Герильеро научных конференций. Продолжение.
продолжение. Читать начало
2. Что такое «марксистская методология» и что общего она имеет с просто научной?
Заявленное Александром Тарасовым желание оставаться «в рамках марксистской методологии» мне и понятно, и близко. Загвоздка состоит здесь, однако, в том, что за полтора столетия своего существования марксизм породил достаточно много различных методологий, оставаясь в рамках каждой из которых исследователи каждой из школ и направлений марксизма приходили к различным - в чём-то друг друга дополняющим, а в чём-то и противоречащим - суждениям о природе общества «реального социализма». И да простит мне Александр Николаевич то, что я предпочитаю терминологию классового врага тому, что он попытался ввести, так сказать, «в научный оборот».
Так, последователь «классического марксизма» - ведущего линию от Энгельса и его позднейших эпигонов, Бернштейна и Каутского, - заявит о том, что «реальный социализм» имеет столь мало общего с социалистическим идеалом, потому как это - в полном смысле слова волюнтаристский эксперимент партии большевиков, проведённый ими в условиях отсталой, полукрестьянской, страны. Но в рамках этой, безусловно марксистской, методологии никогда не найдёшь ответа на вопрос - каким же образом экспериментаторство очередных социалистических доктринёров достигло воистину мирового масштаба, и этот «эксперимент» длился семьдесят с лишним лет. В политической практике представители этого направления всегда послушно следовали за стихийным движением фабрично-заводского пролетариата развитых капиталистических стран - и отказались называть себя марксистами в тот самый момент, когда этому пролетариату надоело слушать их ни к чему не обязывающую, но очень умную и марксистскую болтовню.
Последователь советского марксизма-ленинизма приведёт изрядно потасканное место из Марксовой «Критики Готской программы», вспомнит расхожую фразу Ленина, сравнившего первое рабоче-крестьянское государство с первым (и, возможно, неподвижным) паровозом, и скажет: «реальный социализм» - общество, унаследовавшее «родимые пятна» капитализма. Ходит в этих кругах и расхожая, абсолютно истинная (как и утверждение о том, что масло - как это ни странно - является масляным) мысль о том, что в СССР существовал некий строй, переходный между капитализмом и коммунизмом - и даёт нам столько же сведений о природе этого строя, сколько даёт вынесенное в эпиграф определение «тёмного времени суток» из ПДД - для понимания взаимного положения Земли и Солнца по ночам.
Оставаясь в рамках этой, ничуть не менее «марксистской» (поскольку объективный критерий «марксистскости» того или иного метода едва ли может быть найден - приходится довольствоваться тем, что метод рассказывает сам о себе) чем первая, методологии, вопрос о том, почему вместо постепенного выведения «родимых пятен» советский народ, в кои-то веки проявив своё единство с Партией, предпочёл «разрушить до основанья»… собственное государство - не найдёт ответа. Оставаясь в рамках этого марксистского подхода невозможно понять рациональность этого шага (совершенно напротив: с этой точки зрения он воинствующе иррационален) - и именно поэтому советским марксистам, вполне в духе Гегеля, не осталось иного, кроме как объявить на этом основании распад СССР то ли последствием происков агентов мирового империализма (а то и жидомасонской закулисы, или некого абстрактно-иррационального «мирового зла»), то ли и вовсе несуществующим. Ближайший политический вывод из этого крайне прост: разоблачить агентов мирового капитала, собрать армию революционных рабочих и крестьян (как вариант: блестяще победить на выборах, отстояв, если придётся, свою победу с оружием в руках) и восстановить в стране власть Советов…
