Когда Ирмо жмет на рубильник
amarinn, теперь и я записываю приснившееся, потому что траву иначе не получается утилизировать.
От всех остается что-то:
Серые казенные простыни,
Запись на желтом листке
Усталым, неровным почерком,
Ошибка в месте рождения -
Кто их, черт побери, разберет!
У всех остается что-то,
Что приходится брать с собой:
Хотя бы завывание ветра,
Морского - когда бы еще услышал,
Хотя бы комочек земли,
Солоноватой и мерзлой.
Но стоишь все равно, как дурак:
Простая больничная дверь,
Белая краска в трещинках,
И свет из-под двери - неяркий, теплый,
Как будто там печка и лампа.
И да, действительно, печка.
И да, действительно, лампа.
И за старенькой занавеской в окне -
Звездное, ясное небо.
Ты не знаешь, что Ему сказать:
То ли "верните в строй,
назад, куда угодно",
То ли - в грехах покаяться,
В каких еще, кто б научил...
Врач что-то пишет, склонившись,
В толстой потертой книге.
Вид у них, докторов, ужасно усталый
(Стоит ли его разглядывать -
похож, не похож на того,
кому кланялась бабуля,
На красный угол, под вышитым ручником).
У докторов такая привычка:
Всех всегда успокаивать,
Говорить - вы присядьте,
Все будет хорошо.
Ты будешь сбиваться,
Рассказывая, как оно было,
Врач будет слушать внимательно,
В какой-то момент сломает карандаш.
Одним из твоих вопросов будет:
"Вы действительно существуете?"
Вы будете вместе смеяться.
Потом ты будешь реветь,
Как в семь лет - от всех обид разом.
У тебя не возникнет вопросов
вроде "Какого же черта?"
Наверное, Он и не такое слышал,
От всех нас, к нему пришедших,
Но это врачебная тайна...
...Хорошо у докторов в кабинете:
Тепло и уже не больно.
И тогда ты решишься спросить
(осторожно, ведь он вновь пишет что-то
в толстой тетради, и рука устало дрожит,
ну как тут его оторвать?) -
"а как там оно, внизу,
И что от меня осталось?"
Он снимет очки со сломанной дужкой
И глянет вниз, сквозь окно.
Там - меньше месяца до весны,
На деле же - чуть больше двух
(ох, люди, люди, вечно торопят время!)
До белой вишневой волны.
- Останется все, что вы хотели,
И - аистиное гнездо
В развилке на старой липе".
От всех остается что-то:
Серые казенные простыни,
Запись на желтом листке
Усталым, неровным почерком,
Ошибка в месте рождения -
Кто их, черт побери, разберет!
У всех остается что-то,
Что приходится брать с собой:
Хотя бы завывание ветра,
Морского - когда бы еще услышал,
Хотя бы комочек земли,
Солоноватой и мерзлой.
Но стоишь все равно, как дурак:
Простая больничная дверь,
Белая краска в трещинках,
И свет из-под двери - неяркий, теплый,
Как будто там печка и лампа.
И да, действительно, печка.
И да, действительно, лампа.
И за старенькой занавеской в окне -
Звездное, ясное небо.
Ты не знаешь, что Ему сказать:
То ли "верните в строй,
назад, куда угодно",
То ли - в грехах покаяться,
В каких еще, кто б научил...
Врач что-то пишет, склонившись,
В толстой потертой книге.
Вид у них, докторов, ужасно усталый
(Стоит ли его разглядывать -
похож, не похож на того,
кому кланялась бабуля,
На красный угол, под вышитым ручником).
У докторов такая привычка:
Всех всегда успокаивать,
Говорить - вы присядьте,
Все будет хорошо.
Ты будешь сбиваться,
Рассказывая, как оно было,
Врач будет слушать внимательно,
В какой-то момент сломает карандаш.
Одним из твоих вопросов будет:
"Вы действительно существуете?"
Вы будете вместе смеяться.
Потом ты будешь реветь,
Как в семь лет - от всех обид разом.
У тебя не возникнет вопросов
вроде "Какого же черта?"
Наверное, Он и не такое слышал,
От всех нас, к нему пришедших,
Но это врачебная тайна...
...Хорошо у докторов в кабинете:
Тепло и уже не больно.
И тогда ты решишься спросить
(осторожно, ведь он вновь пишет что-то
в толстой тетради, и рука устало дрожит,
ну как тут его оторвать?) -
"а как там оно, внизу,
И что от меня осталось?"
Он снимет очки со сломанной дужкой
И глянет вниз, сквозь окно.
Там - меньше месяца до весны,
На деле же - чуть больше двух
(ох, люди, люди, вечно торопят время!)
До белой вишневой волны.
- Останется все, что вы хотели,
И - аистиное гнездо
В развилке на старой липе".