Смена.
Смена.
«Никогда толком не знаешь, чего еще ждать от жизни», - так думал Кирилл, ощупывая висевшую плетью левую руку, морщась от боли и пытаясь сходу найти подтверждение своим надеждам, что кость все-таки не разбита на мелкие осколки.
Буквально несколько часов назад он, старший лейтенант Кирилл Гордеев, сидел за импровизированным столом со своими боевыми товарищами, если вообще можно было назвать военных собутыльников боевыми товарищами. Кирилл с удовольствием жевал жирный кусок привезенного кем-то шпика по-венгерски, вприкуску с таким же толстым куском ароматного черного хлеба. Нежное сало таяло во рту, давая ощущение блаженства после выпитой стопки, красный перец выжигал вкусовые рецепторы до насморка и слез, а черный хлеб просто был тем любимым черным хлебом, по которому очень скучаешь на чужбине - таким родным, вкусным и любимым черным хлебом.
Компания была очень разношерстной. Командиром позиции был «пятнадцатилетний» капитан с седой бородой, который из-за своей неуживчивости с любыми командирами вот уже который год не получал очередного майорского звания. Впрочем, капитан сам был не подарок - угрюмый, настороженный и даже в какой-то мере взрывоопасный. Он был и опасен, и надежен одновременно, чем напоминал Кириллу домашнего цепного пса. У этого капитана где-то дома осталась жена и две очаровательных близняшки, которые видели отца раз в полгода, когда он возвращался домой в очередную пересменку.
Прямо напротив Кирилла сидел рыжеусый прапорщик с бегающими глазками и тремя нашивками на кителе за тяжелые ранения. Слева и справа сидели совсем еще зеленые лейтенанты, прибывшие этой ночью и не без любопытства рассматривавшие быт офицерской палатки с ее грязными нарами, грязными матрацами, прогоревшей буржуйкой и непонятной кучей тапок в углу. Чуть поодаль стола сидели еще два лейтенанта, чуть постарше, поопытнее. Эти двое пару дней назад рухнули на вертолете, потерявшем тягу на взлете, и все еще не могли толком поверить в то, что они отделались лишь легкими ушибами. На нарах в спальниках отсыпались после ночной смены еще человек пять, которые не замечали ни разговоров в голос, ни висевшего сигаретного дыма, ни тарахтевшего недалеко от палатки дизеля.
- А на хрена куча тапок-то?», - спросил вновь прибывший лейтенант прапорщика.
Прапорщик ухмыльнулся, налил еще всем «по чуть-чуть» и загадочно произнес: «Вот будешь отсюда уезжать - и ты тапки оставишь. Все оставляют. И не дай, Господь, тебе понять, зачем эти тапки».
Лейтенант неудовлетворенно качнул головой, но ничего больше спрашивать не стал. Разговор ни у кого не клеился, все настороженно ждали. Впрочем, они ждали уже далеко не первый день, но сегодня это жгучее чувство стало особенным. Все чаще в перехватах стала проскакивать информация о том, что боевики планируют разделаться с изрядно надоевшей им позицией, отдельно стоявшей на холме на отдалении в несколько километров от основной группировки. Все ждали взрыва, все ждали стрельбы, все ждали огня и чего угодно, но в воздухе молчала тишина, разбавляемая далекими выстрелами и тарахтеньем все того же дизеля.
Не пить было нельзя. Точнее, можно было не пить, но не пить было невозможно. Запасы спиртного быстро заканчивались, и тогда наступало ощущение отрезанности от всего мира. В такие минуты Кирилл со своими «боевыми собутыльниками» поминутно проверял бойцов по периметру, их готовность увидеть в «зеленке» малейшее движение, чтобы дать очередью по подозрительным кустам. Бойцы и сами никогда не позволяли себе расслабиться. Командир дал разрешение в ночное время стрелять в темноту по два одиночных без предупреждения. Выстрел в темноту давал каплю адреналина, желание на мгновенье прикрыть глаза уходило. Те же, кто был внутри периметра, будь то дежурная или отдыхающая смена, про себя отмечали, что бойцы не спят, что периметр жив. Такие выстрелы не считались ЧП, но разводящий все равно после каждого выстрела обходил посты с проверкой.
Кирилл задумался о том, что до конца его командировки осталось меньше недели. За время, проведенное на позиции, он перестал бояться крыс, поверил в человека и научился вырезать нэцке. Он научился отличать на снегу звериные следы, совсем забыл, что перед сном можно раздеться и залезть под одеяло, и навсегда решил, что перед тем, как ночью заходить в туалет, в туалете нужно выключать свет. Поговаривали, что один прапорщик однажды справлял великую нужду при свете, и в это время из зеленки прямо по туалету была выпущена автоматная очередь. Вся позиция была поднята по тревоге, все были готовы к бою и к любому повороту событий, за исключением того самого прапорщика. Тот выполз с голым задом из туалета и потом еще долго пытался завершить процесс дефекации возле каждого мало-мальски отбрасывающего тень предмета. Смех смехом, а человек в свои полные тридцать девять лет приобрел прозвище засери, отчего быстро растерял уважение бывших в его подчинении бойцов, которым едва исполнилось девятнадцать.