Выделившееся из общей лево-оппозиционной (по отношению к КПСС) массы в виде кружков «диктатурщиков» ещё на исходе брежневских времён - в 90-е это идейное течение стремительно набирает популярность, определяя лицо российского левого движения до сих пор. Это едва ли не все современные российские левые: от ультрарадикальных троцкистских, сталинистских, ортодоксально-ленинистских, геваристских, маоистских, чучхеистских, ходжаистских и сам Аллах не ведает каких ещё «-истских» сект и секточек до такого партийного монстра, как КПРФ; от многих воинствующих космополитов-анархокоммунистов до ультранационалистов из того или иного осколка НБП (или «Движения “За Родину! За Сталина!”»). Бурно разросшись в девяностые, вбирая в себя как наиболее закосневшую часть аппарата КПСС и ВЛКСМ, так и множество молодых приверженцев, движение кинулось свергать установленный на территории СССР теми или иными носителями мирового зла капитализм. В качестве носителей мирового зла чаще всего выступают США, действующие в соответствии с «планом Даллеса», сочинённым шефом ЦРУ, очевидно, под влиянием романа А. С. Иванова «Вечный зов». Несмотря на всю свою очевидную неадекватность, движение собирает многотысячные «марши на Москву», едва ли не приводит Зюганова к президентскому креслу (может это и хорошо ещё, что ему хватило-таки ума не садиться в него)… а после всех этих то ли успехов, то ли неудач начинает разлагаться. Ничего удивительного: чтобы уметь пользоваться своими успехами, чтобы не обращать каждый из них в неудачу нужно хоть немного уметь отличать общественную реальность от собственных сборников «мифов и легенд» о ней - на что это идейное течение хронически неспособно.
Тема герильи, как это говорится, «проходит красной нитью» сквозь всё творчество Тарасова. Создавая целые «теории» непрозрачных для империализма, игнорирующих языки метрополии партизанских анклавов, которые должны использоваться только для наступления и никогда - для обороны; составляя эти «теории» из практических рецептов партизанщины, почерпнутых со всех уголков мира и переработанных в духе буквально прущего через край ультрарадикализма, расточая безо всякой меры направо и налево Ценные Указания и Подзатыльники наш доблестный Команданте ждёт: скоро, очень скоро Революционный его Глагол наконец-то дойдёт сердец, и - учтя все ошибки прошлого (ведь Октябрьская Революция, безусловно, потерпела поражение именно из-за того, что большевики не запретили в СССР под страхом наказания изучение немецкого, английского и французского языков, и - рассчитывая на самостоятельность западноевропейского паразитического пролетариата - не занимались бесконечными попытками «экспорта революции» даже в Польшу - бывшую территории Российской Империи!), Новая, Великая Революция «отречётся от старого мира, отряхнёт его прах с наших ног»…
Вернувшись в штабной вагон поезда, капитан Сагнер нашел всех офицеров на своих местах. Они, разбившись на группы, играли в «чапари». Не играл только кадет Биглер. Он перелистывал начатые рукописи о событиях на театре военных действий. Кадет Биглер мечтал отличиться не только на поле сражения, но и на литературном поприще, как летописец военных событий. Обладатель удивительных крыльев и рыбьего хвоста собирался стать выдающимся военным писателем. Его литературные опыты начинались многообещающими заглавиями, и в них, как в зеркале, отражался милитаризм той эпохи. Но темы еще не были разработаны, на четвертушках бумаги значились только наименования будущих трудов.
«Образы воинов великой войны», «Кто начал войну?», «Политика Австро-Венгрии и рождение мировой войны», «Заметки с театра военных действий», «Австро-Венгрия и мировая война», «Уроки войны», «Популярная лекция о возникновении войны», «Размышления на военно-политические темы», «День славы Австро-Венгрии», «Славянский империализм и мировая война», «Военные документы», «Материалы по истории мировой войны», «Дневник мировой войны», «Ежедневный обзор мировой войны», «Первая мировая война», «Наша династия в мировой войне», «Народы Австро-Венгерской монархии под ружьем», «Борьба за мировое господство», «Мой опыт в мировую войну», «Хроника моего военного похода», «Как воюют враги Австро-Венгрии», «Кто победит?», «Наши офицеры и наши солдаты», «Достопамятные деяния моих солдат», «Из эпохи великой войны», «В пылу сражений», «Книга об австро-венгерских героях», «Железная бригада», «Собрание моих писем с фронта», «Герои нашего маршевого батальона», «Пособие для солдат на фронте», «Дни сражений и дни побед», «Что я видел и испытал на поле сражения», «В окопах», «Офицер рассказывает...», «С сынами Австро-Венгрии вперед!», «Вражеские аэропланы и наша пехота», «После боя», «Наши артиллеристы - верные сыны родины», «Даже если бы все черти восстали против нас...», «Война оборонительная и война наступательная», «Кровь и железо», «Победа или смерть», «Наши герои в плену».
