Ангел сбитых собак
Он идет, и, скорбя, отпускает грехи
Распростертым по грязи сырого асфальта,
Остановленным в пике последнего сальто
Мертвым псам под колесами авто-реки.
Их забытой душе неизвестен покой;
Их телам суждено стать добычей машины,
Жадных коршунов зимней шипованой шины -
Гуманизм был придуман для стаи людской.
Он идет, и глаза его ищут луну,
Он рычит, и он плачет, клыки оголяя,
Панихидой собачьего, черного лая,
И душа его рвет за струною струну.
Он идет, закрывая погибшим глаза,
Чтобы едущий мимо не встретил их взгляда,
Понимая, что горче смертельного яда
Мимолетная жалость для сбитого пса.
Его скорбь разделяют лишь струи дождя,
Омывая тела на асфальтовой плахе.
Слезы неба бегут в бессознательном страхе,
Кровь случайно казненных с собой уводя.
Он поведал луне над своей головой,
Что, вернувшись туда, где живет его стая,
Он боится не вспомнить собачьего лая,
Только волчий, до смерти пугающий вой.
Распростертым по грязи сырого асфальта,
Остановленным в пике последнего сальто
Мертвым псам под колесами авто-реки.
Их забытой душе неизвестен покой;
Их телам суждено стать добычей машины,
Жадных коршунов зимней шипованой шины -
Гуманизм был придуман для стаи людской.
Он идет, и глаза его ищут луну,
Он рычит, и он плачет, клыки оголяя,
Панихидой собачьего, черного лая,
И душа его рвет за струною струну.
Он идет, закрывая погибшим глаза,
Чтобы едущий мимо не встретил их взгляда,
Понимая, что горче смертельного яда
Мимолетная жалость для сбитого пса.
Его скорбь разделяют лишь струи дождя,
Омывая тела на асфальтовой плахе.
Слезы неба бегут в бессознательном страхе,
Кровь случайно казненных с собой уводя.
Он поведал луне над своей головой,
Что, вернувшись туда, где живет его стая,
Он боится не вспомнить собачьего лая,
Только волчий, до смерти пугающий вой.