На самом деле, не Серега и не позвал. Вот он, цветной портал в детство, вот они, мои старые знакомцы. Я знаю их наизусть с тех лет, когда ещё толком не умела читать. Алые рыбки в банке, оливковые таитянки в райском саду, Жанна Самари, чьи синие глаза смотрят на мир весело и прямо. Голубые балерины. Девочка на шаре, которая сейчас ассоциируется у меня с Камилой Валиевой, с гениальной произволкой Хрустального, а в детстве ассоциировалась с Суок и Тибулом. Эта странная, гофманиански стимпанковская сказка меня поразила лет в шесть, я сидела и рисовала к ней иллюстрации - Тибула, идущего по проволоке над Площадью Звезды, обалдевшую тетушку Ганимед, у которой из мышеловки сбежала мышь - за мышь я особенно переживала и разместила ее на рисунке поближе к норке, чтобы точно успела сбежать. Пикассо не читал «Трёх толстяков», но иллюстрацию нарисовал - потому что ветер дует где хочет, залетая в самые разные головы. Двойная картина в нижнем ряду - это пейзаж в красках и тот же пейзаж наощупь, с брайлевским шрифтом. Наглядная разница миров и сильное, хотя нечаянное впечатление выставки. А вот второе, сильнее. За спиной у королевы Изабо в зелёном нет стрельчатого окна, это отражение в стекле, защищающем картину. Но для меня, на миг, оно возникает - и вместе с ним возникает эффект Зазеркалья.
- Шахматная королева.
- Зелёные начинают и…
Алиса?
Но сильнее, глубже, ярче любых импрессионистов врезались мне в детстве Врубель, Серов, Серебрякова, Васнецов - и ещё то открытое в белую, зелёную, сиреневую, прозрачную ночь окно из альбома «Советская акварель».
Это Питер был, разумеется. Пройдет четверть века всего лишь, и я распахну его, это окно в сирень, в ночь, в странно светлую питерскую даль.