Капитан Сагнер подошел к кадету Биглеру, просмотрел все рукописи и спросил, для чего он все это написал и что все это значит.
Кадет Биглер восторженно ответил, что каждая надпись означает заглавие книги, которую он напишет. Сколько заглавий - столько книг.
- Я хотел бы, господин капитан, чтобы обо мне, когда я паду на поле брани, сохранилась память. Моим идеалом является немецкий профессор Удо Крафт. Он родился в тысяча восемьсот семидесятом году, в нынешнюю мировую войну добровольно вступил в ряды войск и пал двадцать второго августа тысяча девятьсот четырнадцатого года в Анло. Перед своей смертью он издал книгу «Самовоспитание к смерти за императора».
Капитан Сагнер отвел Биглера к окну.
- Покажите, кадет Биглер, что там еще у вас. Меня чрезвычайно интересует ваша деятельность,- с нескрываемой иронией попросил капитан Сагнер.- Что за тетрадку вы сунули за пазуху?
- Да так, пустяки, господин капитан, - смутился Биглер и по-детски залился румянцем. - Извольте удостовериться.
Тетрадь была озаглавлена:
СХЕМЫ ВЫДАЮЩИХСЯ И СЛАВНЫХ БИТВ
ВОЙСК АВСТРО-ВЕНГЕРСКОЙ АРМИИ.
СОСТАВЛЕНО СОГЛАСНО ИСТОРИЧЕСКИМ ИССЛЕДОВАНИЯМ
ИМПЕРАТОРСКИМ КОРОЛЕВСКИМ ОФИЦЕРОМ
АДОЛЬФОМ БИГЛЕРОМ.
ПРИМЕЧАНИЯМИ И КОММЕНТАРИЯМИ СНАБДИЛ
ИМПЕРАТОРСКИЙ КОРОЛЕВСКИЙ ОФИЦЕР АДОЛЬФ БИГЛЕР.
Схемы были страшно примитивны.
Открывалась тетрадь схемой битвы у Нердлингена 6 сентября 1634 года, затем следовали битвы у Зенты 11 сентября 1697 года, у Кальдьеро 31 октября 1805 года, под Асперном 22 мая 1809 года, битва народов под Лейпцигом в 1813 году, далее битва под Санта-Лючией в мае 1848 года и бои у Трутнова 27 июня 1866 года. Последней в этой тетради была схема битвы у Сараева 19 августа 1878 года. Схемы и планы битв ничем не отличались друг от друга. Позиции одной воюющей стороны кадет Биглер обозначил пустыми клеточками, а другой - заштрихованными. На той и другой стороне был левый фланг, центр и правый фланг. Позади -резервы. Там и здесь - стрелки. Схема битвы под Нердлингеном, так же как и схема битвы у Сараева, напоминала футбольное поле, на котором еще в начале игры были расставлены игроки. Стрелки же указывали, куда та или другая сторона должна послать мяч.
Это моментально пришло в голову капитану Сагнеру, и он спросил:
- Кадет Биглер, вы играете в футбол?
Биглер еще больше покраснел и нервно заморгал; казалось, он собирается заплакать. Капитан Сагнер с усмешкой перелистывал тетрадку и остановился на примечании под схемой битвы у Трутнова в австро-прусскую войну.
Кадет Биглер писал: «Под Трутновом нельзя было давать сражения, ввиду того что гористая местность не позволяла генералу Мацухелли развернуть дивизию, которой угрожали сильные прусские колонны, расположенные на высотах, окружавших левый фланг нашей дивизии».
