Польские дела 1930-х
Из книги Магдалены Гроховской «Ежи Гедройц»:
«…первым президентом Речи Посполитой, благодаря голосам левых, центристов и национальных меньшинств, стал Габриэль Нарутович. На дворе середина декабря 1922 года. … Правые, пытаясь заставить президента отказаться от должности, выливают на него вёдра помоев: «жидовская подстилка», «предатель», «ты ненастоящий поляк»… В правоконсервативном издании «Утренняя газета 2 гроша» ксендз Казимир Лютославский возмущается: «Как смели эти евреи навязать Польше своего президента… Необходимо сделать всё возможное для организации новых выборов, в результате которых будет сформирован сейм с преобладающим национальным большинством, способным внести в конституцию такие изменения, чтобы подобная позорная измена никогда больше не повторилась и польский народ стал единственным хозяином земли польской». В день инаугурации участники националистического движения бьют едущих в сейм депутатов от левых партий и нацменьшинств; толпа бросает в президентский автомобиль комья грязи и снега. … Через неделю после выборов, во время открытия художественной выставки в галерее «Захента», президент погибает от пули националиста-радикала (убийца стрелял в спину). <…>
Мария Домбровская … так описывала то время: «…словно бы вдруг в сердце моего народа я увидела зияющую мраком пещеру смертоносного василиска… Подлый убийца казнён… Но по существу своему это преступление осталось безнаказанным, поскольку наказание понесло лишь слепое орудие, а не рука, которая его направляла… Гроб убийцы не порос травой забвения, к нему совершают поломничества целые толпы… не день и не два, но годами… Тогда, под влиянием тех событий зародились во мне два чувства… Одним из них стало ужасающее открытие, что наш народ состоит из двух народов, которые объединяет язык, но не дух. Другим стала скрытая тревога, что за это преступление, совершённое на пороге независимости… все мы жестоко поплатимся в будущем».
Из письма Зигмунта Герца в 1965 году Чеславу Милошу по поводу романа Витольда Гомбровича «Космос»:
«Я уже, честно говоря, запутался, что у нас секретно, что совершенно секретно, а о чём даже заикаться нельзя. Разговорное эмбарго не распространяется лишь на пса, кошку, сад и критику бифштекса».
Из книги Магдалены Гроховской «Ежи Гедройц»:
«Перед Олимпиадой 1936 года состоялся футбольный матч Польша - Германия; в Варшаву приехали десять тысяч немецких болельщиков. Васютиньский с энтузиазмом писал, что, когда десять тысяч человек в чужой столице поют свой гимн, преисполнившись чувством коллективной силы, это куда важнее для национального государства, чем сбор налогов».
«Недалеко от площади Унии Любельской [в Варшаве], на улице Хочимской, с 1934 года существовал «Домик в Коломне», литературный дискуссионный клуб русского эмигранта Дмитрия Философова. За длинным столом каждые две недели заседают около двадцати человек. … Среди публики - Мария Домбровская со Станиславом Стемповским, Станислав Винценц, Юлиан Тувим, Владислав Татаркевич, Лев Гомолицкий, Ежи Гедройц. До сих пор никому не удавалось организовать в Варшаве живой дискуссионный клуб. Домбровская записывает в дневнике: «…это единственное место в Варшаве, где пока ещё царит хороший вкус. Главным образом благодаря пану Дмитрию».
Философов - критик и эссеист. Изящный, немного старомодный, начитанный господин, русский «западник». Завсегдатай пятничных концертов в филармонии, обаятельный и одновременно хлёсткий в полемике. Когда в 1919 году он бежал из России, то совсем не знал польского, а теперь читает Норвида в оригинале. Свой клуб он назвал по одноименной поэме Пушкина. Он дружит с Домбровской, Налковской, Ивашкевичем. Успел заслужить доверие Пилсудского. Издаёт газету «За свободу!». Когда большевики подошли к Варшаве, он положил на тумбочку возле кровати пузырёк с ядом. Летом 1929 года в открытом письме к польским писателям, участникам съезда в Познани, спросил их, почему они не осудили антисемитские выходки «Молодёжи всея Польши», произошедшие тогда в городе прямо на их глазах. (Погромщики били окна на улице Жидовской, распевая «Боже, Ты, который Польшу…»). Когда-то в Петербурге он участвовал в религиозно-философских собраниях у писателя Дмитрия Мережковского и его жены, поэтессы Зинаиды Гиппиус. Юзеф Чапский тоже бывал там на рубеже 1918-1919 годов. Тогда он и познакомился с Философовым.
В то время Чапский был насквозь пропитан толстовским пацифизмом. В Петербурге он основал коммуну, где, голодая (шла Гражданская война), мечтал о мире без войн, христианском возрождении и всеобщем братстве. Постепенно склонялся к крайним формам христианства, и только беседы с Мережковским вернули его к деятельной жизни».