Февраль 2020, начало.
Петербург встретил меня солнечными днями и снегом. Большая Невка за домом тронута льдом, в узкой полоске неверного полульда, между застывшей белой волной и неспокойной синей, отражается небо. И там, на этой небесной отмели, пасутся чайки. Чайки кличут то в лазури над широкими улицами, над звоном трамваев и шумом мокрых колес, то над дворами, эхом отлетая от глухих петербургских стен. Весна пришла, думаю я. Чайки умолкают поздней осенью и снова начинают звать весной - так оно во Владе, так оно и в Питере.
День снятия Блокады застал меня во Владивостоке. В супермаркете "Парус" две пожилые тетки раздавали с листовками тот самый "блокадный хлеб", который так рьяно ругали в соцсетях за попсовость и опошление идеи. Я взяла, потому что услышала, как одна вполголоса сказала другой: "Совсем никто слушать не хочет...".
Хлебушек был самый обыкновенный черный. Вкусный.
Я так скажу: моя мама работала в школе глухих и слабослышащих. Глухим детям - и вообще детям иной эпохи - трудно объяснить старый мир. В общем, учителя сделали именно то, что облили презрением сетевые трепачи: купили черного хлеба, порезали его на блокадные порции и принесли на урок детям. Тех проняло.
День снятия Блокады застал меня во Владивостоке. В супермаркете "Парус" две пожилые тетки раздавали с листовками тот самый "блокадный хлеб", который так рьяно ругали в соцсетях за попсовость и опошление идеи. Я взяла, потому что услышала, как одна вполголоса сказала другой: "Совсем никто слушать не хочет...".
Хлебушек был самый обыкновенный черный. Вкусный.
Я так скажу: моя мама работала в школе глухих и слабослышащих. Глухим детям - и вообще детям иной эпохи - трудно объяснить старый мир. В общем, учителя сделали именно то, что облили презрением сетевые трепачи: купили черного хлеба, порезали его на блокадные порции и принесли на урок детям. Тех проняло.