- По-вашему, сражение у Трутнова,-- усмехнулся капитан Сагнер, возвращая тетрадку кадету Биглеру,-- можно было дать только в том случае, если бы Трутнов лежал на ровном месте. Эх вы, будейовицкий Бенедек! Кадет Биглер, очень мило с вашей стороны, что за короткое время пребывания в рядах императорских войск вы старались вникнуть в стратегию. К сожалению, у вас все выглядит так, будто это мальчишки играют в солдаты и сами производят себя в генералы. Вы так быстро повысили себя в чине, прямо одно удовольствие! Императорский королевский офицер Адольф Биглер! Этак, пожалуй, мы еще не доедем до Будапешта, а вы уже будете фельдмаршалом. Еще позавчера вы взвешивали у папаши коровью кожу, императорский королевский лейтенант Адольф Биглер! Послушайте, ведь вы даже не офицер. Вы кадет. Вы нечто среднее между ефрейтором и унтер-офицером. Вы с таким же правом можете называть себя офицером, как ефрейтор, который в трактире приказывает величать себя "господином штабным писарем".
- Послушай, Лукаш - обратился он к поручику, - кадет Биглер у тебя в роте. Этого парня подтяни. Он подписывается офицером. Пусть сперва заслужит это звание в бою. Когда начнется ураганный артиллерийский огонь и мы пойдем в атаку, пусть кадет Биглер со своим взводом порежет проволочные заграждения, der gute Junge!
Ярослав Гашек словно в воду глядел. И всё же кадет Биглер, умница, не лез со своими рукописями в серьёзные военно-стратегические журналы Генерального Штаба Его Императорско-Королевского Величества, не совался с ними и на зарубежные научные конференции по тактике и стратегии, а ехал на мировую бойню - умирать «за Бога, Кайзера и Отечество». Вовсе не делая из того, что эти рукописи остаются неопубликованными вывод о своём исключительном военно-стратегическом гении и непроходимой тупости и догматизме австрийских фельдмаршалов. А вот книжку некоего Удо Крафта - самовлюблённого идиота в чине профессора - «Самовоспитание к смерти за императора», скорее всего, издали крупным тиражом. Юный кадет прочёл её, и занялся, согласно предписанию, «самовоспитанием к смерти»… а потом занялся этими литературными глупостями, был столь злобно осмеян своим командиром, напился, обделался и оказался в холерном бараке на ближайшей станции.
Впрочем, дело тут вовсе не в практической полезности или бесполезности тех или иных ЦУ Тарасова. Предположим невероятное: действуя в точном соответствии со всеми его инструкциями, мы, левые радикалы, восстанавливаем на всей территории СССР, а также Азии, Африки и Латинской Америки Власть Советов и готовимся к последнему, решительному бою с Мировым Империализмом, возглавляемым Соединёнными Штатами Америки. Тем временем у меня, возможно, появится и вырастет дочь. И в один прекрасный момент она может спросить у меня:
- Папа! Я хочу почитать вот этот вот рассказик Диккенса по-английски - но нигде не могу раздобыть ни его оригинальный текст, ни англо-русский словарик. Ты не знаешь, куда они все подевались?
А я ей отвечу что-то в этом роде:
- Милая! В своей Великой Статье «Мировая революция - 2» наш Великий Вождь и Мудрый Учитель - скорее всего Александр Тарасов, как и Салот Сар, предпочёл бы не раскрывать своего имени, - написал нам о том, что мы должны стать тыловой базой Великой Мировой Революции. До полной победы над Мировым Злом - а Тарасов, цитируя Че Гевару, называет США «мировым злом», - мы должны с мужеством сносить все лишения и тяготы, голод и холод, болезни и невзгоды и - самое главное - никогда и ни о чём не говорить, не писать и не читать на языке Мирового Зла. Ведь Мировое Зло распространяет на своём языке про нашего любимого Великого Вождя и Мудрого Учителя грязную клевету и гнусную ложь. К тому же, если ты выучишь этот язык - то тебя могут поймать Невидимые Агенты Мирового Зла и, под пытками, заставить раскрыть все наши Великие и Непрозрачные Тайны. Ты ведь не хочешь, чтобы тебя пытали! Именно поэтому наш Великий Вождь и Мудрый Учитель сказал, что единственный на Освобождённых Территориях англо-русский словарь должен храниться в его кабинете в стальном шкафу. Всё то, что всем нам нужно - Он сможет перевести сам, так как и без словарей знает все языки мира.
