полицию, - промямлила я в ответ. И тут бабушка появилась на чердаке, как огромный разгневанный джинн в фланелевой ночной рубашке, а за ней на почтительном расстоянии плелся Александр.
- Вы здесь, негодяи? - Грозно вопросила она, шаря по углам лучом фонарика.
- Здесь, - пискнула я.
Бабушка явно не ожидала такого поворота событий: она на секунду замерла, направила фонарик в нашу сторону: на меня, бессильно прислонившуюся к патефону, на перепуганную, но бравую Леку в облаке розового шелка и органзы.
- Мяу! - Удивленно сказал Александр.
А бабушка ничего не сказала. Она посмотрела на нас еще немного, а потом затряслась от смеха.
- Ну и что вы тут вытворяете? - Проклоколатала она, стирая с глаз слезы.
- Я хотела научиться танцевать, - мрачно ответила Лека. Она не очень любила, когда над ней смеются.
- Но Переполька, - Лека бросила в мою сторону уничтожающий взгляд, - разучилась заводить патефон.
Бабушка посмеялась еще немного и я заметила, что она совсем не сердится, более того, глаза у нее были молодыми и мечтательными, как давеча у Леки.
- Ладно, - сказала бабушка. - Мария, посмотри не найдется ли еще одного платья на дне сундука.
Я повиновалась и нашла красивый наряд цвета чайной розы.
- Диор, - вздохнула бабушка. - Нежное, как крыло голубки.
Она нашла в соответствующей чердачной пирамиде целую коробку английских булавок и кое-как приспособила платья к нашему с Лекой росту.
- Теперь вставайте в ряд, - распорядилась бабушка. - Я буду учить вас танцевать джаз.
Мы с Лекой послушно выстроились перед ней.
- Приготовились! Стопы вместе, колени расслаблены! Мария, не сутулься!
- И рраз! - Командовала бабушка, - правую ногу поперек левой.
- И два! Левой ногой шаг назад!
- И три! Правой ногой шаг вправо! Повторяю, правой ногой шаг вправо, а не левой шаг влево!
Лека тут же исправилась.
- И четыре! Приставить левую ногу! И сначала!
- Достаточно, - смилостивилась бабушка, когда мы с Лекой пошли на десятый джазовый круг и перестали наступать друг-другу на подол платья. - Теперь попробуем под музыку.
Она сняла с вертушки пластинку Эдит Пиаф и положила на ее место другую, совсем старую и поцарапанную, извлеченную из потертой картонной коробки.
- Белль Бейкер, - с нежностью сказала бабушка.
Она склонилась над патефоном и через минуту полилась музыка: вступление джаз-бэнда и бархатный женский голос: “In old Savannaaah, I said Savannah, the weather there is niiiiice and warm...”
- Ииииираз! - Пропела бабушка в такт музыке.
Мы с Лекой, немного помявшись, сделали “и раз”, потом “и два и три и четыре.” И раз, и два... пластинка захрипела, закашлялась, игла подскочила и вместо задорной Саванны патефон запел: “Aaaall of me, why not take aaaall of meee, cааan’t you see, I’m not good withooooout you?” Ах, какой жалобный, нежный голос был у патефона, как трогательно он взывал к неведомому возлюбленному! Я закрыла глаза и представила себя в длинном струящемся платье с ниткой жемчуга на шее и ослепительной ярко-алой улыбкой. Я кружилась в танце посреди большого светлого зала с греческими колоннами, в объятиях мужчины в костюме, похожего со спины на тетиагатиного трубочиста. Я глубоко вздохнула и услышала над ухом ответный вздох.
- Это ты, Лека? - Прошептала я.
- Ах, - вздохнула Лека еще раз.
Я открыла глаза, чтобы посмотреть, в который раз за день, что так сильно расстрогало мою подругу, и увидела, что бабушка, суровая, громогласная бабушка кружится в лунном свете грациозным белым привидением, попадая точно в такт музыке.