Пастернака не читал, но... или о Нобелевской премии Светланы Алексиевич
Последние несколько лет у меня все чаще возникает ощущение, что мир сошел с ума. Окончательно и бесповоротно. Когда нечего сказать, лучше молчать, но в этот раз как-то не получается. Может потому, что литература мне ближе, чем политика, а высказываться о русской национальной идее не с моей жидовской мордой и канадским гражданством.
Со всех сторон кричат, что Нобелевская премия по литературе - политизирована, что Алексиевич получила ее за антируссизм, или за антилукашизм, или за антисоветизм, или за национализм, от "измов" рябит в глазах. Не знаю, насколько политизирована сама премия, но то, что политизированы, вернее, уже заполитизированы до беспредела, комментаторы, очевидно. Особенно те, кто вместо книг Алексиевич читали ее интервью или пересказы этих интервью.
Опять разбирательства, какая она писательница: нет, не "хорошая" или "плохая", а "русская" или "белорусская", а, может, "русскоязычная"? Или она вовсе как Пастернак и Бродский? Кто там у нее отец? Украинец или белорус? Или этот? Или не тот?
Главный писатель-фантаст всего ЖЖ поздравляет коллегу по перу, что она теперь не умрет с голоду - премия прокормит, раз уж читатели кормить не хотят. Другой, вроде бы, тоже писатель, хотя не знаю, что он написал, благодарит бога, что не встанет в один ряд с Алексиевич, он "не такой", ему премию не дадут. Не хватает только факельных шествий и сожжения книг на большом костре перед Кремлем или собором. Хорошо еще, если только книг. Следующие лет пять в таком же духе, и дойдет до авторов.
Светлана Алексиевич пишет на русском языке, получила премию как представительница Беларуси (о, ужас! Я написала "Беларусь"!), но писательница она - советская. Последняя советская писательница, других уже не будет. Она запечатлела эпоху, отметила рубежи. Оплакала Советский Союз. Не империю, не ядерную державу, не очередную "Россию, которую мы потеряли". Просто страну, в которой мы все выросли. Мое поколение, поколение порубежья, последнее условно-советское, уже за границами ее летописи. Это эпоха наших родителей, дедушек и бабушек, старших братьев и сестер. Алексиевич одновременно плакальщица и летописец, слушательница и рассказчица. Неважно, насколько "документальна" ее проза. Это срез времени, уже ставшего легендарным. Гобелен, где каждая нить - голос. Вместе - то самое многоголосье. Алексиевич не из тех писателей, которых перечитывают. Но прочитав единожды, запоминают на всю жизнь. Я - буду помнить.
Со всех сторон кричат, что Нобелевская премия по литературе - политизирована, что Алексиевич получила ее за антируссизм, или за антилукашизм, или за антисоветизм, или за национализм, от "измов" рябит в глазах. Не знаю, насколько политизирована сама премия, но то, что политизированы, вернее, уже заполитизированы до беспредела, комментаторы, очевидно. Особенно те, кто вместо книг Алексиевич читали ее интервью или пересказы этих интервью.
Опять разбирательства, какая она писательница: нет, не "хорошая" или "плохая", а "русская" или "белорусская", а, может, "русскоязычная"? Или она вовсе как Пастернак и Бродский? Кто там у нее отец? Украинец или белорус? Или этот? Или не тот?
Главный писатель-фантаст всего ЖЖ поздравляет коллегу по перу, что она теперь не умрет с голоду - премия прокормит, раз уж читатели кормить не хотят. Другой, вроде бы, тоже писатель, хотя не знаю, что он написал, благодарит бога, что не встанет в один ряд с Алексиевич, он "не такой", ему премию не дадут. Не хватает только факельных шествий и сожжения книг на большом костре перед Кремлем или собором. Хорошо еще, если только книг. Следующие лет пять в таком же духе, и дойдет до авторов.
Светлана Алексиевич пишет на русском языке, получила премию как представительница Беларуси (о, ужас! Я написала "Беларусь"!), но писательница она - советская. Последняя советская писательница, других уже не будет. Она запечатлела эпоху, отметила рубежи. Оплакала Советский Союз. Не империю, не ядерную державу, не очередную "Россию, которую мы потеряли". Просто страну, в которой мы все выросли. Мое поколение, поколение порубежья, последнее условно-советское, уже за границами ее летописи. Это эпоха наших родителей, дедушек и бабушек, старших братьев и сестер. Алексиевич одновременно плакальщица и летописец, слушательница и рассказчица. Неважно, насколько "документальна" ее проза. Это срез времени, уже ставшего легендарным. Гобелен, где каждая нить - голос. Вместе - то самое многоголосье. Алексиевич не из тех писателей, которых перечитывают. Но прочитав единожды, запоминают на всю жизнь. Я - буду помнить.