- О дщерь моя! Я вижу, ты уже достаточно повзрослела, чтобы носить оружие. Поэтому возьми, пожалуйста, в руки винтовку и иди на фронт - сражайся с Мировым Злом и победи его. А когда ты принесёшь домой эту Великую Победу - у тебя будут все словари мира и все дикенсы и шмикенсы - к тем далёким порам я, что вполне возможно, впаду в маразм и не соображу, что речь идёт о моём любимом Чарльзе Диккенсе, - в оригинале и вместе взятые!
Едва ли нужно объяснять почкам Александра Николаевича, отказывавшим ещё в брежневской спецпсихушке, что после такого разговора моя воображаемая будущая дочь вполне может направить свою винтовку против него самого, а вместе с ним и всей его Мировой Революции... и всё из-за какого-то разнесчастного словаря!
История позднесоветских «диктатурщиков», занявших в 90-е практически весь «левый спектр» как в виде крупнейших партий того времени: «Трудовой России», КПРФ, НБП, так и в виде миниатюрных и микроскопических сект - по преимуществу троцкистского или сталинистского толка - являет собой картину величайшего трагифарса. Великую трагическую «линию сюжета» сыграли те из этих групп, кто перешёл от разглагольствований о восстании и партизанской войне к практике террора. «Реввоенсовет» Игоря Губкина - мотающего сейчас двадцатник строгача за взрыв памятника царю-кровопийце и сколько-то интересных (в духе С. Нечаева) - есть недостижимая для остальных таких групп вершина трагической линии; а статьи, переводы и монографии Александра Тарасова - великолепнейшего историографа и публициста, но совершенно бесплодного теоретика - кульминация фарса. В конечных результатах своих теоретических опытов они сошлись воедино: в книге «Зову живых!» Игорь Губкин обосновывает «новый тип партии» - единство людей, основанное на единстве их практики - имея в виду практику террора. Единству людей, существующему в обычных политических партиях и основанному на принятии уставов и программ, выражающих единство идей - здесь противопоставляется единство внутри террористической организации - блокирующее какие бы то ни было идейные разногласия и разглагольствования, основанное исключительно на практических действиях, направленных к уничтожению ненавистного классового врага. Александр же Тарасов, в интервью «Сакральная роль революционного субъекта», (данному «Византийскому клубу» - в этом смысле к «сакральной» риторике сильно придираться не стоит) говорит следующее:
Андрей Малера: Вы исключаете в силу мировоззрения какие-либо метафизические, сакральные, теологические критерии, по которым можно было бы сказать, что Россия - это страна, которая должна стать центром этого планетарного сопротивления США, и вообще, эти метафизические критерии могли бы быть причиной союза правых и левых сил против такого обывательского центра. То есть Вы исключаете метафизику вообще?
А.Т.: Нет. Метафизика, или как вы говорите, сакральная причинность, становится реальной силой тогда, когда она серьезно осознается большим количеством людей - она тогда превращается в элемент идеологии, то есть в идеи, которые овладевают массами, а как говорил Маркс, когда идеи овладевают массами, они становятся материальной силой. Если существует некий набор таких идей, неважно - метафизические они, сакральные, религиозные, внерелигиозные - если существует некий набор таких идей, которым руководствуется в своей практической деятельности по-настоящему активное меньшинство, то эти идеи превращаются в материальную силу. То, что я, в силу моего мировоззрения, как материалист, в отличие от Серафима Саровского, не могу всерьез относиться к утверждениям, что весь мир захватит Сатана и только в Дивееве, где Серафим Саровский выкопал канавку, останется кусочек, куда Антихрист не сможет пройти, - и вот этот кусочек земли, окруженный канавкой, и станет, говоря революционным языком, плацдармом Сопротивления силам Антихриста, - ничего не значит. Если в этот бред поверит большинство населения России, и оно с Антихристом будет отождествлять Соединенные Штаты, то это окажется серьезной силой для организации массового сопротивления политике США. Другое дело, какие за этим будут стоять политические организации и во что это выльется. Но это не значит, что сама по себе идея (в том числе и «метафизическая») не может выступать в роли материальной силы.