Кирилл встал из-за стола и сел на место истопника у буржуйки. Огонь умиротворяющее действовал, и Кирилл подумал об Алене. Алена была на шесть с половиной лет старше Кирилла, и на многие вещи смотрела совершенно иначе. Но они были счастливы вместе. Алена располагала жизненной мудростью и уравновешивала Кирилла, который в свои двадцать семь лет все еще иногда мыслил, как она говорила, незрело. Кириллу очень нравилось, как ночами она уютно прижималась к нему, и как каждым утром он обнаруживал ее обвившую руками его грудь и шею, прильнувшую полностью к нему, улыбающуюся в утреннем сне. Алена любила носить его рубашки, причем надевала их каждый раз как-то по-новому, превращая обычную мужскую сорочку в соблазнительный женский наряд. Кирилл много думал о ней, видел перед собой ее лицо, чувствовал ее руки, слышал ее дыхание и вдыхал аромат ее волос.
Мысли Кирилла прервала внезапно вспыхнувшая ссора рыжеусого прапорщика и одного из молодых лейтенантов. Прапорщик резко поднялся из-за стола, вытащил из ножен здоровенный охотничий нож и с размаху всадил его в стол. Молодой лейтенант тоже вскочил, обсыпал прапорщика отборными дворовыми ругательствами и схватил корявое полено, забракованное утром истопником из-за своих габаритов. Кирилл лениво посмотрел на происходящее, встал и вышел из палатки.
Ночь была тихой и обыкновенно непроглядной. Направившись к ближайшему посту периметра, Кирилл вдруг услышал звук передергиваемого затвора автомата, и тут же с нескольких сторон раздались выстрелы. Кирилл рванул к палатке, служившей на позиции оружейкой, в мгновенье схватил автомат и еще через долю секунды оказался на своей огневой позиции. Рефлексы у всех бойцов работали быстрее сознания - многократно отработанные действия позволили без лишней суматохи разделить пространство на сектора. Еще через несколько десятков секунд вся позиция ощетинилась огнем из стволов уже трех десятков автоматов. Бой закончился неожиданно быстро, не продлившись и получаса. По всей видимости, со стороны защитников позиции серьезных потерь не было - несколько сравнительно легких ранений у бойцов.
«Интересно, - подумал Кирилл, - что это было. То ли провокация, вызов, то ли проверка нашей бдительности, то ли что-то третье». Несмотря на бешеное сердцебиение мысли работали четко, никакого сумбура в голове не чувствовалось.
Только с рассветом командир разрешил части офицеров и солдат покинуть свои позиции. Кирилл попал в число этих «счастливчиков» вместе с только что прибывшими лейтенантами, поскольку буквально через час ему нужно было заступать на дежурство, а им нужно было как-то отойти от только что пережитого.
Не успел Кирилл сделать и пары шагов к своей палатке, как за его спиной раздался выстрел. Эта пуля не предназначалась никому. Это была самая, что ни на есть, дурная пуля, выпущенная молодым лейтенантом по его же собственной неосторожности, глупости и неосторожности. Пуля прошла сквозь бицепс, задев кость и выйдя наружу с противоположной стороны руки. На всей позиции зазвенела тишина. Когда Кирилл понял, что выстрел был от своего, он подумал: «Никогда толком не знаешь, чего еще ждать от жизни». Он осторожно ощупывал висевшую плетью левую руку, морщась от боли и пытаясь сходу найти подтверждение своим надеждам, что кость все-таки не разбита на мелкие осколки.
Командировка закончилась на два дня раньше положенного срока. По иронии судьбы вертолет забирал Кирилла вместе с тем молодым лейтенантом, «подстрелившим» его. Первый день Кирилл дико злился на молокососа и в душе обещал отбить ему яйца, как только работоспособность руки будет восстановлена. Врач, осмотрев рану, сказал, что кость задета, но ничего непоправимого нет. Уже сидя в вертолете «Ми-8», Кирилл разговаривал с тем самым лейтенантом, которого командир по собственному ходатайству отправил на соседнюю позицию.
- Слушай, а помнишь ты спрашивал зачем нам тапки в палатке? - обратился Кирилл к лейтенанту.
- Ага, помню. Прапор меня тогда достал основательно своими смешками. Я уважаю и возраст, и ранения, и заслуги, но нечего меня подкалывать, я и сам подколоть могу.
- Да забей на Михалыча, он мужик хороший, только вредный немного после первой войны. Ну а у горы тапок совсем сакральное значение. Каждый, убывающий на большую землю, торжественно оставляет в этой горе свои тапки. Нет, не в качестве частички души, это слишком романтично. - Кирилл сделал паузу.
- Ну давай, не томи, нафига тапки-то?
- Да все очень просто. Когда дрова заканчиваются, мы тапками буржуйку топим. Этой горы хватит дня на полтора-два топки. Вот так, герой…