Тут, как говорится, не отнять и не прибавить. Александр Тарасов видит в революционной теории лишь идеологию, а в идеологии - лишь средство для массовой мобилизации и, фактически, повторяет идею Игоря Губкина: пусть верует хоть в Бога, хоть в Чёрта, хоть в канавку Серафима Саровского - лишь бы это придавало ему силы в сражении с мировым империализмом.
Та и другая линия «диктатурщиков» (назовём их условно террористами и пропагандистами) видела в реальности лишь её воинствующий иррационализм, лишь объект критики - словом и оружием. Относясь некритически к самим себе, эти многочисленные направления, сами того не замечая, воспроизводят на своём полюсе иррационализм действительности в самых карикатурных формах: Ален Даллес, переместившийся на машине времени в СССР 70-х, прочитавший роман из советской школьной программы, вернулся обратно в США 1948-го и написал знаменитый «План». А ведь это ещё самая невинная, и в силу этой невинности настолько широко распространённая, мифологема, созданная этим движением! Видя в революционной теории лишь средство массовой мобилизации, Александр Тарасов - человек энциклопедических знаний - лишь на свой лад воспроизводит столь ненавистный ему «марксизм-ленинизм», сведённый отечественными эпигонами Сталина и Троцкого - пост-СССРовской бюрократией левых и «левых» партий - до крайнего субъективизма. Тем не менее, в существование «Плана Даллеса», как и в то, что США суть носители мирового зла - сейчас истово верует не только «активное меньшинство», но и громадное большинство населения 1/5 части населённой суши. Ещё большее большинство верило в это в начале и середине 90-х. Это вовсе не помешало «уйти в свисток» всей «революции» тех лет: мифология, хоть и овладевшая массовым сознанием, хоть и превратившаяся, казалось бы, в материальную силу не могла быть использована для практического преобразования действительности попросту потому, что эту действительность не замечала. Всю действительную жизнь, целиком и полностью! И дело здесь вовсе не в «предательстве» и «перерождении» тех или иных отдельных партий, групп и деятелей, и даже не в том, что это движение выдвигало некие «совместимые с существованием Системы» лозунги. О Системе, если не имеется в виду субкультура хиппи 60-80-х, Александр Тарасов едва ли имеет достаточно чёткое представление. Достаточно чёткое для того, по крайней мере, чтобы судить: какие требования и лозунги совместимы с её существованием, а какие - нет.
Ленинизм, зародившийся в начале XX века как политическое учение, политическая идеология пролетарской партии - в противоположность как «марксистской» догматике «экономистов», так и «субъективной социологии», «теориям героя и толпы» разложившегося народничества - через сотню лет воспроизвёл самые худшие, дремучие черты и того, и другого идейного течения на новом витке развития. Отбросив в губкинской теории политической диктатуры класса, поэтапно переходящего от единичных и неорганизованных экспроприаций в актах воровства к организованному революционной партией массовому вооружённому восстанию, то есть организованной экспроприации всего класса капиталистов (формально, теории вовсе не террористической - несмотря на то, что она смогла породить лишь практику террора), в революционном романтизме Александра Тарасова, в зюгановских практических рецептах «торговли таблом» всякое иное содержание, кроме чисто-идеологического (всё научное знание сохранилось лишь в качестве отдельных, частичных выводов, оторванных от методологии, а потому догматизированных), она впала в область конспирологических мифов и легенд. Будучи идеологией политического социализма, политических революций (и эволюций) пролетариата, ленинизм, стукнувшись со всего размаху лбом о «пролетариат», массово выступающий за политику приватизации, за возвращение ancien régime, не смог после этого собраться с мыслями и дать адекватное объяснение этому шагу, - заявив лишь о том, что этот пролетариат неправильный, подкупленный, обманутый и так далее. В результате догматики говорят о «первой фазе коммунизма», «родимых пятнах» и прочем «тёмном времени суток между вечерними и утренними сумерками», романтики - о «непрозрачных для империализма анклавах Сопротивления», прохиндеи прикладываются к поясам богородицы в перерывах между посещениями Мавзолея, а террористы бьют «классового врага» первой попавшейся под руку дубиной. При этом каждый из них считает себя единственным искренним последователем Маркса-Энгельса-Ленина - хотя, по сути, лишь разными способами стремится к взятию власти, будучи при этом (в отличие от Ленина и Че Гевары) неспособным как-то продуктивно воспользоваться даже собственной, микроскопической властью. Ленинизм в этих теориях был сведён до сборников практических рецептов овладения государственной машиной, пересыпанных затасканными «марксистскими» фразами, вырванными из контекста - и поэтому вступающими друг с другом в неразрешимые противоречия. В действительности эта борьба выхваченных из общего контекста фраз воплощена в виде борьбы как «организационно-самостоятельных», так и существующих внутри КПРФ сект.
Предприняв столь обширное «отступление от темы» - а тема критического переосмысления практики «магистрального течения» в постсоветском левом движении всё ещё далеко не исчерпана - я перейду к обзору остальных школ марксизма, различий между которыми Александр Тарасов то ли признал в «суперэтатизме» несущественными, то ли не заметил вовсе.
Сам Александр Николаевич, говоря в конце статьи об интеллигенции как революционном классе, казалось бы, действует в рамках эклектической методологии франкфуртской школы. В те годы он, вероятнее всего, всё ещё испытывал некоторое её влияние: недолеченный в брежневской спецпсихлечебнице «неокоммунизм» всё ещё давал прогрессивные (по сравнению с революционно-романтической догматикой) рецидивы. Но и эта школа, объяснив бунт трудящихся и интеллигенции против фабричного быта (унификация предметов потребления, идеологический контроль - это те его элементы, которые вызывали наибольшее раздражение) развёрнутым анализом самоотчуждения в труде в терминах теории психоанализа - который во многом идёт дальше анализа этого явления, сделанного за полтораста лет до них Марксом - не даёт ответа на главный вопрос. Почему же этот бунт против труда и отчуждения привёл лишь к ещё более беспросветному царству труда (то, что и европейцы, и русские сейчас вынуждены посвящать работе куда больше времени, чем лет 30-40 тому назад - неоспоримый факт)? Почему протест молодёжи под леворадикальными лозунгами закончился приходом к власти крайних реакционеров - неолибералов? Ведь непосредственным результатом «Красного Мая» был Жорж Помпиду и «железная леди» Тэтчер, результатом «культурной революции» - рыночный поворот Дэна Сяопина, а результатом «ускорения, перестройки и гласности» - приход к власти Ельцина и его команды «чикагских мальчиков». Ответы на эти вопросы современные «новые левые» ищут вне сферы политической борьбы. Исследование культуры ими повернуло от критики масскульта к различным интерпретациям её языка - следуя через структурализм, постструктурализм, деконструктивизм, постмодернизм… Их новым врагом стали, как пишет Терри Инглтон, «согласованные системы убеждений любого рода - особенно все формы политических теорий и организаций, стремящихся анализировать и воздействовать - и структуры общества в целом. Ни одну методичную критику монополистического капитализма невозможно довести до конца, так как капитализм сам по себе является измышлением, также как и истина, справедливость, закон и все остальные “лингвистические конструкции”». В общем, по словам того же Инглтона, «свобода текста или языка приходила, чтобы компенсировать несвободы системы в целом». Как это перекликается со знаменитым местом введения «К критике гегелевской философии права», написанным Марксом за полтора столетия до эпохи постмодернизма!
Она (теоретическая, ведущая своё происхождение от философии, политическая партия) усматривала в нынешней борьбе только критическую борьбу философии с немецким миром, она не подумала о том, что существующая философия сама принадлежит к этому миру и является его дополнением, хотя и идеальным. Критически относясь к своему противнику, она относилась некритически к себе самой, так как исходила из предпосылок философии и либо не шла дальше вытекавших из них результатов, либо же выдавала требования и результаты, полученные из другого источника, за непосредственные требования и результаты философии, несмотря на то, что они, - если допустить их правильность, - могут быть получены, напротив, только посредством отрицания существующей философии, философии как философии… Её коренной порок можно свести к следующему: она думала, что можно превратить философию в действительность, не упразднив самой философии.
Хромая на обе ноги, выстрогав себе из двух колоссальных теоретических недоносков, марксизма и фрейдизма, два неуклюжих костыля, - методология западных академических левых неспособна ни дать сколь-нибудь адекватное отражение общественной реальности, ни, тем более, практически преобразовать её. Окончательно и бесповоротно впав в царство «лингвистических конструктов», «деконструкций дискурса» и прочих галлюцинаций она сама нуждается в тотальной деконструкции и радикальном практическом преобразовании.
Для Александра Николаевича было бы логично в данной ситуации либо объявить о своей принадлежности к одному из этих направлений внутри марксизма, либо подробно обосновать то, что его уникальная, новая методология есть с одной стороны дальнейшее развитие, а с другой - преодоление ограниченности каждого из существующих направлений. Но этими вопросами Тарасов и не задаётся. Объявив в начале своей статьи все существовавшие и существующие точки зрения на «реальный социализм» «научно не аргументированными» и «не выдерживающими критики» (не потрудившись дать, или хотя бы террора. laquo;деконструкций дискурсаобрисовать в общих чертах эту критику), объявив о своей приверженности просто марксистской методологии (а значит, объявив все остальные методологии просто немарксистскими) - он, не начав ещё собственно исследования, выплеснул с водой не одного ребёнка, а целый их выводок. Направляя свой первый удар, как ему показалось, в сторону своих научных оппонентов - он одним махом перерубил сук, на котором сидел. Без опоры на этот сук, а вместе с ним и на всё ветвистое дерево марксизма тарасовское исследование становится ценным лишь благодаря общему критическому (по отношению к советской бюрократии) пафосу и благодаря нескольким, безусловно справедливым, общим местам, выхваченным безо всякой связи из самых различных обществоведческих теорий. В статье же «Мировая революция - 2» и то, и другое доведено до карикатуры и утрачено окончательно.
Мне нет нужды объявлять метод, применённый здесь к статьям Тарасова, каким-то особенным, «марксистским». Ведь если его применение будет в научном смысле продуктивным, то он продолжит традиции методологии Маркса и Энгельса уже в силу одного лишь этого - не будучи, вероятнее всего, точной копией их инструмента. Если же этот метод окажется столь же бесплодным, сколь и тарасовский - то, при всех моих уверениях и даже при полном внешнем сходстве его с чем-то из арсенала великих бородачей, - соответствующим их целям (то есть их методом не по форме, а по сути) этот метод считаться не может - уже в силу одной лишь своей беспомощной неадекватности. Однажды Маркс посмеялся над своими французскими учениками, сказав, что если они марксисты - то сам он, наверное, не марксист. Именно поэтому сейчас следует быть крайне сдержанным в заявлениях о приверженности некой особой, «марксистской», методологии: ведь даже самое полное и кропотливое копирование метода Карла Маркса может привести лишь в лагерь тех самых «немарксистов». Тем меньше прав называться марксистами имеют те, кто придерживается своего собственного метода исследования - руководствуясь в первую очередь целью получить адекватное отображение действительности, средство её практического преобразования, а вовсе не полным соответствием своей методики исследования тому, чем пользовался Маркс, «рамкам марксистской методологии». Ведь если их метод придётся не по душе самому Карлу Марксу, если не приведёт к нужным ему результатам - то никакой возможностью так изящно отшутиться от них он уже 130 лет как не обладает! Обосновав, таким образом, свой выбор между просто научным и особо научным («марксистским») методом в пользу первого я перейду к разбору дальнейших недостатков и противоречий «теории суперэтатизма».
окончание